Продолжение 1418 дней войны 6

 6               
                БУДЁНОВКА.

Из Михайловки нас направили в село Буденовку, та же полуторка повезла нас в село. Ехали в кузове машины вместе с местными жителями  по  абсолютно  ровной  степи,  вдали  виднелись  высокие  горы, на вершинах, были видны белые шапки снега. Горы казались рядом. Я спросил у   местной жительницы, ехавших с нами:   

- Сколько  километров будет  до  гор?   

Женщина ответила на украинском языке, что до гор больше ста километров. Был октябрь, было   тепло, за машиной поднимались огромные клубы пыли. Вдали нам показали группу деревьев и   сказали, что это и есть Буденовка. Это было место, где нам суждено было жить около двух с половиной лет, далеко от войны, но самые трудные её годы.

Машина подкатили к сельсовету. Это было глинобитное здание. В дальней его части размещался сельсовет, а в ближней сельский клуб. Председатель сельсовета принял нас радушно, мы были одними из первых беженцев, прибывших в это село. Позже нас стали называть эвакуированными, потом это слово утрировали и стали называть «выкавыроваными». Когда председатель узнал, что   отец - заготовщик, обрадовался, так как в селе уже была создана сапожная артель, а заготовщика не  было. Он обещал хорошо нас устроить, и направился в дом напротив сельсовета.

Вскоре из-за плетня председатель показался с молодой приветливо улыбающейся женщиной, которая на украинском языке пригласила нас к себе во двор. Вид, по-видимому, у нас был усталый, измученный, она провела нас в дом, накормила и отправила отдыхать, горницу, сказав, что жить мы будем во дворе в маленьком домике. Дом у нее был большой, добротный, жила она с пятилетним сыном, муж был на войне. На следующий день мы освободили домик от хлама, хозяйка навела глину со свежим, коровьим навозом и освежила земляной пол.

Председатель привез воз соломы, которую разложили, чтобы спать, так разместились в новой квартире. В дальнейшем  председатель  дал  нам доски, я с папкой  сбили топчаны, отец достал матрасовку, (материал  для матрасов) мама сшила  из нее матрасы и наволочки для подушек, мы набили  матрасы и подушки  соломой,  нам подарили  старый  стол, и у нас образовалась своя квартира.
 
Жители Буденовки, были украинские переселенцы 1905-1910 годов. Тогда царское правительство   выделяло крестьянам земельные наделы в Казахстане. Село располагалось вдоль горной реки   Талас и представляло одну широкую улицу длиной около двух километров. По бокам её были прорыты арыки, усаженные высокими пирамидальными тополями. За арыками стояли беленькие домики из саманного кирпича, а за домиками огороды и сады. 
 
Отец стал работать в сапожной артели заготовщиком, у нас появились продукты. Мама   стала   работать в колхозе, в огородной бригаде - убирать сахарную свеклу. В то время еще можно было кое - что выписывать в колхозе.               
   
Мне надо было идти в школу, и мама не знала в какой класс меня отправить. До войны я кончил   два класса. Когда я ходил в детский сад, мама считала, что я буду вундеркиндом. Мною все   восхищались, я декламировал стихотворения, выступал в детских утренниках, исполнял   матросский танец.  В первый класс я пошел в белорусскую школу, большую, двухэтажную деревянную, якобы раньше это была еврейская школа, которую закрыли. Когда моя первая учительница знакомилась  с  нами, она  спросила:

- Ты. Брат Якова Минькина, который окончил нашу школу в этом году отличником? Мы надеемся, что ты тоже будешь так же хорошо учиться, и также будешь отличником. 

Я ответил, что   это двоюродный брат моего отца.  Яшка был младшим сыном деда  Мендала.  Про   него говорили, что у него открытая голова. Он кончил школу круглым   отличником. Когда я   приходил к ним, он любил играть со мной, конструировал детекторные приёмники.  Яков погиб на  фронте, во время воны.
 Вопреки всем ожиданиям моей мамы, учился я плохо.

