Благодать

       “В человеке должно быть всё
       прекрасно: и лицо, и одежда,
       и душа, и мысли” – А. П. Чехов

Царская Россия. За небольшим лесом расположилась маленькая деревня. Небо было густо затянуто чёрными, тяжёлыми облаками. Моросил небольшой дождь. Возле одного из старых, деревянных домов, во дворике, паслась корова. Она мирно щипала травку, изредка отмахиваясь хвостом от надоедливых комаров и оводов. В доме топили печку, из трубы валил дым, и тут же улетал в сторону, из-за порывистого ветра.
Внутри избушки было тепло и пахло блинами. В углу стояли небольшие потёртые иконы. На большой печке лежал седовласый старик и беседовал со своим маленьким внуком, которому было около десяти лет. Мальчик сидел на лавке возле печки, грыз привезённый с ярмарки бублик, и слушал деда.
- Дедушко, скажи, а ты барина видел?
- Ох, сорванец ты эдакой! Ты пошто о барине нашем то спрашиваешь? Коли и видал, тебе то что? Мал ты ещё о наших господах говорить. К ним ведь, Ванюша, без должного уважения нельзя то обращаться. Вот подрастёшь, будешь работать на барина нашего, так сам и поглядишь на него. – Старик протянул руку, и нежно потрепал мальчика за волосы.
- Деда, что-нибудь расскажи! – Мальчик, взяв в зубы бублик, схватил старика руку, которой тот трепал ему волосы, и несильно подёргал.
- Хотел ты, Ванюша, о барине нашем послушать. Хорошо. Уболтал ты меня плут языкастой! Токмо смотри, никому сего не говори, ибо сие – большая тайна.
Мальчишка навострил уши, с любопытством смотря на дедушку.
- Так вот. Давно это было, ещё бабка твоя жива была… - Старик на минуту задумался. – Эх, хороша была шельма, жалко токмо, что померла. Сейчас пади на небесех сидит, да смотрит на нас с тобою, Ванюша, и радуется за нас. Богу молится. – Старик привстал с печки, повернулся к иконам и размашисто перекрестился.
- Што ж я там говорил… А, так вот. Давно это было. Я тогда ещё молодым парнем щеголял. Да довелось мне в ту пору, Ванюша, служить в имении бариновом. Тогда ещё отец нашего барина был. Вот ему я и служил. Хороший был барин. Крестьян своих любил. Бывало, если выпимши был, мог и рубль пожаловать. И вот довелось мне в один вечер чистить конюшню господскую, уж больно там навозу много скопилось. Пришёл я туда, значит, вечером. Вошёл, и вижу, лошади себя странно ведут, норов свой показывают, окаянные! Прошёл я дальше, и слышу – дивчина стонет, да так томно, да так жалобно. Буд-то кто на части рвёт её. Побежал я тогда, и что я там увидел то, батюшки! Барин наш, Андрей Степанович, без кальсон, голый совсем, кухаркою своей, Авдотьей, овладел. Попутал то его нечистый тогда. Так а главное, главное то что? Уд у барина - пре-ве-ли-кий! Исполинский уд у барина! С локоть то наверное будет! – Разгорячённый старик приложил руку к локтю. – Сробел тогда Андрей Степанович, уд свой из Авдотьи вынул, подпоясался, и ко мне подошёл. Помню, Ванюша, сильно тогда он меня упрашивал, что б я жене его Анастасии Петровне не сказывал. Даже десять целковых дал. За сохранение секрету! Эвона как. Токмо ты смотри не сказывай ни кому. Сие, большая тайна.
Ваня, жуя очередной бублик, понимающе закивал головой. Мальчик был светловолос, с большими серыми глазами. На нём была одна засаленная рубашонка, и новенькие лапти, которые сплёл ему дед.
- Хорошо, дедушко! Я никому не скажу! Деда, а зачем барин уд свой в кухарку засунул?
- Эко, родимый, чего ты спрашиваешь. Не положено тебе ещё знать этого. Надобно, что бы всё по закону Божиему было. Все своё время.
- Ну деда, ну скажи!
- Не перечь деду! – Старик отпустил подзатыльник мальчику.
Мальчик погрустнел, надул щёки, на его глазах навернулись слёзы, казалось, он обиделся на своего деда. Старик, увидев слёзы на глазах внука, нежно потрепал его за волосы, сказав:
- Чего ты, Ванюша, аще обидел ли я тебя? Да не серчай ты на старого, погорячился я. – Дедушка смахнул слёзы с лица Вани.
