Рассказ для тебя

Я наматываю нитью повествование.
Я в молитвенном несвязном бормотании благословляю Ветроград.
Я в пепел превращаю места наши свиданные (чтобы никто не опередил меня).

Все, – живущее здесь, – аккуратно запакованное буковками/знаками, могло бы извиться истоком изящной эпистолярной традиции; могло бы стать точкой, от которой в бесконечность непрерывностей – линия, равно рассеченная припухлостями вскрытых конвертов; могло бы.., но здесь и сейчас – это

РАССКАЗ ДЛЯ ТЕБЯ

сбивающийся, чувственный, дышащий тобой, живой, нестрого выстроенный, спутанный днями, перебивающий себя, спешащий, неоконченный…
Все, – живущее здесь, – уже на теплой окраине воспоминаний…

***
Это было три тому. Моя тогдашняя верная спутница – бессонница – смилостивившись, подарила мне 120 минут младенчества грез. И сновиденное оказалось тобою, забубенное мною по возвращении в явь слово-в-слово, жест-в-жест, взгляд-во-взгляд. До теперь, сокровенно запрятанное в темь углов, – открываю. Тот сон, милая моя, родная, куполами Владимирского собора золотил закатное солнце припаздывающей осени. Мы шли в уютном молчании; моя рука в твоей покоилась, и меня качало на волнах успокоенности, не случавшегося прежде счастья, невыразимости небывалой.
Потом… Потом я прихворнула очень (как обычно в зиму). Сквозной бред, вальсировавший мной тогда с настойчивостью полусна являл лишь пригрезившееся тогда – тебя в узкий профиль, режущий угловатостью скулы. (Когда четырехтактовые пляски меня оставляли отдышаться, озноб яви судорогой ласкал…)

***
Бывают сны – воспоминания, воспоминания – сны. Они забываются, истераются из памяти. И привиденное мне тогда забилось в самое темное, далекое, подгрудное. Там трепетало, не выдавая себя; не выпачкалось летом, в которое я щедро раздаривала себя взглядам, летом – пьяным и грешным неисполненным, летом – скитающимся никчемными моими шатаниями.
А когда в весну глазами твоими загляделось скупо обуквенное «познакомлюсь», прервавшее равномерное дыхание мое, – вскопошилось, зашуршало таившееся: остроскуластая ты там, на иллюстрациях, остроскуластая ты там, в теплоте снившегося на долгую память (как в постскриптума присловии). И замерла я, омурашенная, не верящая, страшащаяся настигавшего, колотящегося «а вдруг?».

***
…Скупость посланий (моих – тебе) сменилась немногословием в телефон… Потом в два десятка часов перебросило тебя, любимая моя, на простуженный Васильевский… Шумящий тишиной Летний… Мои скоронадетые латы… Связанные бессмыслием телеграммные очереди: точки-тире-точки… Подчеркнуто вежливые провожания… Перебеги от получувства к Чувству… Колыбельная дыхания твоего в прервавшуюся (вдруг) ночь мою… И спокойствие снов, пробуждающихся в срок, улыбающихся, летящих в терпеливое безмолвие всеведающей Вселенной…