Радужное небо глава 18

ГЛАВА XVIII
ПОМИНКИ
       Поминки начались. Загремели ложки, вилки и чашки.
       - Да, ну и как вы столько лет уже живете? – спросила у матери ее сестра, оторвавшись от тарелки с супом.
       - А как мы можем жить? – произнесла Октябрина Павловна. – Так вот, перебиваемся. Тяжело, конечно.
       - А сколько пенсия-то у тебя? – подал голос Егор Михайлович.
       - Две с половиной, не больно-то на эти деньги проживешь.
       - А Машка-то сколько зарабатывает?
       - Столько, сколько и моя пенсия, больше платить не хотят.
       Гости ужаснулись.
       - Вот и стой на рынке за эти деньги! – возмутилась Самарханова, соседка, живущая напротив Ромашкиных.
       - Да, нигде платить не хотят, - поддержал Егор Михайлович.
       - А налоги-то, какие! За жилье отдашь половину, а попробуй на остальные проживи, - продолжала Самарханова.
       - И не говорите, и власть это совсем не волнует, - возмутилась сестра Октябрины Павловны.
       - Эх, был бы жив Федор, такого бы не допустил, - сказал Егор Михайлович. – Он бы свою семью не оставил в беде.
       - В том-то и дело, что оставил, - возразила Самарханова. – Покончил с собой, вот и наступили трудные времена.
       Сестра Октябрины Павловны угрожающе сверкнула на нее глазами.
       Самарханова сникла и замолчала.
       - Нет, - возвысил голос Егор Михайлович. – Федор был настоящий человек. Он всегда стоял за семью, да жизнь поганая его сломала. Эх, надо помянуть его! Грех, не сделать этого!
       - Да, это верно, надо помянуть. – Оживились гости, в нетерпении поглядывая на бутылки с водкой.
       Октябрина Павловна поднялась с места, и принялась разливать водку по рюмкам.
       - Тебе наливать? – спросила она, хмуро глядя на Марию.
       - Нет, - отрезала та.
       - Ну, как знаешь. – Мать поджала губы.
       Егор Михайлович поднял рюмку.
       - Ну, помянем!
       Гости выпили.
       - Ах, хорошо! – Егор Михайлович удовлетворенно потер руки.
       - Да, хорошо пошла, - подтвердил, сидевший рядом с ним, Григорьев. Это был какой-то дальний родственник, настолько дальний, что Мария даже не знала, кем он им приходится. На поминки он пришел вместе с супругой.
       Гости разогрелись. Ложки и вилки зазвенели оживленней.
       - Ну, а вы-то как, знавали Федора? – спросила Григорьева Самарханову.
       - Знавала, - неохотно произнесла та. Была видно, что она была не очень хорошего мнения о нем.
       Октябрина Павловна метнула на нее быстрый взгляд, но ничего не сказала.
       - Эх, - сказал Григорьев, тоскливо оглядывая накрытый стол. – Не те времена стали, не те. Вот раньше, помню, если уж накрывали стол, то накрывали. Все соседи гуляли.
       - Ладно тебе, Петр Иванович. – Махнула рукой сестра Октябрины Павловны. – Сейчас не разгуляешься.
       - Так вот, я про то же и говорю, - подхватил Петр Иванович. – Раньше уж стол был, так стол. А сейчас… Э-эх!
       - Чем богаты, тем и рады, - недовольно произнесла Октябрина Павловна.
       - Верно, - воскликнул Егор Михайлович. – Не слушай его, Октябрина. Водка есть, закуска к ней есть, а что еще нужно русскому человеку! Давай по второй!
       Октябрина Павловна разлила снова.
       - Ну, давайте чокнемся. – Предложил Егор Михайлович, поднимая рюмку. – За упокой души Федора.
       Гости чокнулись, и снова выпили. Их лица порозовели еще больше. Мария почувствовала нарастающее отвращение, и бессильную обиду. Поминки, как она и ожидала, начинали превращаться в обычное разгулье. Она не пила, но чувствовала себя очень неуютно в такой компании. Никого из присутствующих не волновала ни судьба ее отца, ни что-либо иное, кроме водки и закуски.
