Игра 1

ФЕВРАЛЬ. ГОСПОДИН ХРЮЧАТНИКОВ. ПОРТВЕЙН.

 БИВЕНЬ (Байковая Империя, Великая Очень) – государство в Юго-Западной части Восточного Большого Океана. Расположено на двух основных островах – Баечника (северном) и Энциклопии (южном), а также ряде мелких. Общая площадь 195,2 тысячи кв. км. Население – 2,7 млн. чел., из них городского 81%, в основном байкане (89%). Официальный язык – байканский. Официальная религия – культ Великого Баечника. Столица – Кукуево (180 тыс. жит.). Государственное устройство – президентская республика. Глава государства – Старшой Баечник. Высший законодательный орган – Боярская ассамблея. Административное деление – 4 провинции, 24 уезда...
 «Энциклопия Бивня»

       – Да, а что же такое стос? – спросил господин Байканицын у господина Свистоплюшкина. Пополуденный ветер подхватил эти слова и бросил в лицо последнему. Тот, будучи несколько огорошенным столь внезапным нападением, смог лишь промямлить:

 – Наверное, в него хлеб сваливают?

 – Полноте вам чушь молоть! – возмутился Байканицын. – Это же стог. Стог! Сто-г, а не сто-с! А вот что такое стос?!

 – Да, а что же такое стос? – не нашел ничего лучшего, как повторить вопросительную ноту, Свистоплюшкин.

 – Так ежели бы я сие знавал, не было бы нужды спрашивать таковые сведения у вас, милостивый государь! – раскипятился господин Байканицын.

 – Экий вы, господин Байканицын, неучтивый! – обидевшись, произнес господин Свистоплюшкин и почел за лучшее удалиться, не вступая в конфликт с хамовитым Байканицыным, который обладал славой одного из самых известных скандалистов Острова Энциклопии. И даже части Острова Баечника.

Свистоплюшкину после стычки с таким неадекватным господином требовалось немного промочить горло. Он никогда не слыл отъявленным алкоголиком и очень дорожил этой репутацией (Баечник Великий, не то, что господин Пропилмонеткин или, того хуже, боярин Бичеватенький), однако же нервные стрессы прочими способами сниматься не желали. Поэтому купец Свистоплюшкин решил заглянуть в близлежащий кабачок.

 Данное питейное заведение называлось несколько странно: «Дикий Аул». Посетитель удивился столь экстравагантному наименованию, ибо знал, что Дикий Аул – один из самых мафиозно-гангстерских населенных пунктов в Казимальских горах, за Боровницким перевалом. Однако же душевное расстройство, нанесенное ему Байканицыным, было сильнее недоумения, и Свистоплюшкин решительно толкнул дверь.

 Зайдя внутрь, он обнаружил там, вопреки названию, неожиданную чистоту и аккуратность. В самом деле, что можно было бы ожидать от третьеразрядной забегаловки, расположенной к тому же не в фешенебельном районе столицы, а невдалеке от Кукуевского порта? Однако же и из правил иногда бывают исключения. Одним из таких и случился этот кабачок. Внутри него было весьма уютно, тепло и, главное, очень спокойно. Итак, несмотря на все душевные расстройства, господин Свистоплюшкин уселся за столик (достаточно культурно сервированный, и те две полудохлых мухи, что ползали по нему, никак не могли повлиять на атмосферу вышеупомянутого места) и, собрав в кулак всю свою решимость, подозвал пробегавшего мимо официанта и вопросил у него:

 – А не найдется ли у вас, милейший, стаканчика джину?

 Официант воззрился на него с явным интересом. Впрочем, без злобы. Так бы взглянул на носорога великий охотник из чукочакского стойбища, либо, напротив, знаменитейший победитель львов из племени южных шутов на моржа.

 – Чем закусывать будем-с? – бесстрастно вопросил он. Свистоплюшкин, совершенно упустивший из виду такую важную деталь, лихорадочно зашуршал мозгами. Однако, как назло, в голову ему ничего не лезло ничего, кроме какого-то «фрикасе».

 – Скажи-ка, милейший, а фрикасе у вас есть?

 Официант уставился на него с еще большим интересом. Теперь он напоминал некоего энтомолога, что изучает под микроскопом неизвестный доселе вид блохи.

 – Не держим-с, – наконец ответил он. – Могу предложить соте или рагу.

