Долгая жизнь астрофизика Баринова

Стою в длинной очереди в сберкассу, и неожиданно понимаю, что обязан рассказать вам историю моей жизни. Всю! С самого начала! Может быть, я единственный на планете и единственный в истории, кто ее помнит именно так - всю и с самого начала. Теперь повсюду говорят, что планета гибнет, - я и сам это вижу, уже и небо над моей головой все чаще делается какого-то искусственного цвета, и все остальное приобретает неожиданные уродливые формы. Агония природы! Но у меня есть маленький секрет, - по чьей-то шутке или умыслу, я отлично помню времена, когда было лучше, и времена, когда было хуже.
 
Не знаю, как называется эпоха, в которую началась моя жизнь, - я в этом не разбираюсь. Но душа зародилась во мне во время страшной испепеляющей жары, в голой, бесплодной местности. Атмосфера была тоненькая, как тюль, и с таким же количество дырок и дырочек. Яйцо, в котором я сидел, было подвергнуто страшной ядерной атаке со стороны солнца, или, может, не солнца, а урана, который как-то глупо вылез прямо из-под земли.
 
Пришел назначенный час, и по моей скорлупе пошла трещина. Протоплазма или какая-то другая жижа, в которой я сидел до того, вытекла в сухую почву. Две половинки скорлупы распались, и у меня не осталось другого выхода, как приступить к моей жизни.
 
Это была до обидного короткая жизнь – она длилась минут пять. За это время я даже не успел подсчитать мои ноги и сладить с ними, - помню только, что их было ДЕЙСТВИТЕЛЬНО много. Я отполз всего на пару метров, как вдруг меня чем-то придавило. Мне теперь приятно считать, что это был метеорит, хотя я вовсе не уверен. Просто умереть от того, что на твою башку приземлился метеорит…не банально, разве нет?
 
Этот эпизод примечателен по двум причинам.
 
Во-первых, в этом эпизоде произошло зарождение моей души. Не знаю, может быть, душа – тоже мутация? Может, душа – производная урановых испарений? Как бы там ни было, я появился на свет именно в тот момент, когда по швам треснула моя милая скорлупка. Возникло смутное ощущение, что я есть, которое и направляло целых пять минут мою несчастную маленькую жизнь в теле какого-то несуразного и, наверняка, очень уродливого существа.
 
Во-вторых, этот эпизод примечателен тем, что даже за те пять минут, что мне довелось прожить ТОГДА, я понял – никакой кошмар не сравниться с этим! Я об окружавшей меня природе. Даже теперь, спустя миллионы лет, я как будто немею, пытаясь это описать. И не стану описывать. Достаточно того, что я-то знаю, какого будет тут, на планете, после того, как уйдет последний из нас! Поэтому прошу вас не жаловаться – бывает и хуже.
 
Но довольно о грустном.
 
Не знаю, есть ли карма и играет ли она во всем, что мне довелось пережить, какую-нибудь роль. Но, если да, то в награду за пять минут моих жалких страданий, она перенесла меня через эпоху динозавров прямо к человекообразным обезьянам.
 
Помню, я бегу со всех ног по каким-то темным катакомбам. По каким-то пещерам, пролегающим глубоко в горах или в пустыне. Хватаюсь руками за выступы, перемахиваю через тонкие подземные ручейки и ухожу все глубже под землю, исчезаю в непроглядной беззвучной темноте. Такое невероятное ощущение – кажется, твое тело может все! Даже висеть на большом пальце ноги! Я несусь очень быстро, и два чувства преследуют меня, - счастье и несчастье. Счастье – потому что я знаю, куда бегу, там путь к спасению, там выход. Я знаю дорогу, - я ловкий, неуловимый, неуязвимый! Это детское счастье, - может, потому что у существа, в теле которого я нахожусь, разум ребенка, а, может, потому, что это существо и есть ребенок.
 
Несчастье – потому что я бегу от общей беды. Позади меня, наверху, идет смертельный бой. Я еще не знаю, что такое мать, но помню, что кто-то заботился обо мне больше остальных и сбросил меня в эти катакомбы, когда началась схватка. Теперь, спасаясь, я боюсь остановиться не только потому, что меня могут настигнуть неведомые враги, но и потому, что меня охватывает ужас от неизвестного чувства, которое теперь я назову одиночеством или болью утраты.
 
Я помню выход – узкую щель света. Я в ней застрял. Трое суток, обдирая бока и цепляясь за гладкие камни, я рыпался, пытаясь вылезти наружу или хотя бы вернуться внутрь. К концу этого срока мне казалось, что от меня не осталось ничего, - ни тела, ни разума, ни души. Видимо, я так исхудал за эти дни, и столько шкуры облезло с моих боков, что, сделав последнее усилие, я вытек, - буквально вытек! – на камни и остался лежать неподвижно, ибо был не в состоянии радоваться спасению.
 
Любое другое существо на моем месте осталось бы умирать. Но вот доказательство – я был человеком! Еще не совсем, но все же. Не помню, сколько провалялся на камнях, но вдруг случилось чудо, - я поднял голову, открыл глаза и увидел далеко впереди зеленые заросли. Так далеко, что они были подернуты дымкой, туманом, хотя, может быть, туман был у меня в глазах. Эти заросли тянулись вдоль всего горизонта. Они манили прохладой, пищей и обещали избавление от одиночества.
 
