Морские рассказы. Сказки Разнотравiя

       По вечерам в светёлке у Ерофеича всегда многолюдно. И непременно дискуссия, и даже жаркий спор, но больше, всё таки помалкивают и слушают внимательно старика.

       Ерофеича, бывает, и дома ещё нет (задержался на раскопе и только ещё возвращается) а пара-тройка любознательных из молодёжи уже забор подпирают – ждут – вопрос задать по существу, а иной раз и без такового, а просто из праздного любопытства. Таких Ерофеич мигом отшелушивает, а тех, что с проблемой – к себе в светёлку.

       По субботам же, светёлка к разговорам совершенно непригодная становится и дискуссии традиционно происходят во дворе, с каковой целью Славинка с Сергием Травиным специальный навес соорудили, навроде летней концертной площадки. В народе место это прозвали – «сарай размышлений». Некоторые даже и в другое время приходят, посидеть в одиночестве, подумать – место наработанное. Утверждают, что в «Сарае» концентрация происходит проще, медитация – глубже и дольше. А по субботам «Сарай» завсегда полон народу, и некоторые стоят за навесом или сидят на заборе – потому как места хватает не всем. Славинка с Травиным пообещали по осени «Сарай» разобрать и выстроить новый, более вместительный. Видели в телевизоре, что в университетах лавочки расположены на разных уровнях – «ампфитеатра» - Славинка говорит. И вот уже привлекли к этой задаче Валдушку - как грамотнее будет решить. Тот вроде не отказался, так что в следующий год будет у нас новый Амфисарай. И лекции у Ерофеича смогут, Травин говорил, так же посещать, и жители соседних деревень. Там тоже по субботам на танцы ходят всё реже, и вскорости это явление, по видимому, отомрёт вовсе –молодёжь к знаниям тянется и к равновесию практики с теорией.

       В этот раз Ерофеич вернулся с раскопа поздно, сарай был уже битком, публика дискутировала хаотично, и даже случились уже две драки – по одной в каждом крыле. Их, однако, скоро уняли сыновья кузнеца – парни из центристской секции, и наш участковый. Ерофеич был бодр, как всегда. Здоровался со всеми как заведено – за руку, бросал кому-то поверх голов короткие фразы, смысл которых ясен был, разумеется, только Ерофеичу и тому, к кому он обращался. Вобщем, всё как обычно. Как всегда воскликнул, подходя к импровизированной кафедре: Володенька! Где вы, родной! Нате-ка вам! - сгрузил ему рюкзак артефактов, и обычное – Займитесь-ка этим срочно! – означало для других завершение предлекционных дебатов. Гул постепенно затихал, Ерофеич раскладывал бумаги. В левом крыле опять началась - было драка, но тихое покашливание старика мгновенно её остановило. Участковый привычно улыбнулся.

- Вот ребятушки! Вот что хотел я вам сегодня показать – Ерофеич поднял над головой пухлую пачку бумаг, и потрясая ей произнёс довольно веско – Это милостивые государи и милостивые государыни – РУ-КО-ПИСЬ! Затем, поверх очков взглянув на титульный лист, продекламировал: Борис Етченко. Морские рассказы. Быстро найдя нужное место, старик начал цитировать:

- ...Етичи, как известно, были великими мореплавателями. Многое о героических буднях Етицкого Флота узнаешь ты, дорогой читатель, из этой книги. Многое покажется тебе непонятным, и даже не вполне объяснённым. Будь же усердным и рачительным в постижении Етицкой Морской Науки...

       ...Совершенно определённо известно, что ранее палубы етицких кораблей водой не мыли. Вероятно, связано это было с какими-то пережитками и суевериями. Сказать здесь чего-либо совершенно определённого не представляется возможным, но тёрли эти палубы прежде исключительно сухими швабрами. Происходило так довольно долгое время, однако, всякому пережитку, как известно, когда-нибудь бывает конец. Пришла пора и этому.

       Как-то раз в одно совершенно обычное етицкое утро трут етицкие матросики палубу етицкого линкора. На мостике – сам адмирал, и как обычно по утрам, размышляет о чём-то етицки-важном. И непременно о том, как суровый флотский быт устроить к лучшему. И вот, вздумалось ему пройтись. Спускается он с мостика на палубу. Матросики – как положено, завидя шествующего к ним адмирала, работу оставили и скоренько выстроились по всей етицкой выправке (дисциплина в Етицком Флоте была, известно, на весьма высоком уровне). Вот подходит адмирал к матросикам, оглядывает их по-отечески строго, и вопрошает:

- Ну что, ребятушки, дрочите?

- Дрочим помаленьку, ваше высокоблагородие!

- Отчего же помаленьку?

- Дак ить в сухую не разгонишся!

- Смелый, как я погляжу?

- А здесь токма такие и есть! Иные, правда, смелые скромничают, а иные – ничего, бойкие ребята!

- Ты, я вижу, из вторых будешь?

- Да где там, ваш бродь! Я как раз из первых...

       Здесь, конечно, ответ етицкого матроса можно читать двояко, что етицкой традиции соответствует вполне. Но ежели быть достоверными и смысл брать во внимание исключительно буквальный, то он, этот етицкий матросик, прав совершенно. Разговор адмирала с бойким на словцо матросом звучал бы так:

- Ну что, ребятушки, дрочите?

- Дрочим помаленьку, ваше высокоблагородие!

- Отчего же помаленьку?

- Дак ить в сухую не разгонишся!

- Смелый, как я погляжу?

- Кому еть - а кому и поглядеть!

