Продолжение 1418 дней войны 7

Отец  на  фронте  под  Сталинградом.

Весной 1942 года Полина надоумила маму попросить в колхозе участок земли и засеять свой огород. Она пообещала помочь с семенами, вырастить свои овощи, сказав:               
 
- Неизвестно сколько ещё  может продлиться война, и каков будет следующий год, когда уже в этом году люди голодают.
 
Мама привычная с детства копаться в земле – понравилась эта идея.   
У Шамшеевых  за  домом был когда-то гектар приусадебного участка, затем колхозникам   запретили иметь гектар  земли, половину  участка  урезали, и там  был пустырь. Мама  обратилась   в колхоз, и нам выделили на этом пустыре двадцать соток  земли.  Мама, Маня  и я  лопатами  вскопали  землю,  посадили  кукурузу,  картошку,  огурцы,  помидоры… 

Полина  научила  нас,  как  нужно перекрывать воду в  арыках  и  поливать  огород,  как  надо  делать  грядки,  чтобы  вода    текла правильно.  Все  лето  мы  трудились  на  огороде,  мама  заставляла  нас полоть  грядки,   окучивать  картошку. А  вечером,  когда   хозяйское   стадо     возвращалось  домой,  мама  заставляла меня  смотреть, чтобы  коровы не зашли на наш участок  и не  уничтожили  наш   урожай,  когда стадо хозяев возвращалось вечером с поля. 

А в это время, Колька и  мои  сверстники   играли в лапту, войну, или  бегали с  палками  по  улице.  Зато мы всё лето ели свои огурцы, помидоры,  зелёный лук, варили  молодую   кукурузу,  а  многие эвакуированные  голодали,  и  жили,  лишь  на  тот  паек,  который  им выдавали,  или  меняли  на  продукты   вещи,  которые  привезли   с  собой.

Мама  работала  в  колхозе   на  сахарной  свекле  и    получила  по  сто  грамм  пшеницы   на   трудодень,  это  получилось  три  пуда.  С  огорода  мы собрали   пять  пудов  кукурузы и  три  мешка  картошки. Мама на трудодни получила пшеницу.   Полина   выделила нам в   погребе  место,  мы  с  мамой   сделал   отсек,  куда   высыпали   картошку   и   разместили   овощи.  В  колхозе   взяли   быков  и  съездили  на  мельницу,  где   был  огромный   пруд,  где   вода  текла  по  деревянному  желобу  крутила   большое   деревянное   колесо.   Пшеницу   смололи  на  муку, а  кукурузу на  муку  и  крупу.  Таким образом, на зиму  1942-43 года  мы хоть немного  запаслись  продуктами.               
 
Полина  работала   на  базу украин. (Скотный двор)  конюхом,  там   были   быки,   с десяток   лошадей - молодых, крепких лошадей  мобилизовали  в армию,  а остались только  выбракованные.   Я  с   Колькой   утром   и  вечером   бегали   на  баз,  чтобы    гнать  быков  и  лошадей  на  водопой.   Полина   сажала    нас   на   спокойных    лошадей.  Скоро  я стал  подводить  лошадь  к  крыльцу  и  запрыгивать  на  нее  сам.  Мы  брали  уздечки  в  руки и  представляли себя кавалеристами, кричали  «Цоб - цобе!»  и   гнали   стадо,   хотя   быки  и  лошади  сами  знали  куда  идти.  Они  заходили  в  воду,  пили и потом  поворачивались назад,  и  шли   на   баз.  Я  с  Колькой  ехал  сзади.               
Я  испытывал  большое удовольствие  ездить  верхом на лошади. Однажды, прибежав  на  баз, я увидел,  что   моей лошади нет. Полина дала мне  другую лошадь. Я  считал себя уже  опытным кавалеристом и    согласился  гнать   стадо   на  другой   лошади.   Полина   меня  предупредила, что лошадь  брыкается,  подсадила,  и  я  уверенно   поехал.  Возвращаясь назад,  я   стеганул,   лошадь   лозинкой,    она   рванула,  взбрыкнула  несколько  раз  задними  ногами,  я   слетел,  хорошо,  что  не   разбился,   пришел    на   баз   вслед   за   стадом. 