 Ни то, ни другое не входило в планы господина Свистоплюшкина, однако отступать было некуда, и купец, вконец расстроенный всеми этими неувязками, беспомощно согласился:

 – Ну, Баечник с ним, неси рагу.

 Удовлетворившись этим, официант, гордо вытянув шею, как токующий казуар, удалился. Он был столь ничем не примечателен внешне, настолько ничем не выделялся из толпы, что, встретив его на улице, вам бы показалось, что вы с ним не раз уже виделись. Но лишь только он проходил мимо, как вам никак не удавалось вспомнить его лицо. Облик его был таков, как если бы некто собрал все мужское население Бивня, сделал его дагерротипы, на основе их написал портрет той самой «души населения» – среднестатистического обывателя, а затем воплотил его в живом человечке. Нет, решительно ничего у него не было из того, что криминалисты называют «особыми приметами». Пожалуй, только это и могло считаться его единственной особой приметой. Лицо его не было ни особенно круглым, ни особенно вытянутым. Цвет волос также не поддавался характерному определению – так, какой-то коричневато-рыжеватый. Круглые глаза водянистого цвета таращились на мир со смесью бесконечной глупости и огромного самодовольства, напоминая взгляд снулой рыбины. Роста он тоже был самого что ни на есть среднего, чуть пониже господина Свистоплюшкина, и даже возраст его определить совершенно невозможно – ему можно было дать сорок пять с таким же успехом, как и двадцать. Но каковым бы ни был этот представитель общественного питания, джин ему уж был заказан. В ожидании его купец прикрыл глаза и немного расслабился.

 Час был обеденный, и забегаловка понемногу начала заполняться разномастным народом. В основном это были различного рода работяги, грузчики, докеры, дворники, извозчики, приказчики и прочий люд, какой в Империи искони называют «бузуями».

 Слышались обрывки разговоров:

 – Ну и ущипнул я ту бабенку за титьку, а хахаль ее – р-раз мне по мордасам! Ну, а за мной же не станет, я ж ему по якушкам. Ну, дело житейское – водки выпили, морды почистили, снова выпили, и только брататься, как надо же Бичеватенькому зайти! «А, что, кого бьют, мамон вам всем в нос!» Ну, тут такое месиво пошло!..

 – А вы слыхали, у тараканов, оказывается, уши на ногах. Господин Мухобойкин доказал. Вот, послушайте: «Ежели таракана поставить на стол и крикнуть «Кыш!», скотина оная убежит. Если же таракану оторвать ноги, поставить на стол и крикнуть «Кыш!», скотина оная не убежит. Из чего непреложно следует, что скотина оная слышит ногами»...

 – На Пегматине снова казимальский каземат взорвали. Раненько Пегмачет похваляется, что с Капусто покончено. Ребятки ему еще попортят крови...

 – Старик Елеелин-то совсем свой ум пропил. Приезжает с бодуна в Дрючково и спрашивает у ихнего премьера Дебефова: «Где у вас тут хрен растёт?» С пьяных глаз перепутал Казимал с Кантамалией! Ничего, в этом году выборы будут, старому алкашу не удержаться…

 – Ух, ты, гляди, чего Арбоглоталкин опять нарисовал! Казималец пегматинца поймал и говорит: «Сымай ватник, скотина!» А тот отвечает: «Холодно мне, начальник». Ух, мамон околелый, ну прям как в натуре!...

 – Сабантуйные бригады вчера опять в порту бузуевском бузили. Говорят, товаров осоцинских перепортили чуть ли на сто тысяч. Насилу полиция успокоила...

 Мерно журчала бузуйская речь. Под ее звуки герой наш слегка придремал, и, может быть, вовсе бы уснул, не дождавшись своего джина, когда б не голос из-за соседнего стола, что вернул его к девствительности. (Купец был убежден, что это слово пишется именно так и никак не иначе).

 – Mon chere , неужели мои больные глаза на этот раз меня не обманули? Вы ли это, mon gentil ?