       Нам это, конечно, доподлинно не известно, каким был этот самый разговор, однако точно одно: неизвестный этот адмирал в то совершенно обычное етицкое утро крепко после того задумался, удалился к себе в каюту, и долгое время пребывал там в ипохондрии и размышлениях. А через некий промежуток времени вышел оттуда настроенный, по всему видно, в крайней степени решительно, всю команду повелел собрать и построить для оглашения важного распоряжения. По исполнении сего ещё раз оглядел всех и приказал отставить до некоторой поры тереть палубу этого самого етицкого линкора.

       Возвратясь из похода неизвестный этот адмирал, не успели ещё матросики пришвартовать линкор как следует, уже соскочил на берег и с портфелем, где среди множества бумаг официальных, были и несколько листочков, исписанных беглым почерком, начал свои скитания по инстанциям, коих в тогдашнем Етицком Морском Ведомстве было с избытком. Как долго скитания те продолжались, мы смеем лишь предпологать, но неизвестный этот адмирал, радением своим за судьбы отечества, по всему видать, был велик. Ибо известно, что добился он таки приёму у самого государя. На престоле же Етицкого Царства в то время восседал сам Етиразмысл IV, известный своими глубинными реформами етицкой государственности. Адмирал тот суть проблемы изложил без запинки и заминки, даже в бумаги не заглядывая, по вполне понятным причинам – инстанций в Морском и других ведомствах великое множество, и везде повторять приходится одно и то же. Царь Етиразмысл IV выслушал того внимательно, не перебивая, лишь изредка качая сурово головой, и пометочки себе в книжечке карандашиком делая.

       Долго ли, коротко ли – неведомо, а дело правое, и результат хождению неизвестного того адмирала был соответствующим - выходит новый царский указ, и в таковом прописано: «Повелеваю, отселе дрочить запретить, а отныне токмо драить.» И подписано самолично Етиразмыслом IV.

       История эта – чудесный образчик того, как государственная деятельность великих реформаторов, корни свои питает в скромных потугах никому неизвестных, вполне обычных рядовых граждан...

       Ерофеич смолк на некоторое время, затем с видимым огорчением закрыл рукопись.

- Вот ребятушки, видно наша судьба такая – возвращаться, возвращаться и возвращаться опять к тому, что неоднократно уже сказано...
Борис Александрович – большой мой друг, знакомы мы ещё со студенчества, и вместе с другими стояли мы у истоков Етицкой науки. Помню, привёл его к нам в кружок Иван Захоев, а тот , такой нескладный весь, видом больше походил на школьника, но - идей! Идей - великое множество... И азарт!... Впрочем, не о том сейчас.

       Вы все, конечно помните недавний наш разговор об основах етицкого языка, где говорили мы с вами о гласных и согласных в етицкой речи. И о том, конечно помните, что гласные у Етичей – женские, согласные – мужские, и обозначают и те, и другие, разные степени состояния и прочее... Вы, конечно, помните, а Борис Александрович – нет. Да и откуда ему? А вот будь он здесь, не сделал бы он этой глупой, и вместе с тем, совершенно непростительной ошибки! Но нет! Ему Москва нужна! Там ему, видите ли, пишется. А здесь – периферия, провинция, и ни какой цивилизации.

       Нет. Я рукопись ему верну, и к ней приложу... м-м-м... письмо. И вызову его настоятельно сюда, и здесь носом его ткну в самую, что ни на есть... – э... цивилизацию.

       Зигмунд Ерофеевич сокрушённо выдохнул, но вскоре, совладал с собой, и далее продолжал уже спокойнее.

- А ведь если бы он был здесь, то и во сне бы он помнил о чрезвычайной важности произношения гласных, о смысловой артикуляции и передачи произношением состояния. И помнил бы о степенях состояния етицких гласных «о» и «а», и етицкие цари – реформаторы в его рассказах не ходили бы мелкой поступью. Ведь это да же по артикуляции можно сразу сказать, что не может здесь быть «о» и «а»! А здесь непременно, и только, и исключительно «о» и «ю»! А стало быть – не «драить», а «дрючить», и ни как иначе! Да, да! Именно так и будет: «...отныне токмо дрючить.»!

       Ерофеич с размаху шлёпнул рукопись на стол, а после, с усталой улыбкой посмотрел на собравшихся.

- Все надежды у меня на вас. Вы – молодые. Новое поколение етицких исследователей. И верю, не унаследуете от нас, стариков, ни косности, ни легкомыслия! А рукопись эту я ему отошлю. Я ему тут на полях и в тексте много всего пометил. Это он хорошо, что рукопись – в прошлый раз книгу прислал, уже напечатанную – такой был скандал! Как я её разносил в союзе писателей!... Бросил раскопки, приехал в столицу... А они ещё и упрямятся – мол, стиль великолепен, фабула и прочее... Но добился... Да! Добился, изъяли под чистую весь тираж... Да, а вы, ребятки... Вы уже совсем другими будете... Да, верю в вас... Верю, ети мать!!!

       Ерофеич кончил. Присутствующие восторженно молчали, смотрели кто куда – кто на звёзды, кто на мотыльков вкруг абажура, кто, быть может, внутрь себя. И всем грезились находки, открытия, тайны и разгаданные загадки Етицкой истории.

       В наступившей внезапно тишине стало слышно, как Валдушка мерно посапывает в поднятый ворот фуфайки.

- Это он вчерася до четырёх с молотилкой нашей колупался – тихо сказала скромная рыжеволосая девушка, – молотилка у нас поломалася...

- Нет, это он всё с аппаратом, а молотилку уже к двенадцати настроил, мы к нему заходили, до четырёх – это он с аппаратом. Говорит – были надои – станут удои – творческий подход, голова...

- Ну всё, ребятушки, всё – Ерофеич сунул рукопись друга за голенище – хватит на сегодня, по домам, по домам...

05.08.2004.