Продолжение Война 1941 - 1945 г. г. 9

 
ХЛЕБ. ПАЁК НА ДЕНЬ.
 
9                ЕДЕМ    ДОМОЙ               

Мы  получили  письмо  от  тети  Сорки,  где  она  писала,  что  дом  ее  в  Монастырщине  цел,  она  с  дочками  собирается уезжать  на  родину,  и,  если   мы  хотим  к  ним  приехать,  то  они   будут  очень  рады. Мы  решили, что если  Бог даст все  будет  нормально, то весной  поедем в  свои  края - на родину.               
               
Эвакуированные  покидали  Буденовку, а  в село  бесконечным  потоком стали  прибывать  чеченцы  и  карачаевцы.  Они  прибывали  большими  семьями,   их   расселяли  по  домам  колхозников,  и  через  короткое  время  во  всех   свободных   домах   поселили  кавказцев. 
Чеченцы   и   карачаевцы   ходили   в  бурках  и  папахах   из  каракуля,  на   ногах у них были чуни  из  толстой  кожи,   обтягивающие   ступню.  У  всех  взрослых   мужчин  за  поясом  были  кинжалы.   

Рассказывали, что  все   они   предатели, перешли  на  сторону  немцев,  что   Сталин  их   выселил   в   двадцать  четыре  часа.  Говорили, что  они  очень  страшные  люди,  вспыльчивые, и,  если  что   не  так, сразу хватаются за кинжал. Вначале жители Будёновки относились к ним  с  предубеждением и недоверием, вечером  боялись  выходить из  дома, на   ночь  покрепче  запирали  окна  и  двери. В  дальнейшем  оказалось, что  они обыкновенные  люди,  приветливые  и  доброжелательные.  На  рынке  теперь  были  в  основном чеченцы  и  карачаевцы,  торговали  всякими  кавказскими   вещами,  сшитыми  из  кожи,  каракулевыми  шкурками  и  всякой  утварью.               

Сапоги,  которые   сшил  отец,  здесь  в  Буденовке  порвались, и мне не  в  чем  было  ходить  в  школу. Я  вырезал   две   подошвы из доски,    прибил  к ним ремешки  и  одевал  на  рваные  сапоги.   Ходить  в  них  было  трудно,  доски   не   гнулись,  приходилось   идти   на  прямых   ногах,  да   еще   ремешки   постоянно   рвались.  Мама   разорилась  и  купила  мне  у  чеченца  чуни.  Чеченец  сказал,  что  вместо  стелек  нужно  положить  солому,  тогда  ходить будет   мягче  и  теплей.   Теперь  каждый  день,  прежде  чем  надеть  чуни  я менял «стельки».  Вскоре  пятки  у  чуней  протерлись, и  во  время   ходьбы  солома  вылезала   наружу.               
Из-за боязни, что  зима будет ещё  более  голодная,  мама  строго  следила  за  экономией имеющихся у неё продуктов, рассчитывая, чтобы  хватило их до весны, и появления  зелени.  То там, то  здесь  говорили,  что  люди  пухнут  и  умирают   от  голода.  В  начале  1944  года  пришло  письмо  от  тети   Сорки с сообщением,  что  они  уезжают  в  Монастырщину. Она писала,  чтобы  мы  тоже выезжали, будем  жить  вместе,  пока  не   кончится  война.   
 
Мы  стали  готовиться  к  отъезду:  мама  сушила сухари,  откладывала  в  дорогу бутылки  с   топленым  маслом. Ей удалось собрать   несколько   килограммов   кукурузной   и  пшеничной  муки.  До  нас  доходили  слухи,  что  в  освобожденных  районах  нет  соли.  Алексей   съездил  в  пески  на  соленые   озера   и   привез   нам   пуд   соли,  которую   мама  разложила  в  три   мешка.  Новые  мешки   принесла  Полина,  которые   она утащила  в  колхозе.  Самые  ценные  советы   давал  нам  Алексей,   так   как   он   был   охотник,  рыболов  и   надолго   уходил  в  горы.  Он   принёс  веревки,  в  углы  мешков  вложил  камушки,  и  каждому  из  нас  подогнал   веревки,  чтобы   удобно   было   нести   мешки  за  плечами.      
 
У  меня  уже не   было  никакого  терпения   ждать,  когда  мы поедем, и приставал  к  маме.  Полина  и  Алексей не  советовали  нам  ехать  зимой,  говорили, что  лучше  дождаться  тепла,  а  там  дом   под   каждым   кустом.  Мы слышали,  что  теперь  пассажирские  поезда  подбирают  на  станциях  людей  и   везут  в  освобожденные   районы.  У  Полины  в  Джамбуле   жила   родственница,  ей она  написала  письмо,  чтобы  она  нас  пустила   на   пару  дней.
 