Как-то Колька  позвал  меня пойти  с ним посмотреть,   как   батя    будет   объезжать   диких   лошадей,   которых   пригнали  из  песков.  Мы  спустились  к  реке. На  лугу  было  несколько  лошадей   в  уздечках   и  под   седлами.  Мужики   держали  лошадей  за  узду   и  ходили  с  ними  по   кругу.  Колька  мне  объяснил,  что   эти   лошади  уже  приучены  к узде и седлу, и сегодня батя их будет объезжать               

 Алексей   вел  под  уздцы  высокого  рыжего  жеребца  трехлетку,   который  фыркал, и  вертел  головой,   смотрел  дикими глазами.  Алексей,  поглаживая   коня  по  морде  и   шее,  вывел  его из   круга  и   одним   прыжком   вскочил  в  седло.  Жеребец  вначале  присел,  потом   встал  на  дыбы,   затем    несколько   раз   брыкнул  задними   ногами  и  стал  прыгать,  стараясь  сбросить   седока.  Алексей   сидел,  уцепившись  в   уздечку   и   седло.   

Жеребец   прыгал   и  выделывал   всякие   кренделя,  затем   помчался    галопом   по   лугу,   видно   было,   как   вдалеке,   он    прыгает,   пытаясь   сбросить    Алексея,   так они   еще    долго  носились    и,   наконец,    Алексей   шагом   подъехал    к  мужикам.   Жеребец   был   весь   в  мыле,   с  него   падали    хлопья   пены.   Алексей   спрыгнул,  передал  уздечку   мужику,  сел и  закурил.  Жеребец   дрожал  и   нервно  подергивался.               
Это  лето  мы  с  Колькой   ловили на речке рыбу, помогали  Алексею и  Полине  по  хозяйству.    Леску мы  делали  из  волоса  конских  хвостов,  для  чего   подбирались  в  стойле   к   лошади   и   выдергивали   по  одной  волосинке   длиной   30-40 см.  Дома   Алексей   показал   нам,    как    нужно  сплетать  волос,  связывать   морским   узлом   и  аккуратно   ножницами   обрезать   концы,   получалась   крепкая,  вся   на   узелках  леска,  которая  не  мокла,   как  суровая  нитка.               
 
Проблема   была  с  крючками,   по  селу   иногда   ездил   шара-бара   (тряпичник),  у  которого  можно   было выменять  крючки   на   тряпки,  но   беда   была   в   том,   что  тряпок у меня не  было.  Полина  находила  Кольке  кое-какие  тряпки,  он  выменивал  их на  крючки - заглотишь  и  делился   со мной. На  эти  крючки  мы  ловили   пескарей.  Алексей  плел  из  лозы   мардушки,  как  чернильницы невылевайки,  но больших   размеров,  туда   закладывали  жмых  и  камни  и  забрасывали  всё это в  глубокие    места.  В  мардушки   рыба попадала   крупная  -   маринка   и   сазан.  Иногда  за   сутки  Алексей вынимали   из   мардушки   с  ведро   рыбы, когда  приносили  её домой много,  Полина  делилась рыбой с  нами.
 
Полина  сказала, что   нужно  на  зиму  заготавливать  топливо.  Около   база   лежали  огромные   кучи  перегоревшего навоза, который,по-видимому,  накапливался десятками  лет.   Мы  все  приступили   к  заготовке   кизяка.   Раскопав   одну   из   куч,     поливали  навоз водой и  месили его  босыми  ногами,   пока  не  образовывалась   густая   кашеобразная   масса. 

В    деревянную   форму   на  два саманных  кирпича  набивали  навозную  массу, и  получались  ряды  кирпичей из навоза.   В  день  мы изготавливали более   сотни   кирпичей. При   палящем   солнце  за   три   дня   кизяк   подсыхал.  Мы переворачивали его, и так он сушился ещё     три  дня.   Сухой   кизяк,  на  тележке  свозили  во  двор  к   Шамшеевым  и  складывали   под   навесом.