 Г-н Свистоплюшкин замотал головой, возвращаясь в эту самую девствительность, и разглядел за соседним столиком г-на Хрючатникова – одного из тех людей, чье общество в данный момент ему было менее неприятно, нежели г-а Байканицына. Г-н Хрючатников имел в высшем обществе Бивня двоякую славу: во-первых, как гениальный оптовый торговец рогожей, во-вторых же, как самый большой в стране любитель того вина, что промеж голытьбы зовется «портянкой», «портвяшком» либо же «портюхой». В кругах людей более интеллигентных напиток сей носит название «портовое вино», или же проще – «портвейн». Длинные языки поговаривали даже, что у Хрючатников имелся специальный винный заводик, что изготавливал портвейн для его личных нужд. Свистоплюшкин был рад, что в этом кабачке он повстречался именно с господином Хрючатниковым, а не с кем-либо иным. Скажем, встреча с боярином Бичеватеньким или с князем Шкафомординым – это было бы хуже холеры. Так что Хрючатников все же попался на жизненном пути господина Свистоплюшкина как нельзя к месту. По всему поэтому Свистоплюшкин не без удовольствия ответил на приветствие вышепоименованного господина сладчайшей улыбкой и пересел за его столик.

 – Здравствуйте, здравствуйте, mon ami , сто лет, сто зим! – заворковал господин Хрючатников, не преминув проявить новомодную страсть байканского купечества к гордевропскому, как он выражался, наречию, кое мы на протяжении нашего повествования отныне будем передавать en language franсais . – Как женушка – все такая же хохотунья? Как сыночек – все такой же бузотер? Как хозяйство – все такое же прибыльное? Как торговля – все так же процветает?

 Мозг господина Свистоплюшкина, озадаченный сперва встречей с господином Байканицыным, а затем поведением официанта, не сразу сумел справиться с лавиной дружелюбия господина Хрючатникова. Выразилось это в беспомощной гримасе на лице купца и нескольких хватательных движениях, что произвел этот господин собственным ртом. Рот Свистоплюшкина пытался заглотить парочку миллилитров недостающего воздуха, однако, заметив это, господин Хрючатников озаботился.

 – Что с вами, mon beau ? Сердечко пошаливает? Или кровь не в порядке? А, может, моча плоха?

 При упоминании о моче господин Свистоплюшкин понял, что лучшим вариантом будет ответствовать господину Хрючатникову самую что ни на есть правдивую истину.

 – Да вот, понимаете ли, фициянт их тут новый, необразованный, меня, понимаете ли, не знает, да и смотрит на меня, понимаете ли, как солдат на вшу. Неприятно, понимаете ли, нехорошо, – несколько заковыристо выразил свои претензии наш купец. Что, впрочем, можно было простить, принимая во внимание его душевное состояние.

 Господин Хрючатников рассмеялся.

 – Стакашка, что ли? Давненько, mon agreable , давненько вы сюда не захаживали. Он ведь, хитрец, почитай, тут уже с месяц служит. Глуповат, правда, парень, однако ж исправен. Скажешь водки – принесет водки, скажешь пива – так его самого и поставит. А тот, что был до него, запросто мог вместо портвейна мадеры налить. Мадеры! Нет, вы представляете – мадеры! Вместо портвейна!

 Воспоминания эти так взволновали Хрючатникова, что он сжал кулаки, начал потрясать ими в воздухе и посылать проклятия в адрес безымянного уволенного официанта. Даже попытки г-на Свистоплюшкина («Ну полноте вам, да ведь он же месяц как уволен») успокоить г-на Хрючатникова не привели к успеху. Ситуацию разрядило только появление Стакашки. Он нес поднос. На подносе красовалась порция джина и тарелка рагу, искусно украшенная солеными огурцами (по всей видимости, заказ Свистоплюшкина), а также запотевшая бутылка марочного портвейна и несколько шоколадок – для Хрючатникова. Последний, как истый гурман, считал, что настоящий портвейн стоит закусывать только настоящим шоколадом. Господин наш купец с ужасом подумал, что станет с ним, если придется выпить эту бутылку за компанию с Хрючатниковым. А ведь придется – отступать уже некуда!

 Господин Хрючатников недоверчиво оглядел портвейн, принесенный Стакашкой. Повертел его со всех сторон, прочел написанное на этикетке, пощелкал ногтем по сургучом залитой пробке и даже попытался взглянуть сквозь ее содержимое на свет ближайшей к нему лампы. Но поскольку бутылка была темного стекла, да и содержимое не придавало тому никакой надежды на просветление, все ухищрения Хрючатникова уличить официанта в подлоге потерпели фиаско. Реванш отчасти удалось взять ему тем, что, поставив бутылку, он зыркнул на кельнера взглядом генерала, заметившего в строю у ефрейтора нечищеную бляху ремня, и подозрительным тоном спросил:

 – А скажи-ка, garсon , уж не мадеры ли ты мне принес?