И через пару мгновений на лице Вани не было и следа грусти, теперь он так же весело смеялся и резвился, как и минуту назад. В просторном, деревянном доме было хорошо натоплено. Большая русская печь разносила своё тепло во все уголки комнаты, полностью обволакивая её. Старик сидел на печи и плёл корзинки из бересты. Он всегда занимался этим перед обедом. А когда заканчивал одну из корзин, то непременно продавал её односельчанам, или же менял на продукты. На недавней ярмарке он сторговал больше дюжины корзин и лукошек, и теперь в его доме был, какой ни какой, но всё таки достаток. Ване он купил бубликов и два леденца на палочке. Любил дед своего внука, по-настоящему любил. Хоть и строг был к нему, но и баловал его, однако, тоже порядком.
Маленький Ванюша скакал из комнаты в комнату на деревянной палке, с прибитой к ней головой лошади, выстроганной из дерева. Эту игрушечную лошадку ему совсем недавно смастерил дедушка, и Ваня был очень рад подарку. Он мог скакать на ней часы на пролёт. А за окном стояла всё та же погода, было пасмурно, моросил дождик, земля уже превратилась в грязь. И только корове, которая до сих пор ходила по двору, было глубоко наплевать на грязь, на дождь, и на деревянную лошадку Ванюши.
Прошло немного времени.
Дед тяжело вздохнул, отложил недоделанную корзину в сторону, и слез с печи.
- Ванька! Хватит баловать! Время к обеду уже. Молиться пора. Ступай сюда!
Ванька с неохотой соскочил с лошадки, поставил её в угол комнаты, и подошёл к деду.
- Вот Ваня, сейчас будем читать молитву нашу, крестьянскую. А потом и еде время сыщется. Ведь что главное в жизни? А? Чему я тебя учил?
- Богу молиться, да баринам служить.
- Правильно Ваня. Ведь каждому человеку Бог своё отмерил. А наше дело то, оно маленькое. И запомни, что к еде нельзя преступать без молитвы. Всегда твори нашу молитву, нашу, крестьянскую. Её и отцы наши, и деды знали. Да шибко не торопись её читать. Благоговейно надо. Ведь ты с этим к Богу обращаешься, а Он наспех ничего не делает.
Ваня молча внимал назиданиям деда. Это не было для него чем-то новым. Крестьянскую молитву они творили каждый день перед обедом. Он её хорошо знал.
Старик с мальчиком подошли к иконе Христа, и опустились на колени. Возле иконы стояла небольшая свечка, которая тускло освещала лик Того, Кто на ней изображён. Из-за причудливо колышущегося пламени свечи, и получающейся из-за этого игры света казалось, что лицо, изображённое на иконе, ухмыляется над всем происходящем в доме.
Старик и мальчик, стоя на коленях, медленно и размашисто перекрестились, и сцепив руки на груди, одновременно, на распев затянули молитву:
- Господи Иисусе Боже наш, прости нас крестьян грешных и не утешных, созданных Тобою, о великий Боже. Благослови нас Господи, благослови поля возделывать с гордостию, и баринам служить с робостию. Благослови трудиться неустанно. Господи. Благослови молиться непрестанно. Благослови господ наших милостивых. Благосло…
Ежедневную молитву прервал дикий и нечеловеческий вой коровы во дворе. Ванька резко вскочил и прижался к деду. Старик вздрогнул. По лицу Вани было видно, что он испугался. Он никогда не слышал, что б коровы так выли. Но вой продолжался недолго. Буквально через пару секунд корова стихла. Ничего подозрительного с улицы не доносилось. Старик поднялся с колен и сел на лавку.
- Экая скотина треклятая. Поди, ногу сломала! От молитвы нас отвлекла. Ванька, ступай, погляди, что там с нашей кормилицей. Не дай те Бог, если помрёт!
- Страшно мне, дедушко! – Ваня не на шутку испугался дикого коровьего воя.
- Эх стервец! Как курей гонять, так не побоялся, а коровы то струсил! Ступай говорю!
Ваня, всё так же будучи лишь в одной рубашонке и лаптях, открыл дверь, и со вздохом вышел во двор. До сих пор, не переставая, мелко моросил дождь. Земля уже окончательно превратилась в грязь. Ванечка, изредка поскальзываясь, направился к тому месту, где, по его мнению, недавно выла корова. Ему так не хотелось идти. Он боялся, что там может оказаться волк, ведь рядом был лес, да и к тому же ему было очень жалко портить новые лапти. Он пересёк весь двор, коровы не было видно. Оставалось только одно место, где она могла оказаться – за сараем. Он бросился туда. Под его детскими ногами грязь хлюпала и разлеталась в стороны. Меньше чем через минуту он увидел корову. Она лежала в грязи, и по видимому, была мертва. Возле коровы он увидел странное существо. Оно было похоже на большую, склизкую гусеницу, ярко – ярко зелёного цвета, с оранжевыми вкраплениями. Это существо достигало полуметра в длину, и казалось, состоит из желе. В толщину же оно было примерно как Ваня. Желтые вкрапления на теле этого существа периодически мигали, мерцая иногда сильнее, иногда слабее. Эта тварь лежала возле коровы, откуда сбоку, из её туловища выходила прозрачная, переливающаяся, эластичная трубка, которая вела прямо в голову корове. Видно было, как по этой трубке равными порциями, медленно перемещались куски мозга. Из коровы в это существо. Коровий череп был пробит, но не было пролито не единой капли крови. Трубка, сосавшая мозг, иногда судорожно подрагивала, как будто кто-то неведомый подавился чем-то неведомым. Ваня, увидя это существо, очень испугался, ведь он не знал что это такое, и что оно делает с их любимой коровой Зорькой. Он развернулся, и вне себя от страха, бросился бежать домой, за дедом. Через пару мгновений, он влетел в дом, и запыхавшимся голосом закричал:
- Дедушко, дедушко Климентий! Там леший у Зорьки кровушку из головы пьёт!!!
