Слова. Море. И смерть

Это было 20 октября.
Поэт и я сидели на балконе ненавистного мне деревянного (в два этажа) капкана. Мне в подарок – сигара: коричневые, туго закатанные, прессованные листы. В благодарность: мое негостеприимство, турецкий кофе, миндаль, горечь черного (Швейцария) шоколада.
Поэт. Прозрачный, со слезами, нервные пальцы, римский профиль. Все как обычно, короче.
; Знаешь, – начал он, – море вдохнуло в меня жизни. Его холодность – жаром в мое сердце, в меня всего. Это была борьба: кто кого? я или оно? Да, оно не подчинялось: выбрасывало, било, топило. Я отступил – повиновался, признал! А море… Море возблагодарило (хвала!). Оно вдохновило! Открыло!
; Поедем летом на дачу?, – спросил я, – там хорошо. Август, думаю – самый удачный выбор. Ты будешь стихотворить. Я красками малевать.
Поэт не слышал моих слов. В такт его голосу – руки тонкие (как и весь он. Нет, тут другое – хрупко-хрустальные) дережировали.
; Да, оно открылось. Мне! И ты знаешь, я не могу продолжать… Передо мной были только глаза. Глаза его (морские, конечно же, стихийные). Я понял: это – fin. И вот, мой друг, я пишу. Нет, ты не понял. Я творю. Настоящее. То, что… В общем, я думаю, это будет шедевр. Да! Не будет слов, жестов; голоса – пустое, пустое. Будут только глаза. Понимаешь? Только. Карие, зеленые, черные, голубые (и как эхо последним – предел моих мечтаний – фиалковые). Это будет им – жизнь, их время – такая малость, жаль. Глаза. Они будут рождаться, взрослеть, любить, страдать, плакать, ждать, верить, ненавидеть, хотеть, убивать, умирать.
; Какой бурный поток, поэт. Ты меня затопил всего, дружище. Море, глаза, море… Но ты же не рисуешь. Поэт, ты что-то про смерть плел? А?
Поэт не ответил. Только руку поднес к голове и безвольно уронил ее. Я всё понял. Я пошел в комнату. Подарок некогда любившего меня (или лучше – никогда не любившего меня). Это был револьвер. Он спал в верхнем ящике комода (китайская роспись: тигр в сакуре). Я не хотел будить его раньше времени, но…
; Поэт, – позвал я, – мне жаль.
Выстрел прорвал плотную, близорукую черноту ночи. Я подошел к Поэту. Боялся ли я тогда? Заглянуть в него? Я решился. Вошел в его остекленелые глаза своими – жадно. Там было то, что я искал с тех самых пор, как перестал спать ночами: вдохновение и жизнь, покой и тишина.