Махатма

На лестничной клетке опять мигала лампочка. Как не меняют, через полгода опять. От коврика доносился едкий запах кошачьей мочи. Разгневанно вытащил из кармана спичку и засунул ее в замок соседской двери. Вот вам!
Зашел в квартиру, сбросил на пол шкуру и найденную возле подъезда оленью тушу, обессилено сполз по стене.
- Жена! – жалобно пропищал я.
Из кухни с эмалированной кастрюлей в цветочках вышла жена. Жена ела говядину.
- Жена, я узнал результаты анализов, - простонал я.
Жена вопросительно замычала.
- Я сифилитик, жена, - выдохнул я. – Сифил. Сифак! Сифон! Сифачило! У меня выпадет нос или наоборот, вырастет второй в неожиданном месте…
Жена осторожно уронила на пол кастрюлю.
- А что врач сказал?
- А что он мог сказать? Ходил по кабинету с выпученными глазами, размахивал руками и кричал «Петля, Вадим, петля!»
- А ты?
- Я мужественно плакал, - ответил я и вновь дал волю душившим меня слезам.
Жена дожевала кусок говядины, всхлипнула, села рядом со мной на колени и обхватила руками мою безутешную голову. Из шкафа вылез чей-то любовник в моих синих кальсонах и, утирая сопли о висящее пальто, полез к нам обниматься. Так мы сидели и плакали втроем. Потом ели борщ и снова плакали.
А наутро я решил стать махатмой.
Сходил в парикмахерскую и сбрил под ноль годами отращиваемую шевелюру. Выкинул из дома алкоголь и продукты из мяса. Накупил овощей, фруктов и бетеля. Продал свои диски «Аквариума», приобрел книгу «Бхакти-расамрта-синдху» и билет до Калькутты.
В самолете я старательно распевал маха-мантру и отчаянно улыбался, когда нервный сибиряк огромным кулачищем сдавил мне шею и велел заткнуться. Я смотрел в его злые голубые глаза и видел лишь хмурое торжество плоти.
- Добрый человек, - прохрипел я. – ты заражен имперсонализмом и философией пустоты. Пойдем со мной, выразим почтение Господу Кршне, которому поклоняются все брахманы, благожелателю коров и брахманов, вечному благодетелю всего ми…
Удар кулака по лицу позволил мне мирно продремать до самой Калькутты.
Там я сел на поезд, пахнущий потом и карри, смотрел в окно, думал, что раньше я был опутан сетями материальных представлений о жизни. У меня на уме были лишь заботы о семье, доме, жене, богатстве, земле и царстве. Материальное окружение лишило меня последней крупицы разума и как далеко я был от Всеведущего и Неизменного. В этих раздумьях я не заметил, как у меня сперли кошелек.
Единственное, что осталось – это паспорт и бумажка с адресом известного ачарья, способным стать моим духовным наставником, если, конечно, захочет. В столице Пенджаба вышел, поклонился прогуливающимся коровам и пошел искать ачарья. Пару раз останавливал прохожих и пытался уточнить дорогу, но они лишь смеялись и тыкали в меня пальцем. Один подарил плакат Митхуна Чакраборти.
Я шел по расхлябанным дорогам несколько дней. Чтобы добыть себе еды, приплясывал на улицах и пел песни. Канонические мантры почему-то эффекта не приносили, а вот «Калинов мост» - да. Высокий худой дядька с куцей бородой, смуглый до черноты, с желтоватыми белками глаз и ослепительно белыми зубами задумчиво слушал мое трагическое «В первый раз, когда мы навсегда уходили из дома…», затем приобнял меня за плечи и угостил каким-то фруктом. Так я нашел своего ачарья.
В течение последующих месяцев я подчинялся указаниям духовного учителя с верой и преданностью. Я довольствовался только самым необходимым и свел контакты с миром к минимуму. Соблюдал пост в день экадаши. Поклонялся священным деревьям. Украшал свое тело тилаками, отличительными знаками, напоминающими людям о Кршне. Научился танцевать перед Божеством, хоть и не сразу понял, что танец «яблочко» не совсем уместен. Дважды в день посещал храм Вишну. Пел и участвовал в санкиртане, совместном прославлении Кршны. Повторял мантры и возносил молитвы. Вдыхал запах благовоний и цветов. Пробовал маха-прасад и пил чаранамрту. Прикасался к лотосным стопам Божеств и медитировал-медитировал-медитировал. И иногда стирал ачарья штаны.
Все ждал озарения, просветления, знака. Иногда вспоминал про холодное пиво, но сразу же брал в руки «Шримад Бхагаватам» и, читая про игры Говинды, отгонял от себя эти мысли.