- Да што ж ты окаянный говоришь то такое, а? Нет никаких леших, есть только барины наши, их и надо бояться! То, поди, волк забрался! Эко давненько к нам волки не забирались!
- Нет, дедушко! Это не волк! Это леший!
- Цыц!
Старик Климентий встал с лавки, сунул руку за печку и достал оттуда топор. Климентий был седовласый старик, с длинными распущенными волосами до плеч. С голубыми, добрыми глазами. Ему уже было за семьдесят, но он до сих пор был очень силён. Его стан портил лишь небольшой горб, который он на жил себе за долгие годы непосильного крестьянского труда. Одет он был в длинную белую рубаху с красным узором на краях, широкие белые, и немного замызганные, тканые штаны, и лапти, собственного изготовления. Он взял топор, распахнул ногой дверь, и быстрыми шагами направился к тому месту, где была корова. Маленький Ваня бежал за ним, и не отставал от деда ни на шаг, хотя и держался позади него. Всё так же лил дождь. И вот, Климентий достиг того места. Ему открылась та же самая картина, что и несколько минут назад Ване. Какое-то существо лежало возле коровы и неторопливо сосало у неё мозг. Старик оцепенел. Он ни разу в жизни не видел ничего подобного. Но он всё таки справился со страхом, и по крепче сжав топор, подошёл к этой твари. Существо ещё некоторое время не обращало внимания на старика, но закончив сосать мозг, эта тварь моментально встрепенулась, и повернулась к деду. Климентий волновался, но сделал шаг вперёд. Вдруг существо встало вертикально, опираясь лишь на небольшую часть своего желеобразного тела. Оно уставилось на старика, оранжевые вкрапления на теле чудовища стали быстро и ярко пульсировать. С каждой секундой всё быстрее и быстрее, ярче и ярче. Старый Климентий стоял в оцепенении. Ваня стоял позади дедушки. Нависла мёртвая тишина. Чудовище смотрело на Климентия, Климентий смотрел на него. Так продолжалось примерно с минуту, когда наконец существо мигнуло последний раз, выпрямилось, изогнулось, снова выпрямилось, и вдруг исчезло, озарив людей нежным, едва заметным, холодным фиолетовым светом. Старик вышел из ступора.
- Дедушко, что это было? – Испуганно спросил Ваня.
Глаза Климентия выпучились и округлились. Его лицо сделалось безумным.
- Ррррр….. – Зарычал старик. Он развернулся, и с силой вогнал топор в голову Ванечки. От такого удара череп ребёнка чуть не раскололся на двое. Лезвие топора застряло на уровне переносицы. Из зияющей раны текла густая кровь. Ваня повалился в грязь. Земля стала смешиваться с кровью.
- Ррррр….. – Повторил Климентий, вращая безумными глазами. Он упал на четвереньки, и подбежал изуродованному телу Ванечки. Старик запустил старые, мозолистые пальцы в голову Ване. Он напрягся, зарычал, и с хрустом разломал Ваничкину голову на две части. Мёртвое тело сотрясали непроизвольные конвульсии. Всё вокруг было в крови. Климентий, увидел мозг ребёнка, и с жадностью, как животное, набросился на него. Он стал его есть, нет, он стал его жрать. Чавкая, рыча, стоя на четвереньках в грязи, под дождём. Он ел Ваню даже без рук. Ел как животное. Разрывая гнилыми зубами куски мозга, и глотая их практически не жуя. Климентий был весь в чужой крови. Быстрому пожиранию мозга мешали лишь периодические конвульсии тела, из-за которых Климентий начинал рычать и вращать глазами, видимо из недовольства. Через пару минут, когда с мозгом было покончено, Климентий, весь в грязи и крови, с безумным взглядом, быстро побежал на четвереньках в лес, будто повинуясь чьему-то зловещему зову. Всё так же моросил колючий дождь.