Продолжение 1418 дней войны 3

               
 Отец встретил Мстиславского сапожника, по фамилии Шпилька, по слова отца любителя спиртного.  У Шпильки была почти пустая телега. Его семья ехала вчетвером; жена, два сына, один был старше меня, другой младше.  Старшего сына, звали Коля, он учился вместе с Маней в одном классе.  Отец   договорился со Шпилькой, что тот возьмёт нас детей, наши вещи и довезёт до Орла за триста   рублей, а отец и мама будут идти пешком за телегой.               

Беженцы, расположившиеся на поляне, говорили:

- Орел – спасение  жизни, до Орла немцы не дойдут, подтянут войска и немцев разобьют, и война   через месяц кончится. 

Мама с папой  охали  и тоже  повторяли: 

- Орел – спасение   жизни. 

Огромный обоз тронулся на восток, ехали по проселочным дорогам.  Вначале на телеге сидели Верочка, я и младший сын Шпильки, остальные шли пешком за телегой.  Затем в телегу сели Маня и Коля. К вечеру обоз проехал какую-то большую деревню и остановился на ночлег у леса. Распрягли лошадей, в деревне купили хлеб, молоко, поужинали. 

На следующий день, рано утром тронулись в путь. Ближе к обеду над нашим обозом начал кружить самолёт - рама, и по обозу пронесся слух, что нужно разъезжаться, иначе могут начать бомбить. Обоз начал потихоньку разъезжаться, некоторые беженцы говорили, что зря поехали неизвестно куда, когда есть свои дома, хозяйство, нам простым людям бежать некуда, что немцы тоже люди, это коммунистам нужно бежать, что надо вернуться домой. Мама не допускала мысли вернуться, хотя   мы выскочили из города по сравнению с другими без ничего. Отец колебался, готов был вернуться.               

 
Через день мы подъехали к Варшавке, (шоссе Москва – Варшава) по дороге сплошным потоком шли военные, везли огромные пушки, запряженные четырьмя лошадьми тяжеловозами, или   тракторами, маленькие пушки тащили газики, работавшие на дровах, беспрерывно шли колонны   красноармейцев с винтовками за плечами. Мы простояли около дороги в лесу под деревьями почти   весь день, не могли переехать дорогу, из-за сплошного движения войск.  Глядя на беспрерывный поток военных, люди говорили, что войска идут под Смоленск, где теперь немцев остановят, и война скоро кончится. Несколько раз при крике:               

-Воздух!               

Солдаты бросались в лес, дорога мгновенно пустела. Низко над дорогой пролетали немецкие   самолёты, и где-то   слышны были   взрывы. Только под вечер переехали Варшавское шоссе. От нашего обоза осталось несколько телег, одни наверно поехали другими дорогами, другие возможно, вернулись.               
                Под Рославлем мы попали под бомбежку, от нашего обоза осталось две телеги. Лошадей с телегами загнали под высокие липы, около какого-то дома, а сами лежали на земле. Было очень страшно, над нами кружили немецкие самолеты, где-то рвались бомбы. Мне было страшно,  казалось, что бомба упадает прямо на меня. Я поймал себя на том, что от испуга беспрерывно   повторяю:   
               

- Чтобы  бомба не попала в нас, чтобы самолеты улетели, чтобы бомба........   


И действительно самолеты улетели, стало тихо, светило солнце, на деревьях щебетали птички, только вдали, видно было, как поднимались клубы черного  дыма.  Мама говорила, что если суждено погибнуть, то нужно всем находиться рядом, пусть бомба накроет сразу нас всех.

Проезжая, какую-то деревню, мы встретили наших соседей. Младшая дочь Сара училась с Маней вместе в пятом классе, средняя дочь Фаина училась в Ленинграде. Старшая дочь, учительница русского языка и литературы двадцати четырёх лет,  Женя, было одной из первых красавиц в городе. Она дружила с мамой, и часто бывала у нас. Мама ей кроила материал, а она сама себя обшивала.  Женя очень обрадовалась, увидев нас. Её отец, балагола идиш (извозчик), имел свою лошадь, ездил по району - собирал тряпки.  Телега у них была загружена до верха подушками, перинами, одеялами и прочим домашним скарбом.  Женя стала просить маму: 

- Тетя Люба я, Вас, очень прошу, поговорите с моими родителями, они вас очень уважают, они хотят возвращаться. Я с ними все время воюю, но они меня не слушают. Может вам удастся на них   повлиять. 


