Синтетика

Синтетика (таблетка под язык)


Я умру в твоих черно-серых снах,
Это все моя жизнь, мой панический страх,
Полюбить, не желая мосты разводить,
И ноги. Наверное, стоит убить

Меня. Это просто – нажми на курок,
Или яду подлей; это будет урок
Моей следующей жизни. Пора
Уходить. Я умру в твоих серых снах.



Она села на пол у двери и зарыдала. Ассаи послушно сидел рядом – она не расстегнула поводка. Плечи Лары сотрясались в такт музыке, доносившейся откуда-то снизу. Все так же плача, она сняла сапоги, плащ, поводок с шеи пса, слезы катились по ее щекам, когда она мыла лапы псу, соленые капли падали в ее кофе, пока она прикуривала сигарету.
Наконец, слезы кончились. Лара для верности еще пару раз шмыгнула покрасневшим носом и промокнула бумажной салфеткой глаза и щеки.
Салфетка моментально потемнела и разбухла. Она скомкала ее и бросила на стол.
---
«Видеть сны - это, верно, самое лучшее дело. Просматриваешь их, словно хороший или не очень фильм, а потом развешиваешь на бельевой веревке на просушку. Но чаще всего своенравные сны улетают в открытую форточку. В теплые края? В пустыне они станут миражами, и только самум будет гонять их с одной дюны на другую.
Я редко вижу сны. Или просто редко запоминаю - они выскальзывают из рук, оставляя мыльные разводы.
В одних я играю на промерзшем фортепиано грустные песни, подпевая себе на японском. В других я погребена под толстым слоем снега-пенопласта. А в третьих я просто смотрю укоризненно на свое отражение в зеркале…»
---
Василий Петрович снов не видел. И уж, тем более, не развешивал их на балконе. Он спал всегда четко ногами к двери, у него было пять галстуков и три рубашки. Он не был ни женат, ни имел постоянной подруги. Василий Петрович был человеком того сорта, которым всегда не хватает стульев на общественных мероприятиях, в метро им топчут ноги, а в кафетериях подают холодный кофе и обсчитывают. Среднестатистический неудачник, страдающий синдромом нестиранных носков и плохо разведенной лапши из коробки.
В это утро он вышел из своей квартиры. Как всегда, долго возился с дверным замком. Мужчина услышал за своей спиной голос и обернулся.
-- Доброе утро, -- тихо произнесла его соседка напротив, Лара. Рядом с ней на поводке шумно дышал черный пес.
«Странно. Я не слышал шагов», - пролетела мысль в голове мужчины.
-- Здравствуйте, -- кивнул он в ответ. -- Хорошая погода, -- невпопад сказал он -- на улице была не то осень, не то зима.
-- Да, -- ответила молодая женщина.
Больше говорить было не о чем, но они все так же стояли на лестничной площадке и смотрели друг другу в глаза. Высунув розовый язык, пыхтел пес. Было тихо, Василий Петрович слышал, как в его квартире, в туалете, набирается в бачок вода.
Ассаи, пес Лары, гавкнул -- негромко. Стеклянная тишина моментально рассыпалась в песок. Лариса помотала головой.
-- Вам пора, -- он развернулась и повернула ключ в замке своей двери.
-- Да… мне пора, -- словно от глубокого сна, очнулся он. Мужчина уже спустился на полпролета, обернулся. Возле двери напротив его собственной квартиры черным маркером был нарисован глаз с пятиконечной звездой вместо зрачка. Глаз нахально подмигнул ему.
«Показалось», -- решил он и вышел из подъезда.
---
Лара села за письменный стол. Глаза ее еще были красны, в руке она держала чашку кофе, в зубах была зажата сигарета. Она взяла блокнот и ручку и винтажным почерком начала писать.
«-- А как Вас зовут?
-- Саша. Саша Невский, - сказал он, мягко улыбаясь, что не очень вязалось с его внешним видом.
Такие, как он, очень часто дышат перегаром в лица наивных девушек.
-- Ты говоришь, собираешься писать книгу. А о чем?
-- Альтернативный мир.
-- Только без крови. Ты знаешь, что это такое?
-- Нет, -- я шумно выпускаю дым сквозь зубы.
-- Ты месиво это видела -- вместо лица? Кровь вот эту? Смерть? -- он, кажется, был взбудоражен не на шутку. Он погладил шрам на лице.
-- Нет, -- снова повторила я, низко опуская голову. Мне неловко.
-- Я бывший фсбшник. Я в Чечне был, -- он сплевывает и присаживается на кованую лестницу рядом со мной.
Некоторое время мы молчим.
-- Ты боишься смерти? -- внезапно спрашивает он.
Я вскидываю голову.
-- Нет, наверное. Смерть -- это дверь. И за ней нас что-то ждет, -- я смотрю на зеленую неоновую вывеску в отдалении. Я щурюсь, чтобы разглядеть мелкие буквы. Не знаю, зачем, ведь я помню, что на ней написано.
-- А ты могла бы вот прямо сейчас подняться на крышу и прыгнуть? -- он тоже щурится, глядя мне в глаза.
-- Если бы это имело какой-то смысл -- да.
-- А какой смысл ты вкладываешь в эти слова? -- испытующий взгляд.
-- Ну… -- я замешкалась. -- Если война… и на одной чаше весов -- жизни миллионов людей, а на другой -- моя. И моя смерть может спасти те самые миллионы -- тогда да. Потому что смысл действительно есть.
Он хмыкает, отводя глаза.
-- Да тебе можно твердую пятерку ставить…
Мы говорим еще очень долго.
Я найду его. Рано или поздно -- найду. И мы снова будем курить Kent. Когда-нибудь.
Он передал мне свой дар.
Потом мне сказали, что видели его на улице – совершенно опустившегося, с мокрыми штанами и расфокусированным взглядом. Я не хочу так.
Но об этом я буду думать в следующий раз. Наверное…»
Она встала из-за стола. Пепельница была полна окурков, они грозили вывалиться на свеженаписанные воспоминания неаппетитной кучкой. Она не обратила на это внимания.
Лара подошла к шкафу, достала старую коробку из-под обуви. Коробочка с металлическими китайскими шарами – подарок Джо на Новый год. Она вынула шары, приподняла подкладку и достала пакетик с таблетками веселенького розового цвета.