 – Никак нет-с, истинный портвейн, сударь, взгляните на этикетку. Все вот так и есть, как прописано: «Портвейн Растрепаевский, марочный, выдержка 20 лет, крепленный отборными виноградными спиртами. Произведен на винзаводе города Растрепаева, провинция Икалкина, империя Бивень. Крепость 18 об.%, сахар 8 об.%,» – подобострастно ответил ему Стакашка, однако же в глазах его господин Свистоплюшкин прочел совершеннейшее неуважение, если не сказать презрение, к господину Хрючатникову, докучающему ему, господину Стаканию, глупыми и совершенно бесполезными расспросами, которые только отвлекают его, господина Стакания, от важных и абсолютно неотложных дел.

 Видя, что придраться не к чему, Хрючатников отпустил Стакашку с миром, не преминув ему заметить, что ежели он в следующий раз удумает заменить портвейн господина Хрючатникова мадерой, последствия для него (Стакашки) будут самыми гибельными. Стакашка удалился, но взгляд его, брошенный напоследок в сторону клиента, мог бы вызвать несколько взрывов Сверхновых, наступление вечной зимы, а также тайфуны, землетрясения и головокружения на всей территории планеты.

 По счастью, рогожный купец в этот момент уже был полностью поглощен созерцанием бутылки. Он не просто глядел на нее. О нет, он совершал таинство, святой обряд лишения бутылки ее закупоренного статуса. Трепетно держа ее в руках, он тихонько мурлыкал:

 – Портвейн Растрепаевский! Bien ! Марочный! Tres bien ! Крепленный отборными виноградными спиртами! Cela me plait ! Произведен на винзаводе города Растрепаева, уезд Икалкино, провинция Главбайкания, империя Бивень! Oui, oui, cela me convient ! Крепость 18 об.%, сахар 8 об.%! C’est tres drole !

 Господин Хрючатников был удачливым бизнесменом, примерным семьянином, да и вообще рубахой-парнем. Однако идеальных людей не бывает. У каждого имеются свои слабости. У Хрючатникова их было целых две. Первая из них была вполне безобидной и даже весьма полезной, ибо господин этот жутко любил свой бизнес – изготовление рогожи – и мог говорить о нем сутками. Второй же слабостью был портвейн.

 Итак, вдоволь налюбовавшись своим приобретением, купец раскупорил бутылку и пригласил господина Свистоплюшкина разделить с ним наслаждение, а также угоститься данным произведением винодельческого искусства.

 – Господин Свистоплюшкин, угощайтесь, пожалуйста!

 Джин был отставлен. Нельзя было сказать, что Свистоплюшкин отрицал самую мысль об угощении портвейном за счет Хрючатникова («Так, самую малость, разве что за компанию»). Поэтому он наполнил бокалы благородным напитком, воздел руку горе и произнес кратко, но не без пафоса:

 – За нашу встречу, сколь неожиданную, столь и приятную!

 Господин Хрючатников был приятно удивлен. Они чокнулись, и каждый стал дегустировать содержимое бокалов по-своему. Господин Свистоплюшкин сделал большой глоток, ощутив во рту терпкую сладость, присущую именно этому виду вина. Затем он уверенно допил содержимое своего бокала. Господин Хрючатников, напротив, потреблял напиток малюсенькими глоточками, стараясь не упустить ни малейшего аромата из букета, присущего данному сорту портвейна.

 – Да, неплох портвейн, неплох. Хотя, клянусь Оявриком, с тем, что я приобрел у господина Балалайкина, сравнивать было бы глупо. Вон то была покупка что выгодная, то выгодная, скажу я вам, mon precieux . Представьте себе: портвейн из винограда урожая ажно позапрошлого столетия! И никакой химии, прошу заметить, никаких ускорителей созревания, никаких ораганолептических добавок, как эти современные торопыги любят. Так-то, mon bon , так-то! А то, что нонче за портвейн? Так, название одно, а в бутылке-то сплошь сивуха-бормотуха!