Как-то вечером сидели мы с учителем на берегу Ганга. Тот пересказывал «Бхагавад-гиту», а я, закрыв глаза, пытался абстрагироваться от запаха гниющих водорослей. Ачарья неожиданно спросил:
- Сколько у тебя глаз?
- Два, - ответил я уверенно. – По одному с каждой стороны. Я с детства любил порядок…
- Оба твоих глаза не видят, а оба уха не слышат, - отрезал он. – Твое сердце еще не до конца готово к бхакти.
- Ебицкий корень, - не выдержал я, будучи уверен, что учитель не говорит по-русски. – Что я делаю не так, мой учитель?
Ачарья отвесил мне оплеуху. Он в самом деле не знал русского, но как-то догадался.
- Медитируй, - сказал наставник. – Думай не о том, чем для тебя полезен Кршна, а чем ты полезен для него.
Я затянул «харе-харе», закрыл глаза и попытался представить Кршну, рождающего звезды и вселенные. Теплый ветер обдувал лицо. Плеск речных волн вызывал в теле внутренний ритм. Благовония одурманивали сознание. Мне кажется, я заснул. В своем видении я очутился в прекрасном дворце. Солнце отражалось в золотых камнях и мраморных колоннах. Причудливые статуи четверорукого Вишну в несколько человеческих ростов подпирали своды. Посреди залы лежал небольшой бассейн, усыпанный лепестками лотоса. Возле него, опершись на одну руку, сидел юноша с кожей цвета грозовой тучи и любовался своим отражением в воде. В другой руке юноша держал яблоко, периодически откусывая от него по маленькому кусочку. Юноша довольно улыбался.
- Присаживайся, - крикнул он мне, не оборачиваясь.
Я подошел и почтительно присел в метре от юноши.
- Ты голоден? – спросил тот, легко поводя рукой по воде. Волны разошлись кругами, но не затронули отражения его лица.
- Нет, спасибо, - выдавил я.
- Ты уверен? – усмехнулся он. – Посмотри на себя!
Я осторожно нагнулся над водой. На меня смотрело уродливое изможденное лицо с многочисленными язвами и впавшим носом. Меня охватил такой страх и, что странно голод, скрутивший живот так, что я согнулся пополам и со стоном упал на розовый мрамор пола. Голод поднимался все выше, заставивший вспомнить весь голод своей предыдущей жизни: голод по красивым вещам и женщинам, голод по власти и деньгам, голод по своему отражению. Я хрипел и плакал, скрипя зубами.
- Так ты голоден? – участливо спросил юноша.
- Очень! – с трудом процедил я.
- Держи, - юноша с улыбкой протянул мне свое надкусанное яблоко.
Я аккуратно вгрызся в него зубами. Сладкая мякоть обволокла нёбо. Душистый запах опьянил сознание. Мне казалось, что это – самое вкусное, что только есть на этом свете. Я откусил еще и готов был ликовать и целовать все вокруг. Я с щенячьим восторгом и благоговением смотрел на юношу.
- Посмотри на себя, - сказал он, кивком указав на воду.
Я взглянул на прозрачную воду и увидел свежее белозубое лицо с безмятежной и блаженной улыбкой. Я никогда не видел себя таким. Сердце готово было взорваться от переполнявшей его любви. Я полез обнимать юношу, но тот вежливо отстранился:
- Вот только гомосятины этой вот не надо!
И провел рукой по воде.
Я очнулся. Было уже светло. Провел рукой по лицу: никаких рубцов и шрамов, нос на месте. Надо мной стоял ачарья.
- Постирай мне белье, - приказал он, бросая передо мной грязные дхоти.
Я встал, разминая затекшие ноги, чувствуя себя молодым и свежим как никогда.
- Слушай, постирай сам! - рявкнул я. – Рук чтоль нет?!
Наставник с удивлением и страхом смотрел на мое лицо.
- Деньги есть? – спросил я.
- Были, - выдавил он в смятении.
- Давай сюда, - приказал я, отряхиваясь.
Учитель вывернул карманы, доставая пачку рупий.
- Во! – одобрительно хмыкнул я. – Ну бывай!
Похлопал растерянного ачарья по плечу и пошел к деревне. По дороге мне попалась корова. Я с наслаждением пнул ее по мясистому заду. Корова недоуменно замычала.
- ****еть команды не было! – крикнул ей в ответ.
В деревне был телефон. Я набрал номер авиакомпании в Калькутте.
- Барышня, - обратился я в трубку. – Один билет эконом-класса до Москвы.
Насвистывая «Серебро господа моего» пошел по дороге к ближайшей железнодорожной станции. Ужасно хотелось домой.