Выезд  наметили  на  март  месяц. Мама  продала  два  пуда  оставшейся пшеничной  муки,  кукурузу  и  картошку, взяла  хорошие  деньги, с появлением  чеченцев  в  селе, цены на  продукты   здорово   поднялись.
Настал  день отъезда. Маня  с  Катькой ревели  целый день,  мама  и  Полина  тоже  плакали, у меня     на  сердце скребли кошки, больше  двух  лет  мы  дружно  прожили  вместе. 

Около  сельсовета   мы   взобрались  на  грузовик.  Провожать  нас  пришло  много  народа;  вся  семья  Шамшеевых, соседки, которым  мама  кроила  платья  и юбки,  Флейшер из  Винницы - участница гражданской войны.  Она  с  трудом притащилась  на своих больных ногах  (она очень  любила  маму  и  часто беседовала с ней).  Был Тайгун, который   переживал, что  Маня  уезжает,  и  еще  многие  соседи и  эвакуированные.  Машина  тронулась. Провожающие  стояли,  махали  нам, пока мы не  скрылись  за  поворотом.
                ДЖАМБУЛ. 

В Джамбуле мы слезли  с кузова машины,  надели  мешки  и  пошли   искать  родственницу   Полины.  Вскоре  мы  нашли небольшой   домик  на краю города. Открыв  калитку, мы подошли  к  дверям  и постучали.  К нам  вышла  молодая  коренастая  женщина,  мы  поздоровались, и  мама  подала  ей  письмо.  Прочитав  его, женщина  улыбнулась  широкой,  открытой   улыбкой  и  впустила  нас в дом. 

Женя  так  звали  хозяйку,  жила  вместе  с  трехлетним  сыном,  которого  звали  Толик,  он  не  выговаривал  букву  "к",    говорил  -артошка,  -у-уруза, - атлета…  Муж  её  был  на  фронте.  Женя  расспросила   о  Шамшеевых,  про  Буденовку,  она  сама   была родом  с  этого   села, но давно переехала  в Джамбул. Она сказала, чтобы мы  отдыхали, а завтра - на  вокзал.   
На  железнодорожной  станции   оказалось,  что  никакие   эшелоны   не  идут. Мы узнали, пока  не  пройдешь  санпропускник,  на  вокзал  не  впускают.  Теперь на станции  ситуация  поменялась,  на  вокзале  и  в  привокзальном   садике  сидело  много  народа,  которому  нужно  было  ехать  на   запад. 

Люди   много  дней  стояли   в  очередях  за  билетами,  эшелоны в  основном  с  военными  и  военной   техникой  проносились  мимо.               
 Женя   оказалась  простой  и  доброй  женщиной,  нас  она  приняла,  как  близких   родственников.  Видя,  что  мы  переживаем,  что  не  можем  уехать,  Женя стала  успокаивать  маму,  говоря, что  мы можем пожить  у нее,  пока на улице  стоят холода.  Она сказывала, что у нее жили  эвакуированные   евреи из Донецка, недавно  уехали  домой, а она  боится,  что  могут  поселить  к ней  чеченцев.               
На  дворе  стояла  плохая  погода,  шли  дожди,  было  холодно.  Женя  подсказала  маме,  чтобы   она  сходила  в   райисполком,  там  нам  как  семье  фронтовиков  должны  были  выдать   хлебные    карточки -  по  триста  грамм  хлеба  в день на  человека.

Каждый  день в  шесть  утра  я  шел  в  магазин и  занимал  очередь за  хлебом.   Когда   подходила  моя  очередь,   продавщица   вырезала   ножницами  квадратик с  датой  в  каждой  карточке,   ставила  на  одну  тарелку  весов,  килограммовую  гирю,  с  другую  -  стограммовую,  отрезала   треть   буханки,    и   взвешивала    900  граммов   хлеба,  если  не  хватало,   добавляла   кусочки,  если  вес  был  лишний,  кусок   отрезала.  Иногда  порцию -  девятьсот   грамм  она могла  дать  кусками.  Спорить  с ней  было  бесполезно, на недовольных продавщица  поднимала  крик: 

- Куда  я  буду   девать  куски?!