Кизяк   можно  сравнить  с  торфом.  Алексей   на   зиму  привозил   саксаул,   кусты  которого   растут   в песках   без  листьев. Древесина  у него черная,  твердая   и   дает  хороший  жар. На нём обычно  пекли   хлеб.  Живя  в  селе   можно   было   многому   научиться.  Там было  настоящее   безотходное   производство,  всё   шло  в  дело:  кукурузные  стебли  сушили  и складывали   на  корм  скоту,  кочерыжки,  картофельную   ботву,  колючки  и  сухую   траву,  которая   росла   на   пустырях, - всё  это  использовалось,   как   топливо.  Пепел  шёл  на  удобрение   огорода.
               
                АХМЕД.
Рядом   с   домом Шамшеевых  жил   казах  Ахмед.  Он  был пастухом,  пас  отары   овец   где-то  в  песках и  появлялся  в  селе  один  или два  раза  в  неделю  на  небольшой  лошади,  которая  бежала  мелкой  рысью.    Он толкал лошадь  каблуками  в  живот  и  подстегивал её  плеткой,  которую  держал в правой руке.  Ахмед  был невысокого роста и ходил в мягких  хромовых  сапогах.               

Во  дворе  у  него  стоял  дом,  построенный на две половины,  и  длинная  сакля, в  которой  жили   его  четыре  жены  с  детьми.   Земляные полы  в  доме  были застелены коврами.  Алексей   говорил,  что   за   каждую  жену   Ахмед    заплатил    большой    калым,   и   жены    считаются    его    собственностью.   Въехав во двор,   Ахмед    привязывал  лошадь,   шел   в  саклю  и   кнутом   указывал  на  одну  из  жен, и уходил   в  большой   дом.  Жена,  на  которую   он указал,  была   рада  радехонька. Это  значило,  что она  будет  ночевать  у  него. 

Она   хватала    большое   блюдо   с   пловом   и   кусками    мяса   и   бежала    за ним.   Ахмед   уже сидел   посреди   комнаты    на   ковре,  скрестив ноги,   жена   ставила    перед   ним   блюдо,  а   сама   садилась   у  порога.  Он   ел  плов руками,  недоеденные  куски   мяса   бросал  жене,  и она   ловила и доедала их.               
Старший  сын  Ахмеда   от  первой  жены  Тайгун  часто  заходил  на наш   двор,  ему нравилась моя сестра   Маня.    Он   был   приблизительно  того   же   возраста, что и мамя.  Он  хорошо   говорил   по-русски,  приносил  и угощал нас восточными  сладостями  и  казахскими  лепешками,  которые    пекли  жены  Ахмеда. В   тесто   они добавляли   много   сырого   лука   и   куски   бараньего  жира  и выпекали  их  в   золе   между    двумя    чугунными   сковородами. По   вкусу   лепешки    напоминали    начиненную    шейку  (еврейская   кухня).  Так   как  я   был   Манин   брат,   то  больше   всего   Тайгун  угощал меня,  он брал   меня   к   себе  во   двор   и  в  большой   дом,   где   показывал  и  рассказывал,  как   они  живут.               
 
Обычно  за  дувалом  (это   забор   из   глинобитного   кирпича)  было  тихо,  или   слышался,  плач,  кого-нибудь  из  меньших  братьев   или сестер   Тайгуна.  Но однажды  жены  Ахмеда разругались   между собой, целый  деньдо нас  доносились  крики и казахская  женская ругань.  Алексей  сказал,  что самое интересное будет, когда вечером приедет Ахмед. Я с Колькой  ждали  его возвращения.               
 