Я неожиданно понял: мне – туда. Собравшись с силами, я отправился в долгий, полный опасностей путь через пустыню – в джунгли, к новой жизни.
 
А дальше я не помню.
 
Случилось так, что я не поучаствовал в осаде Трои и не увидел расцвет Рима, как и его падение. Следующий этап моей жизни оказался неприятным сюрпризом.
 
Я стал Проспером Говночерпием. Я состоял при говночерпии с шести лет. Когда он умер, я заступил на его место. Прожив жизнь Проспера Говночерпия, который черпал во время процесса над тамплиерами, черпал во времена, когда один за другим уходили во тьму Проклятые Короли, черпал, когда Англия объявила Франции войну, длившуюся сотню лет, я понял, что на великих людей и великие события можно смотреть только с двух позиций: с высоты птичьего полета и из унитаза. Проспер смотрел на всех из выгребной ямы и все представлялись ему одинаковыми.
 
К его чести надо сказать, что он был одним из лучших говночерпиев в стране, и достиг на этом поприще больших успехов. Был зван черпать в лучшие дома. Черпал у богатейших баронов и даже у короля Людовика. Но я по-прежнему зову его «он», потому что мне не очень нравится думать, что это на самом деле был я.
 
Проспер прожил довольно долгую для говночерпия жизнь и оставил богатое потомство. Он умер, замерзнув в луже, куда упал пьяным. Его жена и его дети искренне и довольно долго оплакивали его, - значит, наверное, он был неплохим. Откуда я знаю, что случилось после его смерти? Понятия не имею. Может быть, я это просто выдумал.
 
Следующий этап был самым интересным. Этого парня звали Роберт. Бобби. Он родился в Ирландии, в огромной нищей семье, и оказался младшим братом толпы бесприданных девиц и здоровенных глупых парней. За яркие синие глаза и выгоревшие светлые волосы его любили девушки, и через них-то он и пострадал. Как-то раз, из-за девушки, Бобби сцепился с солдатом и нечаянно убил его в драке.
 
Спасаясь от виселицы, Бобби вступил в армию и отправился во Фландрию воевать с испанцами на стороне голландцев. Через месяц Бобби был нещадно выпорот, чудом выжил и, едва поднявшись на ноги, дезертировал. Бобби мучил страшный голод, который привел его в британский флот. К тому времени Бобби был одноглаз, к тому же нерасторопен, поэтому из военного флота его выгнали, выпоров, и перевели на торговое судно. Едва на его борту оказался Бобби, как судно потопили пираты. С большим трудом Бобби доплыл до Гаити, где его приговорили к повешению как пособника пиратов. Уже с петлей на шее, Бобби поднял глаза и увидел, что за его казнью с балкона наблюдает группа красивых молодых женщин, а у них в ушах сверкает золото. И Бобби поклялся себе: если сейчас случится чудо, и он избежит смерти, всю свою дальнейшую жизнь он посвятит служению золоту.
 
И чудо произошло. По порту неожиданно ударили испанские пушки.
 
Нет, это слишком долго рассказывать. Сундуки с золотом, острова, туземцы и бешеный самозабвенный пир от битвы до битвы. Конец у Бобби был такой: его застрелил в трактире капитан французского пиратского судна, а затем выплатил капитану Бобби двести песо за жизнь несчастного. Застрелил из такого пистолета, из которого не жалко быть застреленным. Знаете, из тех, старинных, которые стреляют как пушки и, кажется, вот-вот разорвутся в руке.
 
Жизнь Бобби ничему меня не научила. Но, черт возьми! Как это было захватывающе! Как увлекательно! Ужасно, невероятно, за пределами воображения! Такого вы не прочтете ни в одном романе.
 
После Бобби был Уильям. Ничем не примечательная личность, но он посещал один бордель с лордом Байроном. Поэтому они часто встречались и обменивались приветствиями.
 
Потом был работник порта в Америке. Вообще-то он был литератор и романтик, но дело происходило во времена Великой Депрессии, поэтому он грузил на корабли большие тюки с чем-то чертовски тяжелым.
 
Потом появился я, астрофизик Баринов. Как-то в детстве я прочел фантастический рассказ о конце света, и у меня появилась мечта, - найти способ, как переселить человечество на другие планеты. Эта мечта не оставляла меня до недавнего времени и определила всю мою судьбу.
 
Теперь, в 2087-м, планета гибнет по-настоящему, а не в чьих-то кошмарах, больных фантазиях и прогнозах, граничащих с мракобесием. За те несколько лет, что нам остались, может и найдется кто-нибудь умнее и талантливее меня, кто отыщет способ спасти человечество, выберет для нас новый Эдем и построит второй Ковчег.
 
Но я сдаю свой билет. Неожиданно для себя я понял, что не могу оставить эту планету! Я столько пережил на ней! В моей жизни было все, абсолютно все, и неужели я - паразит или неверный любовник, чтобы побрезговать погибнуть вместе с моей старой подружкой Землей?
 
Какого черта?
 
Подходит моя очередь в кассу.
 
Я только очень надеюсь, что когда Земля умрет, и я уйду вместе с ней, я не обнаружу себя на утро в другой Галактике в теле загадочного неорганического существа. Этот бег должен однажды прекратиться. Гибель моей планеты – отличный повод уйти на покой.