Ругаться  с  ней   никто   не   хотел,  просроченные  дни  пропадали,  но  тем,  кто  с  ней   дружил,  угождал,  она   могла   эти  дни  отоварить.  Чем   больше  было  кусков,  тем  лучше  было  для  меня,  пока   я   доносил   хлеб   до   дома, самые  маленькие кусочки  я успевал  съесть.               

Идя в магазин  или  возвращаясь,  я  проходил  мимо  большого углового  дома  с  красивым  крыльцом,  на   котором  сидел  пацан,  упитанный,  краснощекий,   постоянно  что-то  жевал.   Однажды   он мне   крикнул: 

- Эй  ты,  еврей,  что ты  все  ходишь  по  нашей   улице? Чтобы  я тебя  больше  тут   не  видел! Будешь   ходить,  я  тебе   покажу!   

Я  всегда,  болезненно  воспринимал  слова «жид»,  «еврей»  и  другие   антисемитские   выражения,   но  на  этот  раз  от неожиданности  ничего  не  сказал,  да и не  хотелось  с  ним  связываться,  прошел  мимо.               
На  следующий  день,  когда я возвращался  из  магазина, пацан  увидел  меня,  сошёл   с  крыльца,   преградил   мне  дорогу,  и  спросил:               
- Ты,   что  не   понял,  что  я  тебе   сказал?   

- Пропусти - сказал я.               
Он   схватил    меня   за   борта   моего   старенького   пальто,   из   которого  я   давно  вырос,  и  стал   меня     трясти. Я  стукнул  ему  в  глаз.  Он  еще  раз  дернул  и надорвал борт.  Мы начали драться, он  разбил  мне   нос, я уцепился в него и почувствовал он хочет от меня отделаться, он стал отдирать  мои  руки  и кричать:

- Пусти!   



Я  в него  вцепился  мертвой  хваткой, не  ощущая  ударов, я  готов  был  разорвать  его  на  куски, если  бы  у  меня  хватило сил. Из дома выскочила  его мать растащила нас, меня толкнула, что я упал, забрала своего сыночка, а мне стала угрожать и  ругать меня матом.               
 
 
Продавщица  в этот  раз   дала   мне  наш  паек   одними   кусками,   и  после   драки   куски   оказались  разбросанными  на  земле.  Я  подобрал  куски  хлеба  и  пошел  домой.   Мама,  узнав  в чем  дело, стала   меня  ругать  на  чем  свет  стоит, говорила,  что я не  могу  спокойно  ходить  по  улице,  что  почему-то  только    меня  все  трогают  и  дети, и  собаки…   Зашивая  пальто,  она  сказала: 

- Ладно,  все   равно  это  пальто  тебе  уже  мало, на  следующую  зиму  придется   доставать  новое, - и    добавила, -  правильно,  надо   уметь   защищать   свое   достоинство.
 
Хлеб  мы съели, только  песок  скрипел на  зубах.  А  пальто  пришлось  носить  и  следующую  зиму.  Я  продолжал  ходить  по  этой  улице, но  пацана  этого на  крыльце  больше  не  видел.      
 
Через   станцию   Джамбул   один  раз   в  сутки  проходили  скорые  поезда  Алма-Ата - Москва и  Фрунзе-Москва.  Они   останавливались,  но,  ни   один   человек  не  сходил  и  не   садился. Солидные  люди  ехали       в  спальных  вагонах, и  мне   было   завидно,  что  у   нас   нет  такой   возможности  ехать, как они.               
 
Мы  прожили  у  Жени  больше   недели и никак  не  могли уехать.  Женя  посоветовала  маме,  чтобы  она   пошла к коменданту вокзала и потребовала, чтобы он посадил в поезд жену  фронтовика  с  малыми   детьми.   Каждый  день  мама стала  ходить  к  коменданту,  она  так  ему  надоела, что  он, наконец,  предложил  ей вариант  достать   билеты   на   поезд  Алма-Ата -Ташкент  с  пересадкой на  станции  Арысь.  Он   сказал,  что   Арысь -  крупнейший   железнодорожный  узел  в  Средней  Азии  и  там   формируются  составы. 


Нам   было   все  равно,  лишь  бы  быстрее  уехать,  надо  было  иметь  совесть продолжать жить  у  этой  благородной    женщины. Комендант вокзала  пошёл  с  мамой  в  кассу, и  мама  купила  билеты. На  завтра, распрощавшись  с  нашей  доброй  хозяйкой  и  её  сыном,  мы надели   мешки,  и  отправились  на  вокзал.  Мы   прожили   у  Жени  около   двух   недель.


 10 продолжение  СТАНЦИЯ АРЫСЬ       http://www.proza.ru/2008/01/29/121