Ахмед  появился   на  своей   лошадке.  Около  нашего  дома   его   остановил   казах   и  что-то   наговорил,  Ахмед  пришпорил коня и помчался в свой двор.  Я  с  Колькой залез на дувал.  Ахмед   спрыгнул  с лошади, пошел  в  женскую  саклю, и  там   начал  стегать   кнутом   всех   своих  жен   подряд,   не  разбираясь,  кто   прав,  кто   виноват.   Жены  только  выскакивали  из  сакли,  визжа  и  корчась  от  боли.  Ахмед   выскочил за  ними  во  двор   и  продолжал  стегать   их  во  дворе  по  спине,  по голове,  -  куда   попадёт.  На  следующий  день  за  двалом  была  мертвая  тишина.               
                ЖИВЁМ   В   ГЛУБОКОМ   ТЫЛУ.               
Немцы   рвались  к  Сталинграду.  Провожая   отца,   мама   просила  его   только об одном -  беречь   себя  и  регулярно  писать  нам письма,  а о  нас   не   беспокоиться.  Он  попал  в  музыкальном  взводе  на  левом  берегу  Волги,  провожал  полки   на  правый  берег,  в   Сталинградское   пекло.   Отец   точно   выполнял   своё   обещание.  Один  или  два раза в неделю  мы  получали   от   него  безграмотное  письмо -  солдатский   треугольник,   где   было  исписано  пол листа  корявым почерком. Он писал, что жив, здоров, служит на старом месте. Как мы радовались каждому его письму!               
 
Как-то   раз   почтальон   передала   нам   очередной   треугольник,   похвалила отца за то, что  он часто  пишет,  а затем   стала  говорить,  что не знает, как  зайти  в  дом  напротив. Там  жила  молодая украинка   с  тремя   маленькими   детьми  и  свекровью.
 Почтальон  еще  немного потопталась  на  месте   и   быстро   пошла   в   их дом,  и   тут   же   вышла,  и  торопливо пошла прочь по улице.  Через  минуту  из открытых окон  дома послышались  душераздирающие   крики. Я  с  мамой  стоял  в шоке, а  из  соседних  домов к  дому,  где  получили  извещение,  на  крики  потянулись   бабы,   старики   и   старухи.               
 
Все  лето  мы  с  Колькой  пробегал   босиком. Мы  много   купались, стояла  сильная  жара, и из-за  того,  что  я постоянно  мочил   ноги,  на  них у меня   появились  цыпки,  кожа  трескалась  до   крови.  На ночь Полина   мазала  нам ноги  соленым   коровьим   маслом,  вначале   здорово   щипало,  но  к  утру  цыпки    почти   исчезали.   Я  загорел   и   был   шоколадного   цвета.  К   школе   мама   повела    меня к  парикмахеру,  я   так   зарос,   что   машинка  не  брала   мои   волосы,  и   они  сходили   сплошной   кошмой.  Парикмахер  только   удивлялся  таким  густым   волосам.               
 
Чувствовалось,  что  следующая  зима  будет  голодной.  Мама варили  щавель  и борщ  из крапивы.  Летом  и особенно   осенью было   много   овощей и фруктов, о   которых   мы   раньше   не   имели  понятия. У Шамшеевых   был   сад, и Алексей   выращивал    виноград.   В  округе   было  много  садов,  куда   мы с Колькой иногда   делали   набеги.               
 
В  селе  стали поговаривать,  что  грабят  дома и  погреба, воруют  в  основном  продукты. Полина  говорила,  что  раньше,  пока  не   было  эвакуированных,  они   понятия   не  имели,  что  такое  замки  и воровство.  До войны,  когда    все   уходили   из   дома,    дверь  закрывали на  щепку.  Изнутри   на   дверях   не   было  никаких  запоров. Алексей   сделал крючки  в  кузнице, укрепил  в   входной  двери изнутри, к   крышке   погреба  он прибил    скобы   и   повесил   замок, собачью  будку    и собаку перетащил и поставил рядом   с  погребом.               
 
В   колхозе по сравнению с предыдущими годами,  на   трудодни   в этот год  вдали, только по сто грам пшеницы, все  понимали,  что   жить  придется  за   счет приусадебных  участков. Из   сельсовета   разъезжали   по  дворам  с лозунгом:               
 - Все для  фронта,  все для  победы!               
 