 Разговаривать о портвейне г-н Хрючатников мог часами. Эта тема была, выражаясь его же любимым наречием, son dada , и столько, сколько он знал о портвейне, не знал совершенно определенно никто. Нужно было его остановить, покуда он не вошел в раж, ибо, когда бы сей оратор вошел в него, остановить его мог бы разве что сам Великий Баечник, явившись на землю Бивня по такому важному поводу. Впрочем, и это было бы маловероятно. Посему господин Свистоплюшкин решил действовать.

 – А вот энтот... фициянт, ... как бишь его? Стакашка, что ли? Что же энто, имя ему такое, али прозвище? – сменил тему господин Свистоплюшкин.

 Господин Хрючатников, недовольный тем, что кто-то посмел прервать его апологию портвейна, строго посмотрел на Свистоплюшкина, но, впрочем, тут же успокоился.

 – Стакашка, говорите? Да что же вы на такую мелочь свое драгоценное внимание обращаете-то? Впрочем, ежели вам уж так приспичило – извольте. Зовут его Стаканий Самогонич, ежели полностью, да только все одно каждый его Стакашкой кличет. Стакашка – он и есть Стакашка. Брат у него старшой иной раз тут ошивается, так того Бутылием зовут. В сабантуйных бригадах состоит он. А так – что еще сказать? Официант – он и есть официант. Еще б о нем голова не болела. Так, о чем я бишь говорил? Да, вот портвейн этот самый....

 Господин Свистоплюшкин принялся усердно поедать свое рагу. Хорошее было рагу, славное. Аппетит приходит во время еды, и когда господин Хрючатников налил по второй, большая часть рагу уже успела перекочевать из тарелки купца в его желудок.

 – Ну что, mon joli , пора и бокалы сдвинуть, – обратился к нему г-н Хрючатников.

 – Да уж, не без этого, – в тон ему ответил наш герой, дожевывая один из тех соленых огурцов, коими в обилии было украшено рагу. Блюдо было весьма вкусно для заведения такого ранга.

 – Я хочу поднять это бокал за вас, mon etonnant , ибо чего же есть на свете более значимого, нежели крепкая мужеская дружба?!

 «Рогожа и портвейн», – захотелось сказать Свистоплюшкину, однако же вслух свою мысль он выражать не стал, а присоединился к тосту Хрючатникова и пропустил по второй. После нее в голове приятно зашумело. Захотелось всех любить. Воспоминания о некультурном Байканицыне незаметно отошли куда-то в дальние уголки свистоплюшкинского мозга и улеглись там спать. Прошлое не казалось более таким мрачным, а будущее – беспросветным. Урожай на плантациях Нюсиса-Угау в этом году обещал быть очень достойным, и причин для беспокойства господину Свистоплюшкину не виделось ровно никаких, кроме разве что рыбообразного взгляда Стакашки, да и тот, по правде говоря, сквозь призму портвейна не казался купцу столь уж достойным его купеческого внимания.

 Погрузившись в свои раздумья, Свистоплюшкин упустил нить разглагольствований своего соседа по столику. А тот меж тем опять начал кипятиться, путем каких-то оставшихся за пределами свистоплюшкинского внимания логических ходов перейдя к другой своей излюбленной теме – рогоже.

 Надобно тут отметить, что если портвейн был, так сказать, хобби г-на Хрючатникова, то рогожей он занимался по роду своей профессиональной деятельности. На нескольких ему принадлежащих рогожных заводах было сосредоточено почти все мировое производство этого ценного материала. А посему в рогожах купец разбирался ничуть не хуже, чем в портвейне. Несмотря на то, что параметры рогожи измерялись по-древнебайкански в аршинах и фунтах, он мог не глядя отличить циновку высшего качества от карточной рогожи, парную (3 и 1/2 аршина длиной, 1 и 3/4 аршина шириной, 8 фунтов весом) от цевочной (3 аршина на 1 и 3/4 аршина, 6 фунтов), лишь прикоснувшись, уверенно сказать, где парусовка (4 аршина на 2 аршина, 6 фунтов), а где кулевая (по 2 и 1/2 аршина кругом, 5 фунтов), едва ли не по запаху разделить рогожу на рядную и крышечную, табачную и боковку, полуторку, берестовку и мамон его еще знает какую. И хотя каждый хороший хозяин просто обязан назубок знать дело, которым он занимается, страсть Хрючатникова к конопляному материалу своей истовостью иногда походила на фанатизм и служила в среде кукуевского купечества мишенью для острот и подшучиваний. Как уже успел понять господин Свистоплюшкин, как раз из-за новых эпиграмм, кем-то наклеенных на забор дома рогожного фабриканта этой ночью, последний так и разнервничался.

