Преподы

В нашем универе преподы чудили, кто как может. Чудачества не считались чем-то из ряда вон выходящим, на них даже не обращали внимания.
Препод Истории КПСС тов. Пермяков встречал опоздавших заламыванием рук и трагическим вопрошанием:
- Товарищи!?
Тут нужно было либо сотворить глазки долу, либо смотреть ему в глаза честно и открыто, изображая человека, опоздавшего на трамвай не по собственной воле, а токмо отвлекшись на помощь престарелой бабуле, переходившей дорогу.
-...Как вы можете опаздывать после того, как прошел судьбоносный для нашей страны и нашей молодежи Двадцатый съезд ВЛКСМ??
Вот тут было важно с появляющейся слезой и недоумением во взгляде, обращенном к себе вовнутрь, оглядеть помешщение, как бы спрашивая у своих товарищей: "Ну как же это я, а...?!"
Трагизм в голосе у исткапщика не заканчивался, далее шла фраза, окончательно убивающая опоздавшего в глазах мировой революции:
- Ну ладно - после съезда ВЛКСМ... Но ка-а-ак можно опаздывать после ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОГО СЪЕЗДА ПАРТИИ???!
После этого рекомендовалось уже не спрашивая проходить до своего места под осуждающими взглядами одногруппников и садиться, глядя в глаза преподу, кивая на все его дальнейшие фразы и держа наготове ручку, чтобы не пропустить ни одного ценного партийного слова.

На исткапе (сокращенное История КПССС) я отличился тем, что сдал предмет за нескольких человек.
А именно - за себя, обычным образом. Далее - за товарища, сидя рядом с ним во время его ответа, проговаривая ответ за него вслух, со значением глядя на препода и показывая ручкой - мол, вот таким, приблизительно, образом, - после чего мой товарищ говорил "Да-да-да, вот это важное замечание!" - и повторял мои слова один в один.
Третьей была первая любовь, которая не слишком понимала в болтологических предметах, в отличие от меня - потому одной из первых получила двойку и стала готовиться к благополучному вылету из универа. Я стоял за дверью, переживая за всё происходящее, потом дождался сдачи предмета нашим комсоргом и рассказал ему свой план спасения.

План был прост: наш "дедушка"-препод (он и впрямь был, как божий одуванчик) обожал, когда к нему обращались от имени "организации" - комсомольской ли, профсоюзной или выше. Потому, когда сдал последний экзаменующийся, мы с комсоргом залетели в кабинет и уверенно заявили, что несдавшие экзамен достойны бОльшего, так как они - отличники политической подготовки, учавствовали в помощи окрестным белкам, гордо несут и чего-то там ведут - и тому подобный бред.
Дедушка расцвел. Молодежь ждала его внимания, Великий Комсомол не увял и теперь был с ним заодно. Потому и так покачивающаяся крыша у него съехала окончательно, позволив согласиться на моё предложение сдать предметы за всех "обананеных" сразу, именно мной.

А дальше было просто: зацепившись за вопрос билета об отношениях Мартова с Ульяновым, я выдал что-то не хрестоматийное, вычитанное в каком-то самиздате, на что препод стал с жаром возражать, чего и требовалось - зная, как он любит спорить на политические темы, я легко его развел на трёхчасовую дискуссию, после которой с учетом тяжелого, для немолодого человека, дня ему только и оставалось сдаться, поставив всем двоечникам четверки.

Это еще ничего - у параллельного потока препод с той же кафедры Истории КПСС товарищ Семенов бегал в 6 утра каждый день в любую погоду босиком, одетый только в трусы, будучи абсолютно лысым маленьким жилистым чудиком лет пятидесяти, знатоком полного комплекта восточных единоборств, без труда садившимся в любую, самую сложную йогистскую позу прямо на снег.

А на кафедре Теории Функции Комплексного Переменного собрался многонациональный коллектив, среди которого, конечно, выделялся глава кафедры - высокий жгучий брюнет, выходец из Баку, с армянской фамилией, который называл себя греком и имел жутчайший акцент, который можно было идентифицировать с любым народом, населяющим нашу большую страну.
Написав равенство, он показывал, что одинаковые элементы с обоих сторон равенства нужно сократить. Фишка это была известная, вызывала всегда бурную реацию присутствующих на лекции и звучала так (сократить надо было число "Пи"):
- Пи - здеС, пи - здеС, сокращаем.
Когда однажды на лекции в аудиторию зашла собака, этот лектор стал ей вежливо объяснять недопустимость подобного поведения. Собака умилительно склонила голову и стала с интересом слушать рассказчика. Тогда он вышел из кабинета, встал за дверь и показал ей ручкой - мол, проходите, пожалуйста, уже пора. Собака радостно гавкнула ему вслед, вскочила на кафедру и завыла.
Лектор за дверью, бормочущий "Собак-собак, прашююю...", пёс на кафедре, вой... Это не способствовало усвоению материала, потому я больше не ходил на лекции, сдав экзамен, совершенно не зная предмета, веселому толстячку, который оказался, по словам знающих людей, самым главным злюкой кафедры, всем подряд ставящим двойки, профессором и ходячей энциклопедией. Сдал я, рассказав профессору про беременную жену, семерых по лавкам и тяжелые морские будни в анамнезе (я в юные годы выглядел всегда значительно старше своего возраста). Проф восхитился и не выдержал такого врального напора, поставив мне пять - единственную, между прочим, его пятерку за последние три года.
На той же кафедре был еще наш замдекана по быту Билута - интересный дядька, говорящий с очень сильным украинским акцентом, умудрявшийся приковывать к лекциям внимание своими коронными разъяснениями математического понятия "границы" в одной из областей:
- Идём по храныцэ двумя способАми.