Просили    сдавать   излишки.   Мама   подсчитала, что   тех   продуктов,   которые   у  нас были,  едва   ли   хватит  до  половины   зимы. 
В  начале  осени  мама  заболела   желтухой. У нее стали  желтыми  белки  глаз, под  ногтями  тоже появилась   желтизна,  и  вся она стала   желтой. Она  ходила  к  врачу,   он  выписал   ей   таблетки,  но  чувствовала   она себя  очень плохо.  Полина   предлагала ей  позвать   старика-казаха,  который по ее словам поднимает  мертвых.  Деваться  было некуда,  Полина  сбегала и пригласила старика.

Старик  пришел  под  вечер. Мама  сидела  на табуретке,  он  подошел к ней,  стал   что-то   шептать  по-казахски,   водить   руками   около   маминого   лица,   шикать  и  фыркать,  потом открыл   окно и долго  махал  руками,  как  будто   выгонял  кого-то  из   дома.  Намочив водой   пальцы  обеих  рук,  он  обрызгал маме лицо.   Катьке, которая   хорошо   говорила   по-казахски, старик   сказал,  чтобы   каждый  вечер, когда  стемнеет,  маме давали  на  ужин  рисовую кашу.               

Уходя, он позвал Катьку выйти с ним, и старик поговорил с ней о чём-то на казахском языке.  На следующий  день, Маня и Катька  стали искать друг  у  друга в  голове  и  в одежде вшей,  они  и    раньше  это  делали, так  как  этого добра в  то  время  было предостаточно.  Они сказали мне   отдать им  мое  нижнее белье, я ответил, что  не  дам, что  я  сам  ловлю  своих  вшей  и буду  ловить, но  все,  же  мне  пришлось  подчиниться.  Девчонки  целыми  днями ловили вшей, где  только   можно было и собирали их  в спичечную  коробку.  В  сумерках они высыпали их в рисовую  кашу и, перемешав её,  подсовывали  маме.  Что повлияло  на исход  болезни  неизвестно,  только  мама   начала поправляться.  Когда  она выздоровела, ей  сказали, что её кормили вшами.               
 
Весной, 1943 года  когда  сошёл  снег,  и  немного  оттаяла  земля,  я  с Маней  ходил  на  колхозное поле.  Мы  перекапывали землю и  искали  оставшуюся там мелкую в виде тоненьких  хвостиков сахарной свеклы.  Мама  из  них  делала  дранки, которые были вонючие и противные, ели их только потому, что очень хотелось есть.

До   войны   у   мамы  со  мной   были   проблемы,  я   очень   плохо   кушал,  был  худым,   как   скелет. Я   постоянно   кашлял,   мама   думала,  что  у   меня   чахотка,   но   после   рентгена   врач  сказала,   что    у   меня   расширены   бронхи,   и  эту   болезнь   «надо   залить   жиром».   После   поликлиники   проблемы  мои увеличились,   мама   мне   подсовывала   все   жирное,  на  эту еду  я   вообще не   мог  смотреть.  Во время  обеда  я сидел и  плакал  над  тарелкой.  Мама  пробовала   меня  колотить,  но  обед  оставался  почти  не тронутым. 

Мне всегда  хотелось, чего-нибудь   сладенького,  но  мои   родители  не  могли  покупать   деликатесы.  Вся  моя  еда  была  черный   хлеб (белого у нас не было) с  маслом  и  творог,   посыпанный   сахаром,  или   намазанный вареньем.  Мама говорила, что   если   меня   не  заставлять кушать, то  я  сам никогда  не попрошу. 
 

Здесь  же, в Казахстане, я  все  время  ходил  голодным.  Мама рассчитала, что при  жесточайшей  экономии,  чтобы не пухнуть  с голода и не умереть нужно  наши  продукты  растянуть на  всю зиму.  На неделю она    пекла  семь  маленьких  буханок   хлеба  из   пшенично-кукурузной  муки  с   добавлением  туда картошки.  Каждая   буханка  была   рассчитана   на  один  день. Мама  разрезала ее  на  три  части, и каждую  часть -  еще  на три, таким  образом,  каждому  из  нас  доставался  маленький кусочек хлеба  три раза в день.               
 