Учительница - пожилая полная женщина с   вечно недовольным лицом меня не любила с первого дня, и постоянно жаловалась маме, что я неусидчивый, кручусь, верчусь на уроках. Мама вместо того, чтобы мне чем-то помочь, устраивала мне взбучку. Чтение мне ни-как не давалось, я сидел и плакал над букварём. Писал я, как мама говорила, (сыкере гоим - идиш) пьяные мужики. В домашнем задании по чистописанию, обязательно были одна две кляксы.  Только по математике примеры и задачи решал, мгновенно. Учитывая, что учился я плохо в белорусской школе и что давно уже начался учебный год, мама решила отправить меня снова во второй класс.   
 
Сельской учительнице, молоденькой, красивой я, по-видимому, понравился, и я сразу стал отличником. Я читал и писал, а особенно решал задачи лучше, чем сельские ребята, пришедшие с первого класса. В журнале, в тетрадях стояли красненькие пятерки. Мама считала, что сделала правильно, отправив меня учиться снова во второй  класс. Окончил второй класс отличником.
 
В третьем классе, моя молодая учительница ушла в декрет, к нам в класс пришла другая учительница еврейка эвакуированная из Ленинграда, которая там преподавала в старших классах. Она сразу определила, что плохо читаю и безграмотно пишу, я снова стал двоечником. Новая   учительница за меня переживала, советовалась с мамой, старалась  мне помочь, оставляла меня после уроков, дополнительно занималась со мной, а  у меня всё равно было плохо с чтением и письмом.  Третий класс, я окончил слабым троечником.  Когда в четвертый класс, вернулась моя прежняя, молодая  учительница, я снова стал отличником.               
В  огороде  у  нашей  хозяйки, рядом с нашим домиком, росло деревце, на котором росли вкусные орешки, я их попробовал, орешки  мне понравились, и я их  потихоньку стал рвать и кушатьь.  На   следующий день у меня начался сильный понос, все за меня перепугались, мама сказала, что это   дизентерия, меня  собирались вести в больницу. Пришла хозяйка дома, спросила: 

- Ты мабудь йив оци оришки (украинский)?

Я  сказал:

- Да - ел. 

- Так цеж касторка.               
 
Кто мог подумать, что касторка растёт на деревьях?               
В Казахстане было много нового, непривычного.  Стоял конец октября, было тепло, как у нас летом. Еду варили во дворе, где  была сложена печка с вмазанной чугунной плитой. Топили печь  сухой травой и колючками, которые собирали на межах и вдоль дорог, охапками приносили   домой. Еще топили кизяком, сухими ковтюхами от скота.  Я с Маней брали мешок, шли на луг, где пасли  скот, и собирали сухие ковтюхи.  Когда мама варила обед, мне приходилось стоять рядом и подкладывать в печь охапки сухой травы, которая быстро сгорала. Кизяком топить было лучше, горел он намного дольше.               

С каждым днем в село прибывали все новые эвакуированные, их размещали по хозяйским домам  добровольно - принудительным способом, и вскоре почти в каждом  доме жили эвакуированные.  Эвакуированным стала нужна культура, они стали требовать, чтобы в селе была библиотека, чего в селе сроду не было.  Пришел председатель сельсовета, сказал, что он нас переселит, на другую квартиру а в нашем домике теперь будет библиотека.   
               

                ШАМШЕЕВЫ.

Вскоре нас переселили в дом к Шамшеевым. Председатель сельсовета нас предупредил, что у Шамшеевых живут немцы, но их скоро переселят в казахские аулы. Хозяйка, высокая, худощавая женщина лет  сорока, с добрыми глазами, которую   звали Полина, сразу нас предупредила, что ее   муж алкоголик, дома он пока не живёт. 

Мужа звали Алексей, ему было за пятьдесят. В армию его по возрасту не призвали, но был призван военкоматом ловить дезертиров-казахов прятавшихся в горах, жил где-то с такими же мобилизованными. У  Шамшеевых  было трое  детей:  старший  -  Петька, семнадцатилетний парень, дочка Катька лет одиннадцати, сын Колька восьми лет. Петька играл на балалайке, а друг, Сашка играл на гитаре. 