 – Нет, mon ami , вы только послушайте, что эти паскудники выдумали! – Хрючатников достал из кармана измятый листок и с завываниями, достойными провинциального трагика, произнес:

Ваше плоскорожие,
Господин Хрючатников!
Ты покрыт рогожею,
Но не носишь ватников.

 – Нет, ну каковы охальники, каковы писаки?! И зачем мне, mon cher , ватники носить? – горячился рогожный фабрикант. – Я ж не бузуй какой. А это вам как?

Он купчишка плоскорожий,
Полстраны покрыл рогожей,
Носит валенки из кожи,
Сам на чучело похожий.
 
 C‘est revoltant, c‘est trop ! И почему полстраны, скажите на милость? Да я полмира ей, почитай, покрыл! И еще покрою! C‘est gentil ! Пусть знают, гадспиды, паразиты этакие! А то волосяной, comprenez-vous , волосяной от мочальной отличить не могут, а стишонки кропать уже научились! У, мамоновы дети!...

 Господина Хрючатникова отличал добрый нрав, однако если ему наступали на одну из двух любимых мозолей – портвейн или рогожу – он становился крайне раздражителен и труднопереносим. Поэтому Свистоплюшкину пришлось принимать экстренные меры, которые вылились портвейном в бокалы обоих купцов. Дабы перехватить инициативу, купец наш решил произнести здравицу в честь процветания рогожного дела его партнера по столу и неожиданно возымел дар такого красноречия, какого за ним отроду не водилось. Трудно сказать, было это вызвано действием растрепаевского портвейна или речью соседа, однако купец с бокалом в руке завел пространную беседу о незаменимости рогожи в деле возрастания мощи экономики как Кукуева, так и всего Бивня в целом, после чего очень удачно связал это с укреплением ведущей роли их Отечества в мире в пику Казималу, Гордевропии и Корридонии и только собирался воздать должное Хрючатникову как главному действующему лицу в этом процессе, как тост его был прерван самым наглым образом.

 Группа человек в пятнадцать с топотом и руганью ввалилась в кабак, опрокидывая стулья. Они принялись сдвигать столы, противно гогоча, а один из них, по-видимому, старший, так как носил рогожные эполеты, стукнул по столу волосатым кулаком и заорал:

 – Стакашка, мамон бы тебя побрал! Где ты шляешься? Жбан ерша тащи, да пошевеливайся, сонная скотина!

 – Сию секундочку-с, не извольте волноваться, – невесть откуда выпорхнувший официант уже нес на подносе увесистую бадью пива и в придачу кувшин тошнотворно-зеленой сивухи.

 Господин Свистоплюшкин, при виде этого безобразия оторопело замолчавший на полуслове, вмиг лишился всего своего красноречия и смог лишь добавить: «Ну, за все!». Он залпом выпил портвейн, плюхнулся на стул и принялся оглядывать толпу. Она, казалось, состояла из одного-единственного человека, не то многократно растиражированного, не то отраженного в неких невидимых зеркалах, стоящих по периметру сдвинутых столов. Все вновь зашедшие имели одинаковые пустые голубые глаза, квадратные челюсти, ослепительно-белые зубы и гладкие затылки с едва пробивавшимся ежиком стриженых волос. На каждом из молодчиков была униформа того цвета, что в народе грубовато зовется «парашливым», состоявшая из галифе и чего-то среднего между спортивной курткой и кителем. На правом рукаве у них красовались повязки с изображением разного количества древних имперских боевых половников – буарафмечжей – и вензеля из двух старобайканских букв «С» и «Б». Наряд сидящего во главе стола дополняли шитые золотом эполеты с той же символикой.

 – А позвольте у вас полюбопытствовать, мой друг, что это за невежливые юнцы так бестактно, понимаете ли, нас прервали? – наконец спросил Свистоплюшкин у Хрючатникова, когда первый шок от вторжения орды у него прошел.

