New tender year

У меня под ногами хрустят ночные конфетти и осколки петард. И больше никаких звуков.
На улицах никого нет.
Самое тихое утро в году. Самое первое утро в году.
Легкий снег упорно залетает мне под шарф, хотя я минуты три пытался перед зеркалом завязать его как можно плотнее.

Я проснулся рано, хотя в таких случаях уместнее сказать «я не засыпал».
Вечеринка у друзей наскучила мне еще до того, как я туда пришел. Каким-то чудом мне удалось просидеть там до трех ночи, улыбаясь и делая вид, что этот Новый год – лучший в моей жизни.

Мы встречаем его порознь.
Ты сказал мне об этом спокойно. Убийственно спокойно. Ты не кричал, не хлопал дверьми, не хлестал меня по щекам обвинениями. Ты просто подошел ко мне после последнего концерта в этом туре за несколько дней до Рождества и тихо сказал: «Доминик. Давай отдохнем….».

Ты не сказал «друг от друга», но я понял, что ты имел в виду. Это звучало примерно как «давай поживем без воздуха пару недель?»
Я не думаю, не слишком ли много тебя в моей жизни. Потому что я уже давно не различаю два этих понятия.

Я не верю тебе, когда ты говоришь, что так будет лучше с этой выдуманной уверенностью в голосе.
- Счастливого Нового года! – говоришь ты и быстро уходишь, не оборачиваясь, в машину.
А я стою, задрав голову, ловлю ртом снег и думаю, издеваешься ли ты или серьезно думаешь, что этот Новый год будет у меня счастливым?

Я даже не напиваюсь, представляешь?
Я в кои-то веки за последнее время не встречаю утро в полуобморочном состоянии, валяясь у унитаза и выблевывая самого себя.
Я пытаюсь участвовать в этой бессмысленной праздничной болтовне, я пытаюсь улыбаться, я пытаюсь слушать всех этих людей вокруг и отвечать на их вопросы не междометиями, а хотя бы односложными предложениями.

А в три часа я все-таки ухожу оттуда. Том смотрит на меня с таким неподдельным удивлением, совершенно не понимая, почему я иду домой, ведь тут так чертовски весело и осталось еще много виски, что мне даже неудобно ненавидеть его за то, что он не замечает, что со мной происходит.

Я что-то нелепо вру про головную боль и выхожу за дверь.
Иду пешком, по ночному городу, где за каждой дверью – веселье, где в каждом окне счастье. То тут, то там еще громыхают салюты, хлопушки и полупьяные улюлюканья.
На площади ко мне подлетает компания подростков, они кричат мне: «С Новым годом!», всовывают в руки бенгальские огни и, смеясь, убегают дальше.

Я стою, едва сжимая озябшими пальцами эту искрящуюся хреновину, и мне хочется плакать.
Сесть прямо тут. В сугроб. И выть.
Между прочим, озябшие пальцы – твоя дурная привычка. Ты вечно не носишь перчаток. Точнее носишь, но в кармане. И почти никогда не надеваешь.
Прячешь ладони в рукаве.
А я уже даже не прячу. И кожа на руках у меня уже растрескалась до крови. Так, что мне больно держать их под горячей водой.

Кое-как я добредаю до дома и лежу до утра, не сводя глаз с потолка, будто жду, что мне придет туда один большой спасительный ответ на миллиард моих психованных вопросов.
Я проваливаюсь в легкое забытье, когда уже светает.
А в девять утра просыпаюсь от звука царапающей асфальт лопаты. Конечно, только моим соседям придет в голову расчищать дорожки в садике в такую рань.

А сейчас я уже иду, путаясь ногами в неутоптанном снегу, завалившем за ночь все тротуары. Коммунальные службы города не так расторопны как мои соседи и этот снег скорее сам сойдет, чем им кто-нибудь займется.

Я проваливаюсь в это белое болото по щиколотку, и уже успел промочить ноги.
Я иду, и сам не знаю, на что рассчитываю.
Я не знаю, где ты. Я снова не имею об этом понятия.
Ты даже не поздравил меня сегодня ночью. Может быть, ты сейчас крепко спишь после веселой ночки где-нибудь в шале в Альпах. А может, нехотя просыпаешься к завтраку в отеле где-нибудь в Андорре.
Хотя вряд ли.
Ты и на лыжах-то еле стоишь.

Помню, прошлой зимой, у нас были концерты в Польше и, воспользовавшись свободным временем, мы махнули на денек в Закопане.

Ты так смешно и нерешительно топтался, стараясь хоть как-то зафиксировать на одном месте эти скользкие доски. И все время хватал меня за руку. И я все время был рядом.
Инструктор сбежал от нас уже через пять минут, почувствовав свою ненужность.
А я хохотал как сумасшедший, кружа вокруг тебя змейкой и обсыпая снежным вихрем из-под моих лыж. А ты стоял, вцепившись в эти палки, и я хватал тебя каждый раз, когда ты терял равновесие, начиная заваливаться то на один бок, то на другой.
И Кирк снова искал нас, обрывая телефоны, а мы сидели в маленьком кафе и, на самом деле, были готовы послать все к черту в ту минуту.

Я останавливаюсь, потому что ясно ощущаю, как сводит коленки от этих воспоминаний. За шиворот мне уже намело, кажется, целую Арктику. Я ежусь и стараюсь совладать с зажигалкой.
Но она только глухо щелкает на ветру, и я убираю так и не зажженную сигарету обратно в пачку.

Я не знаю, зачем я иду к тебе и на что рассчитываю. Я не знаю, где ты. Знаешь, если честно, я вообще уже сомневаюсь, нужен ли я тебе. Я сомневаюсь, тот ли ты человек, чьи портреты я рисовал по нескольку раз на дню, когда занимался живописью в школе, тот ли ты, за кого мое сердце сжималось до атомов на каждом концерте.
Но я иду, потому что даже если ты уже дышишь обычным воздухом, я все еще дышу тобой.

Ты можешь быть где угодно. Тебя невозможно предугадать.
Порыв ветра бросает мне в лицо очередную горсть снега, сметенного с крыш.
А я иду к тебе домой. Я не надеюсь найти там тебя. Я думаю упасть на пол, завернувшись в один из твоих нелепых свитеров и лежать клубком, уткнувшись носом в коленки, хоть вечность.
Минут десять я стою перед входной дверью, раза три роняя ключи, потому что у меня трясутся руки, и я убеждаю себя, что это от холода.

Я смотрю на свои сухие и красные от кровоточащих трещин костяшки пальцев и стараюсь не думать, что в очередной раз вытаптываю свою гордость как сорняк.
Дверь открывается легко и беззвучно.

Я, не раздеваясь, прохожу сразу в комнату и застываю на пороге.
Ты лежишь на диване, укутавшись в одеяло, которое как всегда наполовину сползло на пол, и, кажется, спишь.

В доме на удивление прибрано. Похоже, у тебя не было никаких гостей.
Вдруг ты высовываешь из-под одеяла взъерошенную голову и спрашиваешь слегка удивленно и капельку недовольно, хотя улыбаешься глазами: «Ховард?»

- С Новым годом, - говорю я первую глупость, пришедшую на ум.
- Он уже наступил? – уточняешь ты.
- Да….десять часов назад….

Я стою, по-прежнему, как вкопанный посреди комнаты, в пальто и намокшем от снега шарфе и выгляжу, наверняка, до ужаса нелепо, как всегда. И я не могу пошевелиться, хотя хочется кинуться к тебе и уткнуться лицом в ладони.

- Не может быть, - качаешь головой ты. – Он не мог наступить, если тебя не было рядом...