Не влезай - убью!..

       Унылый пасмурный день наконец-то стал клониться к вечеру. Промокший ветер, устав бесцельно гонять по опустевшим улочкам подмосковного городка всякий мусор, отвалил за горизонт. Здесь, на городской окраине, больше напоминавшей окраину цивилизации, прохожих не было вообще. Да и откуда им было быть? На весь городок – один кирпичный заводик, да вонючая фабричка по производству рубероида, отравившая всё живое вокруг.

       Закончив трудовую смену, работяги спешили в единственный очаг цивильности в этом забытом Богом местечке – барачного вида шалман, встречавший своих до омерзения постоянных клиентов фирменным холодцом из хрящей неизвестных животных, мутным пивом и палёной водкой местного розлива.

Подзакусив и надравшись до очумения, завсегдатаи на автопилоте разбредались по своим хибарам, чтобы наутро с головной болью встретить новый трудовой день. Последними этот провонявший шалман покидала одна специфическая бригада, не имевшая ни к одному из градообразующих производств ни малейшего отношения.

       Одеты они были исключительно в тот неликвид, который наши не блещущие роскошью работяги вывешивают на мусорных баках: не модно, не по размеру и всегда с температурным запасом, что говорило о явном дискомфорте домашнего очага. Короче, это была местная кодла бомжей, квартировавшая в заброшенной городской котельной. Уходя последними из заведения, они тщательно, по уже заведённому ритуалу, собирали со столов всё до мельчайшей корки, чем изрядно помогали уборщице Клавке. На долю той оставалось лишь протереть столы грязнющей тряпкой, расстелить её на батарее и отправиться домой с чувством исполненного долга.

       Бомжовой кодлой предводительствовал бывший зэк с погонялом Треухий, получивший её за несуразный головной убор, не снимаемый им ни днём, ни ночью. По дороге мужики вытаскивали из деревянных заборов штакетины и складывали на двухколёсную тележку, с которой не расставались никогда. Тележка эта была их кормилицей и поилицей, на неё складывалось всё, что плохо лежало, висело или было прикручено, - одним словом всё, что можно было хоть как-то продать.

       Сейчас на неё складывались просто дрова, так как в котельной стоял сучий холод, а затаренного в нутро спиртного для сугрева хватало только на пол-ночи. Добравшись до места, начали растапливать железную буржуйку сухими штакетинами, а привезённые мокрые сложили сушить на стеллаж.
– Ша, орёлики! – скомандовал старшой Треухий, – ставь протвиню, жрать будем!
       
       Все начали выкладывать из карманов на чёрный противень всё, чем богат был шалман до закрытия: куски недожёванных хрящей, корки от сала, воблины хвосты и прочие деликатесы. Противень поставили на буржуйку, дабы ужин был горячим, и вскоре по всей котельной поволокло такой вонью, что шалманово амбре на этом фоне показалось бы ветерком из розовых кущ...
       – Валет! – повернул свой треух старшой к самому молодому бомжаре, – ставь пузырь, только пасовать честно, а то по рогам!..
       – Кирпич! Снимай протвиню, опять подгорело, твою тротутыть перерастак и так и эдак!!.....
       За ужином разомлевший Треухий поведал смотрящей ему в рот пастве о грандиозном бизнес-плане, сулившем им большущую прибыль.
– Слухать суды! Дважды повторяю только для козлов! Мне тут сегодня в пивной один охранник из детдома, что на окраине города, мыслю подкинул! Ну, просто трюфель что за дело, будь я проклят!
Народ перестал жевать и потянулся к вожачку. У всех засвербило носы от предвкушения очередной грандиозной пьянки, ибо только это было настоящим мерилом  их побед.
– Так вот, братва! К ихнему детдому подвели воздушную линию электропитания на столбах! А это, шоб вы знали, двести метров чистого алюминия! Да в городском приёмном комке за такой привоз мой знакомый приёмщик отвалит хорошие бабки! Вы поняли, орёлики?! Ночь трудов – и мы по уши в бабле! Завтра я и Сутулый идем на разведку, а ночью на дело!

       Окончание этой троной речи утонуло в радостном предвкушающем рёве, после чего ещё долго никто не мог уснуть. За последний месяц эта бригада растащила, увела и отодрала всё, что только можно, неоднократно была нещадно бита местными. Одним словом, дела шли всё хуже и хуже. Давно бы уже перебрались в другой район, да котельню с собой не утащишь, а это обстоятельство перед зимой было решающим.

       Наутро, едва продрав глаза и опохмелившись, Треухий и Сутулый пошли на разведку. Сутулый, сорокалетний худощавый мужик, в тёплой камуфляжной куртке, украденной где-то из войсковой части, и кирзовых сапогах, всем видом напоминал добропорядочного сторожа какого-нибудь дачного кооператива, а не опустившегося люмпена, и даже не пролетария. Квалификацию свою он потерял после производственной травмы, за что и был уволен с завода, а жилья лишился из-за своей ушлой сожительницы, сдавшей его ментам после очередной попойки и разыгравшей дебош с его стороны.

