Мы смеялись. Мы просто смеялись. Смеялись над всем: над чем можно смеяться и над чем нельзя, я имею в виду то, что запрещают моральные нормы, то, что закладывали в нас с малых лет родители. Было темно, зима. Мы стояли на улице. Нас было человек десять. Шёл снег – чистый, белый, и хоть он был далеко не чистый, какая-то ассоциация в голове крутилась – белый, значит чистый. Снег укрывал всё: чёрную змею дороги, придавал объём мелким кустам, крыши покрывались значительным слоем белой массы. Мы смеялись над всем, пожалуй, только кроме снега, язык не поворачивался сказать что-то наперекор этому совершенству. Мириады совершенных существ летящих откуда-то сверху, одна не похожая на другую, наверное, единственное, что связывало нас с детством, по прошедшему времени ещё не далёким, но в сознании мы точно понимали, что детство уже очень далеко. Снежинки ложились мне на нос, на очки, за секунду в руке образовывалась кучка снежинок. Меня мало волновало, куда ложится снег, я привык ко всему быть безразличным, да и мои спутники также не отличались большой чувствительностью. Но снег падал мне на очки, весь мир закрывался белой пеленой. Я запрокинул голову, а снег не прекращал кружиться. В секунду моё лицо покрылось снегом, я надел новую маску из чистого снега, любой бал-маскарад позавидовал бы этой естественной маске. Сбросив снег с лица, я заметил, что за этим снежным десантом все пять миллиардов звёзд нашей галактики. Невольно глаза намокли, видно плакать разучился или всё уже выплакал, капли слёз задержались в веках, и соль разъедала глаза. Я быстро спохватился и отёр глаза, нельзя плакать при парнях, хотя называем себя «мужиками», «пацанами», а сами как были, так и остались парнями. Я плакал не потому, что мне было холодно или больно, нет, перед тем как пойти на улицу я тепло оделся, физической боли я не ощущал, откуда ей взяться: я не болен, меня не бьют, ограничено, конечно, мыслю, но это, по-моему, основные причины физической боли. Боль была, но душевная, скорее даже не душевная, а какая-то другая. Когда болит душа, понимаешь, болит где-то под сердцем, а тут что-то другое, но я понял, что мысль породила слезу в тот момент, когда голова моя, вместе с глазами была направлена в небо, к звёздам, вот, наверное, единственное, что нельзя поделить между народами и странами – звёзды одинаково светят всем. В этот самый момент я вспомнил, что вот так вот смотрел на звёзды на тёмно-синем ночном небе уже очень давно. Почему когда мы только растём, то смотрим в высь, пытаемся дотянуться до звезды, хотим стать большими, небо растворяет нас в себе, а звёзды манят наверх. Когда мы вырастаем, мы сгибаемся и смотрим в землю, а звёзды уже не такие яркие и более минуты не выдержишь, глядя на них. Почему мы огрубеваем, почему становимся безразличными ко всему: к окружающим, к миру, к жизни, к прошлому. Почему? Жизнь сама диктует ответы: зачем открывать душу, если тебе в неё всё равно наплюют, зачем кому-то рассказывать, что у тебя, что с тобой, наплюют, ещё как, и платок не подадут, да какой там платок, даже не извиняться.
А я стоял и не мог сдержать слёз. Мы смеялись. Я смеялся сквозь слёзы, смешивая, казалось, свои сёрьёзные мысли с пошлыми шутками, ведь мне, правда, было смешно. Я понимал, что это не люди такие: сухие и безразличные, я понимал, что есть и честные, сопереживающие и просто такие, каких мы привыкли называть «хороший человек». Но мы смеялись. Снег перестал сыпать, я даже не заметил как. Я посмотрел на часы – половина двенадцатого. Сказал, что пойду домой. Мы попрощались до завтра, пожали руки нашим рукопожатием. Я пошел в сторону дома. Посмотрел в небо, оно было чистым, каким чистым казался мне снег, летящий из него. И звёзды горели, как и раньше, день назад, месяц, год и только моя вина, что я не смотрел на них. Я не пошел домой. Я сел на скамейку у подъезда, ошарашенный своим повторным открытием неба с его звёздами, вспомнив это небо из детства, стал смотреть в него. Сразу как учили меня родители, нашёл два ковша – медведицы. А всё-таки как хорошо, что горят звёзды, и пусть они горят вечно на вечном небе, хотя бы для того, чтобы хоть один неравнодушный человек в мире, не важно француз, итальянец, немец, мог смотреть на них и вспоминать.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.