А профессор Бондарь с Теоретической Механики - ммм... Как-то во время экзамена в аудиторию зашел молодой человек, "армеец" (тогда начали возврашать с армии студентов) и, извинившись, спросил препода, где можно взять материалы лекций и по каким учебникам решать задачи. Бондарь, нисколько не смущаясь, сказал:
- И то, и другое вы можете сделать по моим учебникам. Ребята, покажите товарищу, как выглядит учебник.
Те, кто списывал с этого самого учебника, вздернули руки с книгой.
- Спасибо, ребята. Продолжайте, пожалуйста, готовиться.

А "англичанки"...- это же песня. Где-то я описывал эпопею сдачи английского...
Моя "англичанка" была немолодой дамой, элегантной, вежливой, не терпящей прогульщиков, потому оставившей меня на закуску на зачете первого курса. Весь курс я благополучно не ходил на английский - потому что он стоял всегда первой парой, а я её неизменно просыпал, будучи ночами занят переживаниями по поводу обломов в любви. Каждый раз я собирался пойти на следующий семинар английского, но думал, что надо хорошо подготовиться, чтобы прийти во всеоружии, потому уж "в следующий раз", а на него я не шел по еще какой-нибудь причине - и так до самой сессии. Да еще, ко всему прочему, английский я совершенно не переносил, после школьного благостного французского, который давался сам, без всякого напряга.

В результате, зачет я сдал с помощью, кажется, четырех фраз, которые записал русскими буквами на листочке и вызубрил.
- Ю а лукинг вэри вэл, - это я сказал шестидесятилетней "англичанке" при входе в аудиторию.
- Йес, ай ду, - это я отвечал на какие-то простенькие вопросы, которые начинались, как меня предупредили, с "Ду ю...бла-бла-бла.."?. Таким образом, как потом выяснилось, заодно подтвердив, что у меня трое детей и что я живу в Лондоне.
- Вот тайм из ит? - это я, изображая занятость, спросил после того, как мне был задан непонятный вопрос, не начинавшийся с привычного "Ду ю..".
- Ай донт кейч ю, - это, как мне объяснили, какая-то жаргонная фраза, в буквальном смысле объяснявшая собеседнику, что я его "не рублю", " не врубаюсь", не понимаю, то бишь.
Зачет был сдан.

А еще был "философ", чей предмет я любил. На семинарах мы с преподом ожесточенно спорили, растекаясь мысью и всячески выводя противника на чистую воду - это было интересно. Но была проблема лекций, кои начинались довольно рано, на которые я категорически не ходил, - где препод давал свои определения разным понятиям, требуя на сдаче экзамена цитаты только из лекций. Видимо, для соблюдения дисциплины.

На экзамен я идти не собирался, будучи в меланхолии, но меня потащили с собой друзья, случайно рассыпав стопку листков с лекций. Подбирая листы, я пробежал глазами полстраницы с одного из них - про Аристотеля и его учение.
Надо ли говорить, что первым вопросом, оказавшимся в моём билете был именно вопрос об Аристотеле. Препод загонял по 5 человек, списать было практически невозможно, четверо остальных вокруг маялись, а я, всповнив фотографически (каюсь, я был с похмелья - в такие часы у меня обостряется память на ненужное) те самые полстраницы, переписал себе их в листок, с ужасом поняв, что всё, что я запомнил, обрывается на самом интеерсном месте. Заволновавшись, я выронил ручку, спросив разрешения (да, вот такие строгости) - подобрал её, вместе с какой-то приклеевшейся бумажкой, оказавшейся старой "шпорой" - разумеется, на тему моего второго вопроса.
Глянул-переписал, пошел отвечать первым и небрежно стал стрекотать первый вопрос, показывая скучность и ненужность этого действия своим речитативом. Препод оборвал меня за два слова до окончания тех самых "полстраничек". Второй вопрос я отбарабанил так же быстро, будучи опять остановленным вовремя. А уж на вольном вопросе, который сдавался в форме дискуссии, меня было сложно поддеть. Пятерка.

Были еще пятерки и двойки, были беседы с деканатом об отчислении и сдачи на спор по три экзамена и два зачета в один день...
И была юность.
И были эти хорошие люди, преподаватели, каждый из которых чему-то пытался меня научить. Чаще - безуспешно, но что-то, наверное, осталось.
Как поется в старой песенке Конторы Братьев Дивановых - клуба математиков НГУ:
"Вы подавали нам на блюде
Уже разжеваный гранит...
Всё это сердце не забудет,
Но голова - не сохранит."