[<b>Н</b>еважно, что ты говоришь буквами рифм.
<b>И</b>ррациональность - есть наша любовь к тебе.
<b>Р</b>ано или поздно ты всех нас заберешь.
<b>В</b> свою собственную Нирвану.
<b>А</b>моральность - это не наше платье - тело.
<b>Н</b>ужно всего лишь немного герыверы.
<b>А</b>хинея. Не читайте это.]


<b>К</b>огда мне шили платье из абсурдов,
<b>И</b>стошно кричали мои бедные вены.
<b>С</b>ловно маленькие дети в табакерке,
<b>Л</b>ица их будильником врезаются.
<b>О</b>ни не знают как жить, их зрачки
<b>Т</b>рахаются и вылезают из орбит.
<b>А</b> я все играю в пингвинов…

Ведь дельфин для тебя слишком печален.

Пью американский кофе в крымском городе, на советском подоконнике. Мысли - как всегда - без подлокотников, без лицензии и обезболивающего.
Странная картина - голая эмоция кутается в самые шикарные стремления и побуждения. Пожалуй, без перспективы пробужденья, где-нибудь в углу сознания. А мне и так хорошо…
Я увязаю в формалине, я хочу на сушу! Любите меня, пожалуйста. Кончиками онемевших пальцев, и вовсе не обязательно целоваться…
Просто любите. Мне нужен свой цвет.