       Открывшийся перед ним широкий мир свободы сузился до зачуханной котельной да пьяного шалмана по вечерам. Тоска и обиды сменились эмоциональным отупением, он разучился смеяться и почти ни с кем не разговаривал. Его жизненным девизом стало: день прошёл – ну и хрен с ним!..

       Тем временем, они уже подходили к детдому. Два обшарпанных двухэтажных корпуса да барак столовой посередине – вот и вся картина, открывшаяся их взору. Они обошли весь периметр по забору, дошли до крайнего столба, на который приходили провода от внешней линии электропередачи. Здесь их уже ждал охранник детдома, постоянно озирающийся и вытирающий пот с мясистого лица. Он проводил их по линии до трансформатора и показал, каким рубильником отключается напряжение. Сегодня не его смена, и он поможет быстро скрутить провода, но за сорок процентов от навара. Треухий показал ему грязный волосатый кукиш, и мордатый согласился на тридцать процентов. На том и порешили.

       Когда шли обратно, дети из бараков как раз выходили во двор. Сутулого поразило, что на площадке была несвойственная для детей тишина, в отличие от обычного школьного двора, наполняемого жутким гомоном вылетающей на свободу детворы. Сутулый остановился и стал вглядываться в их не по-детски взрослые лица, в их одинаковые угрюмого цвета – даже не одежду, а спецовки, в которых сразу и не отличить мальчиков от девочек. Они молча бродили по двору, иногда переругиваясь, а в основном, тупо смотря по сторонам. В их потухших глазах читалась этакая обречённость, не свойственная их сверстникам из состоявшихся семей.

       У Сутулого впервые за много лет комок сдавил горло, он почувствовал между ними и собой какое-то необъяснимое родство. Из этой прострации его вывел грубый окрик Треухого:
– Сутулый, ты шо – оглох?! Заклинило? Я тебя третий раз зову! Нехрена пялиться, канаем отсюда, а то засветимся!
Сутулый хотел было ответить, но только стиснул зубы и, натянув потуже драную кепку, пошёл следом.

       Около двух часов ночи они уже были на месте. К этому времени выключается уличное освещение, как сказал охранник, и отключение линии будет незаметно. До утра время есть, но надо же не только скинуть провода со столбов, надо смотать провод, порубить его на куски и укатить на тележках в разные стороны, запутывая следствие! Работка хоть и примитивная, но ухайдокаться с непривычки можно.

       Сопя и отфыркиваясь, приполз мордатый охранник, волоча за собой длинную стремянку. Этот боров продумал операцию до мелочей, долгими вечерами сонно охраняя подведомственных сирот. И работа закипела.

       Валет сбегал до трансформатора и вырубил главный рубильник. Охранник залез на крайний столб по стремянке, со знанием дела проверил контрольной лампочкой отсутствие напряжения в линии, слез и дал команду на грабёж! Кирпич, вооружившись тяжелым молотком, полез на стремянку и начал по-варварски сшибать натянутые провода с изоляторов, разбивая их вдребезги. Провода стали падать вниз и извиваться, как тропические лианы. Остальная братва стала судорожно хватать их, скручивать в кольца и рубить на равные отрезки припасённым топором. Вот оголился уже третий столб, провода и мужики крутились в диком ажиотаже, еле успевая смахивать пот с разгорячённых физиономий и натужно дыша перегаром друг на друга…

       В это время Сутулый, улучив момент, сделал шаг от стремянки в темноту и быстро побежал по линии к трансформатору. Ещё до конца не понимая, что он собирается сделать, но повинуясь лишь какому-то внутреннему позыву, он влез на трансформатор и двумя руками с ожесточением включил рубильник, выкрикнув при этом:
– Нате, ссуки, получите!!...

       Яркая вспышка и треск вдалеке озарили всю окрестность, как молниевые всполохи. Дикие крики обожжённых бомжей разноголосицей донеслись до Сутулого, к ним присоединились визги десятков перепуганных детей, выскочивших на двор. А он, с чувством неизъяснимого облегчения, медленно побрёл огородами проторенной дорожкой к шалману.
Дойдя до него, он зашёл под навес с тыла и завалился спать до открытия. Его алиби в этом шухере было убойным!..

       …Через пару недель линию восстановили. Компания бомжей с разной степенью ожогов пережидает зиму до суда в городской больнице. Мордатый охранник, как основной наводчик и заказчик, схлопотал пять лет с конфискацией.

         А в детдоме теперь новый охранник, худощавый мужчина средних лет в тёплой камуфляжной куртке, кирзе и форменной фуражке. Ребятня к нему очень привязалась, так как в бездонных карманах его куртки всегда лежит горсть дешёвой карамели, а ведь она такая вкусная!..