Но никакие уговоры на него действовали, отец Жени твердо решил вернуться. 


- Я, не коммунист, никто  меня  не  тронет. Куда ехать?  Дома и свои углы помогают - твердил он.   



После войны нам рассказали, что их всех расстреляли, но предварительно Женю и ещё других   еврейских девчонок немцы и полицаи загнали в какой-то сарай, жестоко избили, изнасиловали.   Женя пришла домой вся в кровоподтеках, синяках и изорванной одежде. Фаина пережила блокаду в Ленинграде, осталась жива, после войны приезжала в Мстиславль. Маня рассказала Фаине, что встречали её родителей. Она очень переживала

Проезжая мимо всевозможных постов и патрулей, мама показывала свои документы, объясняла, почему у мужа нет документов, рассказывала, как мы выскочили из города, когда в город зашли немцы. Ей верили, и нас пропускали. В деревне Бабоедово за Рославлем, нас остановил местный, деревенский патруль. 

Начальником патруля был въедливый седой, старик с бородой. Он решил, что отец
-  дезертир и приказал своим помощникам деревенским ребятам взять отца под арест. Все доводы мамы и Шпильки на старика не действовали, он ничего не хотел слушать.  Ещё усугубляли ситуацию деревенские бабы, которые собрались около наших телег и кричали:

- Наши мужики воюют, а этот здоровый прячется за юбку своей бабы!..   


Решили, что завтра утром старик с отцом пойдет в Рославль, и там сдаст отца в военкомат, где разберутся. И если он шпион или дезертир то там же и расстреляют.               

К нам подошёл пожилой мужчина с красивой окладистой бородой, как у Карла Маркса, разобравшись, в чем дело, и поговорив с мамой, назвал старика, который должен был увести отца – самодуром, и что он его хорошо знает. Мужчина с бородой пригласил нас к себе домой.

Со   Шпилькой договорились, что сделаем на пару дней остановку. Утром старик повёл отца в Рославль. Хозяин был бригадиром в колхозе и оказался большим патриотом. Он как-то сразу нашёл общий   язык с мамой. В его доме нас приняли, как родственников. В колхозе была большая пасека, бригадир принес нам мёда.

Он говорил, что не останется у немцев, если они сюда придут, что в деревне есть многие, которые ждут немцев с хлебом солью; но, если немцы подойдут к  их  деревне,  он прежде чем уйти, сам своей  рукой кое-кого расстреляет.  Наступил вечер, отца не было. Я переживал за отца, меня здорово напугали слова старика. Я сидел на лавочке возле дома бригадира и беспрерывно повторял:   

- Чтобы папка вернулся, чтобы папка вернулся………. 
               

Вечером наш хозяин пошёл в ночное с лошадьми. Вдруг ночью он вернулся, разбудил всех и, сказал:  - Самуиловна, я поймал немца, поговори с ним, у вас схожие языки.   

Мы испугались, насторожились. Бригадир зажёг спичку, и мы увидели папку. Сколько было   радости, в это тревожное время. Отец рассказал, что в Рославле кругом пожары, начальство все   разбежалось, никого не могли найти. Встретившийся знакомый старика, посоветовал быстрее уходить из города и вернуться в деревню. Бригадир посоветовал, что нужно поскорее, уезжать, что  рядом Брянская область, а там и Орел. Утром следующего дня, наши подводы двинулся дальше.   