-- Еще десяти утра нет, а ты уже… Блин, Лара! -- она чувствует, что ее трясут за плечи.
Зачем? Ведь так хорошо, не нужно ее будить. Она не может уснуть уже полгода, с тех пор, как встретила Хироманта, Сашу Невского, зачем, Джо, иди к черту!
Она выкрикивает последние слова, проталкивая их сквозь ком в горле.
Сердится, закусывает губу. Заносит руку. Ай, больно!
-- Я читал… на столе. Не думай о нем, блять, не думай! -- Лара проводит рукой по его щеке – рука тяжелая, словно сонная. У него мокрые щеки.
-- Джо, ты придурок, - она кричит, но он слышит только шепот.

Спустя час они сидят на ее маленькой, тесной кухне. Джо разводит кофе в кипятке, морщит нос и ругается о чем-то себе под нос. Лара пишет на обоях.

<i>Мечты цвета ультрамарина,
Пусть тебя звали когда-то Марина,
Хотя, нет, Марина - длинно...
Мара? Ты в жизни моей картина.

Пила только водку, но любила мартини,
Твоя жизнь - средоточье пунктирных линий,
Ты мечтала о чем-то синем-синем,
Ты жила в мечтах цвета ультрамарина.</i>

-- Чего ты творишь? – Джо давит окурок в пепельнице.
-- Не даю Огню сжечь меня, - легкомысленно отвечает она. – А что, не видно?
-- Не совсем, - усмехается Джо.
-- Ну, разве ты не читал ее – Богиню? Она же рассказывала обо всем этом – Сила, Луч, Тень, Огонь? Я же писала тебе, но ты всегда читал по диагонали… Если выбирать себя из шестерки - мистик, маг, воин, вор, алхимик, бард - я бы выбрала последнего. Я бы носила челку, кожаные штаны, лютню или гитару за спиной. У меня обязательно была бы татуировка на левом плече в виде дракона, как у знаменитого Эль Драко. И я бы сверкала лукавым взглядом из-под челки, и в глаза моих все бы видели Огонь. Огонь, который позволял бы мне петь и играть, писать стихи, творить. И я бы не позволила ему сжечь меня изнутри, - она покачала головой.
-- Ларка… если бы я не знал тебя так хорошо, подумал бы, что ты давным-давно уволокла всю свою писанину куда-нибудь в издательство. И издала томик стихов, и пять томов своей прозы под чужими именами.
-- А зачем мне это? Я всегда хотела писать что-то, что заставит задуматься.
-- А ты думаешь, что не заставляет? Не цепляет? Когда я читаю что-то твое, что продумано и пропущено через себя, сердце переворачивается… – признание со стороны Джо было весьма неожиданным. Особенно если учесть его характер.
Джо был суров. Он никогда не показывал своих истинных чувств людям, которых не считал близкими. Он не любил Америку и малиновое варенье. Ненавидел плачущую Лару и скулящего Ассаи. Его сердце навсегда было отдано пиву, фэнтези и чужим флэтам. Он тайно был влюблен в хиппушку-коломбину по имени Мадина, но не признавался в этом даже Ларе, которая была боевая подруга и самый настоящий мужик.
А Лара была тихая насмешница с печальными глазами. У нее никогда не было зрачков, разве что в детстве. Она любила книги, мартини и десертное вино; кресла-качалки и кресла без каркасов. Порой она целыми днями думала о том, что ей нужно купить средство для снятия лака, а потом шла пить водку на кладбище, так и не стерев лак с ногтей.
Они дружили с самого детства, и Лара не помнила того времени, когда бы Джо не было рядом.
-- Спасибо, Джо, - она устало улыбнулась. – Но мне это уже не интересно. Ты ведь знаешь, что мне сказали в одном издательстве…
-- Да ты могла бы пойти в другое! Не поверю, что твое – вот такое гениальное – не взяли бы никуда! Да с руками бы оторвали. Врешь ты все.
Лара отвернулась, закусила губу. Проклятый ком в горле не желал никуда исчезать. Он словно был воплощением ее откровенности, уж не знаю, отчего ей так казалось.