Они вели разгульную жизнь; вечерами играли на лавочке возле нашего дома, а собравшиеся деревенские девчата горланили украинские песни до полуночи, не давая нам спать.
 
Петька не ночевал дома. Когда мама спросила у Полины, почему Петька не ночует дома, Полина    ответила, что он спит у друга Сашки на сеновале: 

- И шо?  Пущай гуляить, скоро забяруть в армию, там уж не погуляить (украинский).               
Петька и Сашка рвались на фронт, говорили, что поедут в военкомат, и будут требовать, чтобы их    отправили воевать добровольцами. Петька не брал Катьку и Маню в свою компанию на вечеринки, и гнал их, как малолеток. Катька и Маня обижались, а он им говорил: 

- Малы ешо  бегать по вечеринкам (украинский). 

Под новый год Петьку и Сашку призвали в армию. После войны, мы получили от Полины письмо, где она писала, что Петька погиб под Сталинградом.   

Дом Шамшеевых  состоял  из  двух половин, в первой половине  был  земляной пол, стояла  русская   печь, обеденный  стол и  железная койка, во второй части дома  был пол  деревянный – называлась горницей. В горнице два окна выходили во двор, были с застекленными рамами. Окно, выходившее   на улицу, было без рамы и завешено рогожей и никакой мебели. 

В углу горницы лежала солома, на которой спали немцы. В связи тем, что в село стало прибывать много эвакуированных, в основном из Украины, немцев высланных с Поволжья, которых вначале поселили в хозяйские дома, стали переселять в дальние казахские аулы. (Всех немцев Поволжья в течение 24 часов выселили и   отправили в Сибирь и Среднюю Азию). Мы притащили свежую солому в противоположный угол в горнице, и жили вместе с немецкой семьёй.               
 
Немецкая семья из потомственных  учителей состояла из трёх человек. Переселили их из  города  Энгельса. Немец был высокий худощавый, лет пятидесяти, жена его фрау Марта - не высокая   полноватая женщина, и дочка Эльза лет восемнадцати, с вздернутым носиком. Это были подлинно интеллигентные люди высокой культуры.  Вели себя они с нами деликатно, на всякую мелочь спрашивали разрешение, в их лексиконе были слова: битте, сердечно благодарим, большое спасибо, мы вас не потревожили, и пр. 

Разговор они строили так, чтобы не дай бог не сказать, что-либо обидное.  Гитлера они осуждали. Зная, что кругом их ненавидят, они старались не вступать в разговоры, держались обособленно, редко выходили из дома только по необходимости. Они молча и мужественно переносили бытовые неудобства, свалившиеся на них, не предъявляли никаких   требований и претензий, смирившись со своей судьбой.               
Вместе мы прожили около месяца и немецкую семью переселили в казахский аул.
В январе 1943 года были сильные морозы, мы все сидели у натопленной печки. Кто-то постучал в   дверь. Вошла нищенка, одетая в лохмотья. В то время от нищих, ходивших по домам просить милостыню было видимо – невидимо, от них не было отбоя. Полина стала говорить, что у самих кушать ничего, сами голодаем. Нищенка   сказал: 

- Что, вы меня не узнаете? Я - Марта.

Узнать ее действительно было невозможно, вместо женщины лет сорока пяти перед нами стояла    глубокая старуха, одетая в лохмотья. Полина пригласила ее пройти и поставила около печки стул,  но немка не сдвинулась места, около порога. Она попросила картофельные очистки от сваренной в   мундирах картошки, которые увидела на сковороде в нише под печкой.

Полина подала ей сковороду, немка набила рот очистками и подобрала все крошки, ей предложили чай с хлебом, пригласили пройти погреться, но она от всего отказывалась и твердила, не отходя от порога:

- Мы - немцы, нам нельзя. 