 – Что-то вы, mon pere , от жизни-то нашей совсем отстали, – сладчайшим голосом вдруг пропел господин любитель портвейна, хотя они со нашим героем были почти ровесники. – Это же надежда и опора нашей империи, цвет молодежи нации, надежный заслон супостату – сабантуйные бригады! Поглядите-ка, дорогой мой Свистоплюшкин, красавцы-то какие! Сажень косая в плечах! C‘est bien agreable a voir! А вон тот, спиной к нам – палец Хрючатникова ткнул в один из стриженых затылков, – этот самый Бутылий, Стакашкин брат, и есть. А во главе стола, в золоченых эполетах, знаете кто? Сам геншут Колпачинский, герой империи, собственной персоной. Между прочим, моего производства эполеты. Из нашей рогожи, хрючатниковской.

 Господин Свистоплюшкин так и не разглядел в удручающе однообразном ряду затылков Бутылия, но слова купца заставили его призадуматься. Было бы неверно сказать, что раньше он абсолютно ничего не слышал о сабантуйных бригадах. Изредка в газетах, проскакивали разные сообщения об этом. Однако все они подавались как-то глуховато, вполголоса и почти всегда с иронией: «Вот, мол, деткам заняться нечем, вот они и маршируют строем да лозунги орут. Ничего, подрастут – перебесятся». Теперь же, воочию столкнувшись с бригадами, Свистоплюшкин убедился, что это не совсем так, скорее совсем не так. Бригада никак не походила на развлекающихся малышей, а геншут Колпачинский – на дяденьку вожатого. О нет, всё было гораздо серьёзнее и неприятнее.

 Как раз в этот момент в размышления снова ворвался Хрючатников. Схватив свой так и не выпитый бокал портвейна, он в патриотическом порыве вскочил из-за стола и страстно закричал:

 – Я пью за вас, спасители Отечества! Ура сабантуйным бригадам! Ура геншуту Колпачинскому!

 Молодчики повернулись в его сторону и одобрительно загоготали, а геншут ухмыльнулся и сказал:

 – А ты молодец, купец. Ситуацию соображаешь. Иди к нам, ершом угощу.

 Господин Хрючатников, уже изрядно охмелев, а оттого осмелев, бесстрашно пошел в направлении застолья бригады, лишь проронив в адрес соседа: «Adieu, mon bon ami! ». Впрочем, как уже было сказано выше, купец Хрючатников слыл рубахой-парнем и не слишком утруждал себя различными куртуазностями. Свистоплюшкин, покинутый напарником, не имел ни малейшего желания присоединиться к развеселой сабантуйной компании. Поэтому он, опорожнив напоследок свой стаканчик джина, пошел к выходу из «Дикого Аула», ища глазами Стакашку, чтобы расплатиться. Официант стоял у двери. Господин Свистоплюшкин хотел было дать ему хороших чаевых и пожелать всего наилучшего, но выражение лица слуги его остановило.

 Это было не тот интерес ученого к микробу, что так удивил его при первом знакомстве, и не та презрительная холодность, которая сопровождала все последующие появления Стакашки у их столика. Нет, в том, как Стаканий Самогонич смотрел на геншута Колпачинского и всю бригаду в целом, было нечто от преданности верного пса своему хозяину, когда собака лежит у стола человека, ожидая своей порции костей и рычанием предупреждая всякого, кто посмеет подойти к ним. Было в этом взгляде и безумное преклонение юного выпускника музыкальной школы перед великим маэстро, покорившим концертные залы многих столиц мира. Многое было в этом взгляде. А на самом дне зрачков его разглядел Свистоплюшкин железное упрямство и бесконечную жестокость. «Эге, парнишка-то широко шагнуть может», – подумал купец, и ему стало немного не по себе. Он не глядя сунул официанту несколько полушек и поспешил на улицу.

Снаружи смеркалось. Колючий ветерок сыпал сверху редкий промозглый дождик, столь обычный для столицы в конце февраля. Тротуары полнились народом, спешащим после трудов праведных на отдых в родные пенаты. Со стороны Кукуевской бухты порывистый ветер доносил гудки пароходов, прибывших из дальних стран. Господин Свистоплюшкин поднял воротник пальто, еще раз мысленно обругал Байканицына с его стосом, надел шляпу и побрел домой. А взгляд Стакашки по-прежнему стоял перед глазами нашего героя.

ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2008/01/29/146