Однажды старший сын Шпильки Николай сказал мне, что немцы русских не трогают, и что если бы, не мы они бы, вернулись домой. Шпилька стал проявлять недовольство и стал уговаривать нас  вернуться.  Мол, немцы нас не тронут, кому вы нужны, куда вы поедите голые, босые, а там  у  вас дом, хозяйство, может быть, будет еще  лучше, чем  при  коммунистах. Мама ничего не хотела  слушать, она  говорила:   

- К  немцам -  ни  за что.               


Вторая телега, ехавшая за нами, исчезла. Шпилька сказал, что наши попутчики уехали назад, домой и что он тоже возвращается, и если мы  хотим, то он и нас отвезет. Папа с мамой стали   просить  Шпильку, чтобы он довез нас до какого - ни будь городка, и не бросал посреди дороги, здесь  уже Брянская  область, и немцев бог даст, сюда не пустят.      
               
                ВЫНУЖДЕННАЯ  ОСТАНОВКА.

 
Когда мы проезжали одну из деревень уже в Брянской области, нас остановил патруль, к нам   подошли солдаты с винтовками и с красными повязками на рукавах, и стали проверять документы.   Отца тут же арестовали, и сколько мама не просила, и не уговаривала, и не просила солдат, объясняя им, что это её муж и с нами наши дети, отца повели под конвоем в соседнюю деревню Семеновку    за пять километров, где был сельсовет.
                Телега стояла в деревне посреди дороги. Мама просила Шпильку остановиться в этой деревне, чтобы она сбегала в Семеновку, куда увели отца, может быть, удастся ей его спасти. Шпилька   заявил, что если оставаться, то придется здесь торчать очень долго. Что он возвращается, и, если   мама хочет, то он отвезет назад.  Дальнейшие уговоры на него больше не действовали. Шпилька сказал, что он вообще жалеет, что с нами связался. Шпильке с одной мамой без папки было легче разорвать и нарушить договор, он слушать больше ничего не хотел, и сказал: 

- Может Исроел к вам уже больше не вернётся.               
 
Маме ничего не оставалось, как забрать нас и наши вещички. Шпилька развернул лошадь, вся его семя села в телегу и уехал. Мы остались вчетвером, стоять посреди дороги, я и Маня с нашими вещичками, а мама с Верочкой на руках.                После войны, когда мы вернулись в Мстиславль, мама хотела увидеть Шпильку, и просила отца   привести его. Однажды вечером отец привел Шпильку. Он за эти годы спился совсем. Стал каким-то жёлтый, маленький, сухенький. Мама, сделала яичницу с ветчиной, отец достал бутылку водки. Отец налил Шпильке стакан, руки у него дрожали. Он выпил, взял корочку хлеба понюхал и больше ни к чему не притронулся, его сразу развезло, он стал нести какую-то ахинею, осмысленно разговаривать с ним уже не было никакой возможности. Отец налил ему еще стакан, он опьянел   совсем, пришлось отцу отвести его домой. Когда Шпилька ушёл, мама высказалась, что все мы должны быть ему беспредельно благодарны, не смотря на то, что бросил нас, посреди дороги, в такую тяжёлую минуту, и что алкоголик, ведь только он один согласился взять нас отвести к городу Орлу, и  участвовал в спасении наших душ.               

Но мир не без добрых людей. За нами из-за плетня наблюдала деревенская баба, и когда мы остались одни, она подошла к нам и сказала, что она всё видела, и если мы не возражаем, то можем остановиться у нее. Где нам уже было возражать? Дуська, так звали эту бабу, привела нас в свою   хату, стала маму успокаивать. Затем она достала из печи горшок со щами и горшок с тушеной    картошкой и дала нам поесть.  Но мы были так взволнованы, что еда не лезла в глотку.               
Хотя мне было девять с половиной лет, я отлично понимал, что в то военное время, если нет документов, то могут принять отца за шпиона, диверсанта или дезертира, и без суда и следствия поставить к стенке – расстрелять.  Я вышел в огород, лег на меже в траву, чтобы меня никто не видел, плакал, и без конца повторяя про себя:   
- Чтоб папка вернулся, чтоб папка вернулся ....               
И действительно, когда я утром проснулся, папа с мамой сидели за столом и разговаривали. Моей радости не было предела.