Марта рассказала, что муж ее умер от голода, а Эльзу призвали в трудовую армию, и она работает где-то в шахтах на Урале.               
 
В ту ночь у хозяйки замерз в коридоре поросенок, который только родился. Он всю ночь визжал, а   к утру замолк, когда утром схватились, он был уже замерший. Полина предложила его немке.  Марта взяла поросенка, пошла в огород, выпотрошила его, разожгла костер, проткнула через поросенка палку, запекла и съела, вернула нож и ушла.               
 
На следующий день, когда я шел в школу, навстречу мне ехал казах, на арбе я увидел знакомые    лохмотья, я вспомнил лохмотья - это была Марта. Плотно покушав свинёнку, она отправилась в  аул, по дороге, по-видимому, села отдохнуть, уснула и замерзла. Казах, рано утром ехавший в Буденовку, увидел замерший труп женщины около дороги, закинул его в арбу и привез в село.               
Весной 1942 года отца призвали в армию. Пока отец был с нами, он крутился, помимо работы в мастерской, каким-то образом доставал товар, шил обувь и обеспечивал нас продуктами. Мама работала в колхозе, тогда еще давали кое-что на трудодни, в том числе сахар и патоку. Этот период, когда папка был с нами, мы можно сказать жили хорошо. Отец приносил продукты, голодными мы не были.  Мама, как предчувствовала, что могут наступить трудные дни, поэтому, чай мы пили с   патокой, макая хлеб в темно-коричневую, сладкую жижу с неприятным запахом, а сахар она припрятывала на черный день. 

 Мама плакала, провожая отца, а отец её успокаивал, говоря, что теперь он идёт в армию со   спокойной душой, что мы теперь определены  и  война  далеко  от  нас,  и  чтобы  мы  не  волновались,   он   обязательно  вернется  живой  и  здоровый. Мама его просила, чтобы он чаще писал письма, она говорила, что если долго не будет писем, то её сердце не выдержит. Что мы будем за него молиться.  А я стоял и думал, как же я буду молиться, если я не знаю никаких молитв.

Катька была  на  два  года  старше меня,  она  сдружилась  с  Маней,  и каждый  вечер  они ходили на гулянки.  У Мани  нечего  было  одеть,  мама  из  марлевых  бинтов  сшила  ей  платье, покрасила  его  в  синий  цвет. У Мани  оно  было  вечерним.   Однажды, постирав  платье,  она повесила  его  во дворе  сушиться,  а хозяйский  годовалый  бычок  Борька  подошел  и  сжевал  его.
 
Катька была  хорошая, добрая  деревенская  девчонка,  но  бесстыдница,  ей  было двенадцать  лет,  и она  уже  поглядывала  на  мужчин.  Со  мной  Катька  дразнилась, посмеивалась, а иногда  подсовывала  мне  что-нибудь  вкусненькое.  Как-то в жаркий весенний день она сказала мне:

- Пойдем, сходим к реке.               
 
Мы сидели на берегу  и смотрели на  быстрое течение реки.  Катька предложила искупаться, я    спустился  к  воде,  потрогал  воду  ногой, вода  была  холодная.
 
Талас - горная река,  половодье  начиналось, когда становилось жарко, и в горах начинали таять  снега.  Я  сказал,  что  купаться  холодно  и  можно  простудиться.  Катька  разделась   нагишом  и,  видя,  что  я  смущаюсь  и   боюсь поднять  глаза, подбежала  ко  мне  и  стала  тащить  меня  в  воду.  Я  вырвался  и  убежал.  Катька   прыгнула  в  речку,  поплавала,  вылезла   и   оделась.  Когда   мы  пошли  домой,  она  сказала   мне: 

 -Трус.               

Родственники  Шамшеевых,  которые  жили   на   другом   конце  села,  топили   баню  и  приглашали   Полину,  а   Полина  брала  с  собой  нас.   Мама   была    очень  благодарна  ей и ее   родственникам,  за  то, что  мы  имели  возможность раз в неделю  помыться  в  бане.  Вначале   мылись   мужики,  затем  бабы,  когда  мы  пришли,  мужики   уже  помылись,  и  пошли  бабы. 

