Хрупкость

Она всегда засыпает, когда начинается ливень. Ей кажется, что все грустят и тоже сидят дома. Или у открытого окна, вдыхая потемневший воздух. Когда она просыпается часа через два и видит пробившееся сквозь тучи солнце, ей становится неимоверно грустно – ведь все наверняка уже вышли из дома и гуляют по улицам. И она садится у окна и вдыхает солнечные лучи, такие тяжелые, будто кто-то наполнил их изнутри её печалью.

Когда она выбирается из дома, на улице уже темно. И она думает о том, что люди уже нагулялись и тихо ложатся спать. Или укладывают детей. Тихо, непринуждённо, спокойно. Идя по тёмным улицам она ищет кого-то, кому не спится, как и ей. И всегда находит. На скамейках в парке, на мокрой траве у озера или просто таких же гуляющих по улицам. Она смотрит им в глаза и улыбается. Они улыбаются ей вслед. И всё понятно без слов. И неважно, кто где работает, у кого заболела подруга, а кто сегодня узнал, что у него умер дальний родственник. Всё это неважно в сумерках потемневших аллей.

Придя домой в пустую квартиру, она заваривает чай. И смотрит на кипящий чайник, который представляется ей недовольным, торопливым старичком, желающим поскорее закончить начатое. Она медленно выключает газ под ним и смотрит, как он выпускает последние струи пара, с облегчением. Так живут многие. Так умирают почти все.

И она встречает утро. Просыпается город.

Она ложится спать.

На ещё не высохших лужах отражаются лучи вечернего солнца. Как будто кто-то сверху пускает их световым лазером, точно-точно, под прицелом. Зайдя в переулок, он прислоняется спиной к стене. Ему это нравится, он как будто отдыхает от забот этого так похожего на все остальные дня. Ещё одно утро, день, вечер позади. А ночью есть сон, уносящий прочь необходимость жить. Давно ли это стало необходимостью? Наверное, с год назад.

Он садится на корточки, и к нему подбегает дворовая собака. Она поднимает на него свои неожиданно умные глаза и смотрит с укоризной.
-Да знаю я всё, не смотри на меня так, - он разводит руками.

Собака садится рядом, будто почувствовав что-то родное. И засыпает, мирно посапывая во сне. Прямо как он.

Он идёт домой, смотря на незнакомые окна. В них улыбаются, ругаются, смотрят телевизор или просто нет света. Каждый выбирает сам.

Он открывает дверь, но не хочет туда заходить. Включает в коридоре свет и думает, что надо было взять собаку к себе.

Он просыпается в коридоре на полу, света нет, видно, лампочка перегорела. Но солнце ярко светит, попадая к нему в квартиру. Он медленно собирается и выходит на улицу.


 



 Я качаюсь на детской качели в старом дворике. Мимо проходит женщина с ребенком. Он останавливается около меня. Я встаю, уступая ему качели. Но малыш просто смотрит на меня.

-Миша, пойдём…
Мальчик долго провожает меня взглядом, отчего мне становится грустно. Как будто он знает, что я скрываю ото всех.

Звонит телефон. Вряд ли я возьму трубку. Выключаю его и становлюсь недоступной.

Я встаю с качели, не зная, куда сейчас направлюсь. Просто надо идти, идти – это глагол. А глагол означает действие.

Миша с бабушкой выходит во двор. Он подбегает ко мне и протягивает игрушку. Это медведь.

-Его зовут Миша, - говорит он, не по-детски смотря мне в глаза, и убегает.

Я улыбаюсь и ухожу, держа медведя за левую лапу.

Хотя солнце не сдается, начинает темнеть. Я гуляю по городу, смотря на прохожих. Мимо проходит молодой человек с моими глазами. Я оборачиваюсь и вижу, как он прислоняется к стене за поворотом. Боль.

Захожу домой, включаю телевизор и ухожу на кухню. Миша сидит у меня на коленях, и я плачу. На часах уже почти утро. Слышу, как соседка открывает дверь ключом. Опять гуляла ночью.

Звонит домашний телефон.