Карбоновая нить

Год назад снежок так под ногами скрипел, так вкусно хрумкали его подошвы моих бот. Сегодня +5 (январь) и ветер. Он бьет меня, тащит, волосы в колтуны взбивает (я их отрастила; вьюнком окатывают плечи уже. Как вы и хотели, далекие мои).
Еще в очереди ком в груди скатался, потом к горлу подкатил – тугой-тугой и большой. А сейчас иду и реву, ветру подпевая. Изрыдываясь, должно быть, очищаюсь. «Ба-а-а-бу-ш-ка, не надо ведь было. Зачем так поздравлять меня? С чем? С еще одним годом – на ветер?». Посылочка, а в ней – книги, книги, книги и письмо (с закладочкой двухтысячной). Книги – православныя. Грешнице – просфору? «Надюша, родная, здравствуй». Любящая меня бабушка моя, благословившая меня. Ты только живи, доброглазая моя, долго-долго. Ты только прости меня за все: и за немоту, и за звереныша-нелюдимку, и за невозможность быть – хорошей внучкой, и за все наперед.
Ключ – на четыре оборота по два раза. Дома я. Кот (рыжий-рыжий, крикливый), привет, обормотина откормившаяся. Скучал? Сейчас будем отмечать. Что? – Мой продолжительный и уверенный роман с одиночеством. Тебе – кашки с мяском, мне – сухо, кислое, красное.
***
После таких всплесков давящей слезами, сжимающей накрепко тоски-завывухи, ночь-прочь-сон. И ведь легла, как подобает: пижама, носочки и айда, в муки прошлого. Вот они – миги моего блаженства безгрешного, детскости-дикости моей.
Папа в кепке и пальто, с сумкой на сторону шагает из магазина. Вот и валеночки мои, под коленкой давящие, с мороза в тепле леденеющие. Мама – ножки калачиком (в колготочках), в ручках – колесико и скорбь складочкой у переносицы залегшая.
И градом – слезобилие из меня. Господи, да что я так – белуга-белугой – разрыдалась?
А когда, когда, когда хоронили в окрестных домах счастливца очередного, звуки эти, извлекаемые из горла меди и мышц барабана, как выворачивало от них тогда. Пакость. Кто только измыслил так в последний путь провожать? Ведь такая благость – освобождение от пут сомнений, терзаний, ожиданий, надежд, воспоминаний.
Нет, надо успокоиться, убаюкаться. Все мое детство мне пели на грядущую милость сна. Мамины песенки, порой недослушиваемые до конца. Может быть, поэтому музыка моя во мне от исповеди к суициду теперь мечется? А сей час пусть будут колыбели мира под виолончель голоса. Спать, спать, спать. И видеть грезы детства.
***
К чему эти истлевшие, скукоженные воспоминания? Вот моя боль – нате! Я в нее кутаюсь. Как ни парадоксально – греет. Вот мое самоедство. Моя награда – неудачи необратимые. Вот моя усталость от якобыпрожитого…
Сбивчивый и непоследовательный внутренний монолог – мой ад, лично мой.