Я    заявил, что  с   женщинами  мыться  не  буду,  все  разговоры  со  мной  были бесполезными,  мама   рассердилась,  взяла  палку,   треснула,  мня  и  пошла  мыться.  Мне  деваться  было  некуда,  и не хотел, чтобы мама  переживала за меня,  пошел  следом, разделся в   предбаннике. Мне  налили в тазик  воды,  я  забился  в  угол  и  стал   мыться.   
 
Бабы  галдели, Катька  ходила по бане, ни сколько не стесняясь,  привлекая к себе внимание, у  неё  уже  выделялись  припухлости  на  груди. Она старалась меня задеть, но я делал вид, что ее  не   замечаю. Тогда она подошла ко  мне и, видя, что я здорово  смущаюсь  и  отворачиваюсь,  стала  тянуть  меня,  предлагая потереть  спину. Я  стал  ее  прогонять, а Катька не переставала ко мне приставать. Полина  увидела это,  назвала  ее  бесстыдницей  и   дала  ей  подзатыльник. 

Катька   взяла  тазик  и   пошла,  мыться,  ко  мне   больше  не  подходила.  Как  потом   нам  писала   Полина, Катька  рано  вышла   замуж,  и у  неё  было  много  детей.
 

Полина была строгая,  справедливая  и  добрая  женщина,  у  них  самих  нечего  было  кушать,  но   она  всегда  делилась с нами, чем  только  могла.  Тяжелая   жизнь  с  мужем  алкоголиком   отразилась   на   ней,  она  была  сдержана,  сочувствовала  чужому  горю,  говорила   тихо,    спокойно  и  внимательно   выслушивала  других.  С  мамой  она  очень  сдружилась, они  делились  секретами,  отлично  понимали  друг  друга.  Она  рассказывала, что муж   ее,  Алексей,  когда   трезвый - умный и работящий,  и  ни  один мужик  в  селе   не  может  с  ним  сравниться  в  работе. Он все  может  делать,  у него золотые  руки,  все  тащит   в  дом,  хорошо  относится  к  ней  и  к детям.  Но когда  начинается  запой,  он  может пропить, все  что  только у них есть, вещи,  зерно,  скотину -  все  за  бесценок,  за  бутылку.               

Пьяный он начинал избивать Полину  бил её  всем,  что  только   попадало  под  руки. Были  случаи,   что  он  ее  избивал  до  потери   сознания.  Запой   мог  продолжаться  неделю  и  больше, а  потом  он снова  начинал  работать,   как  лошадь.  Мы   были    свидетелями   такого  запоя, не смотря, что в то  время,  когда  кругом  был  голод,  он  выносил  из дома  пшеницу  и  кукурузу,  заготовленную  на  зиму,  менял, на  бутылку.  Полина и Катька прятались у родственников, а он, пьяный, с ножом   бегал  по  селу и искал их.  Кольку и нас он  почему-то не  трогал.   
 
В конце октября Алексей вернулся домой с гор, по-видимому, отпала надобность ловить дезертиров. Это  был   крепкий  мужик  среднего роста без бровей. Он вставил в горнице окно,    сколотил  топчаны,  нас переселили в переднюю половину  дома, а  Шамшеевы   перебрались  в  горницу.  Мама  с  Маней  спали  на  топчане  между  плитой  и  печкой, мне определили  место  на  печке,  где  я  проспал  около   двух   лет.

Колька,  младший  и любимый  сын  Полины  и  Алексея, был  на  один год младше меня. Я с  ним   сдружился,  и  первое  лето в Буденовке  мы  были  ежедневно  вместе. Целыми  днями  мы   пропадали  на  реке,  ловили  пескарей, играли  в  войну  или  лапту  с  соседскими  ребятами.               
 
  7 продолжение  http://www.proza.ru/2008/01/29/107