Отец рассказал, что когда его в сельсовет, пришел политрук и стал его допрашивать. Отец рассказал ему, как было дело; но он потребовал доказательств и ушел, оставив часового. Отец просидел несколько часов, затем его вывели и поели под конвоем по деревне. В деревне было много военных, но есть Бог на свете, вдруг он услышал:   

- Минькин, куда это, тебя,  ведут? - это крикнул один из группы солдат, стоявших у дороги.               


Оказалось, в этой деревне был расквартирован добровольческий полк, и один из Мстиславских   коммунистов служил в этом полку. Отец рассказал ему свою историю, они вместе нашли   политрука, и там земляк сказал политруку, что знает отца с детства, что он играет в оркестре на   трубе, и может это подтвердить и дать любые гарантии. Тогда отцу в сельсовете дали справку с гербовой печатью, где подтверждалось, что документы его утеряны; но предупредили, что ему необходимо пойти в районный центр Дубровку, в военкомат и призываться в армию.  Идти на ночь в нашу деревню его отговорили, он, переночевав, утром пришел к нам. Пробыв с нами сутки, договорившись с Дуськой, что мы пока поживем у нее, отец отправился в военкомат в Дубровку.               
У Дуськи было два сына старший Витек, был  на год моложе меня, а младшему Валерке  было три  года.  Как-то сразу мы сдружились: мама с Дуськой, они ходили вместе работать в колхоз, а я с Витькой.  От него я многому научился, он умел плести  лапти и корзины.  Я ходил с ним в лес за лыком, там мы снимали кару с тоненьких липок так, что от деревца оставались беленькие прутики. Лыко дома Витек опускал в воду, размачивал и плел лапти.  Он говорил, что на зиму нужно много  лаптей, они быстро рвутся. Мы ходили на берег небольшой речушки, нарезали лазу, из которой  Витек плел  корзины.  Отец его был на войне, и он  считал, что  он -  главный  хозяин в  доме, как сказал ему батя, когда забирали в армию.               
Особенно было интересно ловить раков, для этого к длинной палке привязывали круглый   металлический сачок, затем шли к болотистому месту реки, там Витька ловил лягушку. Он брал её за ножки, разрывал пополам, разводил костер и обжаривал лягушечьи половинки, как Витька   говорил, для запаха, привязывал лягушку ко дну металлического сочка. Когда темнело, шли на реку. Там опускали сочки в воду и наблюдали за ними при свете луны. Рак всплывал откуда-то со дна реки, забирался с сачок, клешнями хватал лягушку, в это время вытаскивали  сачок, и сбрасывали рака в  ведро. За два-три часа мы наловили полное ведро раков.               

Дома Дуська накрывала ведро деревянным кружком.  Утром, вытащив из печи ведерный чугун с крутым кипятком, она вываливала туда копошившихся раков, и чугун поставила в печь. Вареные коричневые раки превращались в ярко-красных.  Витек рассказывал, что он с батей часто ловил   раков, и что он их любит лучше, чем свежатину (свежее мясо, когда кололи поросёнка).  Когда  я  работал  после  окончания  техникума в Свердловске, все магазины тогда  там были  забиты  самыми  дешевыми консервами из дальневосточных  крабов, мы  ими  закусывали. Они   напоминали мне вкус раков, которых когда-то ловил с Витькой.
                Верочка, играла с Валеркой, а мама много беседовала с Дуськой, она кое-что кроила и шила иголкой с наперстком.  Дуська переживала, что вот уже месяц, как призвали мужика, а от него   было только одно письмо из-под Смоленска.  Она так же говорила, что если отца призовут, то мы   можем пока пожить у нее.

Через неделю пришел отец и рассказал, что в Дубровке он встал на военный учет, что в Брянской области призыв проводился только тех, кто родился не раньше 1905  года, и его отпустили ехать, забрать и привезти семью в Дубровку.               
               



   4 Продолжение Дубровка.    http://www.proza.ru/2008/01/29/98