Утром мама давала  нам пять  небольших картофелин в мундирах со сливу, частицу лука, кусочек  хлеба  и   стакан   подслащённого  чая,  заваренного  на  горелых  хлебных  корках.  Я  это   все   съедал, и как  будто ничего  не  ел,  шел   в  школу.  На уроках  думал, чтобы скорей прийти домой  и съесть  тарелку   кукурузного   супа  с  кусочком  хлеба,  а, пообедав,  тут  же  начинал  думать,  чтобы   быстрее   настал   вечер,  чтобы   съесть  еще   тарелку   этого супа.  И  хотя   мы   не  голодали, но  постоянно  были  голодными. Мы грызли жмых и жевали  все,  что  только  можно было жевать.               
 
Вокруг люди  пухли  с  голода,  руки  и  ноги  у них становились,   как   пампушки. На  рынке  в Буденовке  я  видел,  как  пожилой  мужчина   снял  с   руки  часы  за  буханку  хлеба  (в  то   время   ручные  часы  были  большой   редкостью).

Когда   весной  1945 года мы  жили   у   тети   Сорки   в   Монастырщине,   рядом   с   ее   домом   был   картофельный склад,    и   после  весенней  посевной   там   осталось  много  картошки, которую  стали   продавать  по  цене пять  рублей  за  пуд,  а на рынке пуд картошки  стоил  сто рублей.  Мы  заложили  почти   весь  большой  тётин  коридор мешками  с картошкой.   Мама  и  тетя  Сорка  целыми  днями   чистили    картошку,  и  три   раза в день  варили  нам по  ведерному  чугуну.  Нас  было  семь  человек,  мы   втроем,    тетя  Сорка,  Бася, Паш  и Сима  съедали  за  один  присест  этот целый чугун.  Нам  еще  давали  по  стакану   молока  (у   тети   была   корова)  и по куску  хлеба,  и всё равно мы  ходили  голодные.               
Когда  уже  после войны, мы  питались  нормально,  мама  варила  маленькую  кастрюльку   картошки, и мы  ее  не   съедали.   Она часто  удивлялась:   

- Как  это  мы в  время  войны,  в  те  военные, голодные годы могли столько съедать?

Мамины  изречения  тех  военных  времен: 

- Когда  наступят  такие времена,  чтобы я могла  просто поесть хлеба вволю, сколько  хочу?

Или   говорила:

- Я  готова  есть  всю  жизнь один  хлеб  с  водой,  только,  чтобы  не  было  войны.               
 
Лето 1942 года, когда немцы рвались к  Сталинграду,  запомнилось  особенно. У людей появились   сомнения, предполагая, что Советский Союз войну проиграл. Все кругом переживали  и  молили   Бога,  чтоб  врага разбили. Когда  немцев  турнули  из  Сталинграда,  надежда на победу окрепла.   Многие  утверждали,  что  теперь  немцам  капут.  Весной   1943-го  мы  все   ходили  в  клуб   на  торжественный  вечер,  посвященный  открытию  второго  фронта.  Клуб  был  переполнен.  Настроение  у  всех  было  приподнятое, все говорили, что теперь  немцев  скоро  разобьют,  раз  откроют второй  фронт. Мама  сказала: 

- Теперь, когда откроется второй фронт, победить Гитлера будет легче, а если война продлится еще год, мы все тут подохнем от голода. И в следующем году нужно как следует подготовиться к зиме. 

Колхозникам  разрешили  вернуть  свои  бывшие участки, и стали обрабатывать весь гектар. Нам   дали другой  участок  для огорода на пустыре. Мы втроем  лопатами вскопали  огород  и  засеяли   его   своими  семенами,  которые  мама  подготовила   еще с  осени   и  сохранила


  8 Продолжение  ПАСТУХИ.   http://www.proza.ru/2008/01/29/110