       После второй рюмки Петр Иванович стал угрюмым и, молча, исподлобья глядел на присутствующих.
       Сестру Октябрины Павловны, наоборот, стало развозить. Она весело подмигнула, сидевшей напротив нее, Самархановой.
       - Мой сын сейчас тоже в торговлю подался. Фирму организовал, бизнесменом стал.
       - А чем он торгует? – спросила Самарханова.
       - Да я даже не знаю. Он с женой живет, а не со мной. Не докладывает мне подробности.
       - Да, в бизнес все подались, - недобро произнес Егор Михайлович. – Чтобы им всем пусто было! Эх, разучились сейчас люди веселиться! Раньше, бывало, веселье в каждом доме, а сейчас людей только деньги волнуют, больше ничего.
       - И не говори! – подхватила Григорьева. – Вот мы раньше о деньгах и не думали, и ничего, прекрасно жили.
       - Вот и дожили, - буркнул Петр Иванович. – Пока деньги были, они были для нас не главным, а когда их не стало, то речь только они и ведем. Сами же только о них и думаете, а других осуждаете.
       Григорьева толкнула мужа локтем.
       - Перестань, - тихо сказала она.
       - Нет, я так скажу, - внезапно подхватил, сидевший напротив Егора Михайловича, Рыжаков, тоже сосед Ромашкиных. – Я так скажу, деньги нужны для того, чтобы жить, а не наоборот. Нельзя жить ради того, чтобы зарабатывать деньги. Человек должен повелевать деньгами, а не деньги человеком.
       - Правильно! – воскликнул Егор Михайлович. – Вот за это я тебя уважаю! Я хочу выпить с тобою на брудершафт. Хозяйка, разливай!
       Октябрина Павловна поднялась с места.
       - Тебе хватит, - шепнула Григорьева мужу. – Больше не пей.
       Петр Иванович раздраженно отмахнулся, и протянул стакан.
       - На брудершафт! На брудершафт! – закричал Егор Михайлович, поднимаясь с места. Рыжаков тоже поднялся. Переплетя руки, они поднесли стаканы к губам.
       - Давай и мы с тобой выпьем на брудершафт, - предложила сестра Октябрины Павловны Самархановой. Обе поднялись с места.
       Остальные на брудершафт пить не стали, а просто чокнулись рюмками.
       Мария, сидевшая возле сестры своей матери, почувствовала, что отвращение разрастается в ней все больше и больше, и ощутила непреодолимое желание уйти отсюда прочь. Она уже не могла есть, еда не лезла ей в горло.
       Сестра матери толкнула Марию в плечо.
       - А ты что же не пьешь, вместе со всеми?
       - Водкой нельзя поминать, - сухо ответила Мария.
       - Так уж и нельзя, - глумливо произнесла сестра. – Какая тогда радость устраивать поминки, если на них пить нельзя?
       - А разве поминки должны доставлять радость отмечающим? – не выдержала Мария. – Поминки делаются для того, чтобы облегчить страдания душе умершего человека, а не для собственного удовольствия.
       - Да ладно! Никто же, на самом-то деле, не верит в душу. Не верит ни в Бога, ни в загробную жизнь. Все это пережитки темных царских лет. Чай, мы люди грамотные, в школах советских обучались. Не верим мы во всякую чертовщину! Так ведь, соседка?
       Она подмигнула Самархановой, но та ничего не ответила.
       - К тому же, мы давно не поминаем его! Жизнь только раз дается, надо успеть пожить.
       - А она всем настроение портит, - сказала Октябрина Павловна. - Ударилась в религию, и совсем умом тронулась!
       - В религию? Ну, это гиблое дело. Религия скольких людей сгубила. Сгубит и тебя, если не образумишься.
       - Верно! – выкрикнул Егор Михайлович. – Мы советские люди! Мы коммунисты! Не по пути нам с Богом!
       Он грязно выругался.
       - Мы этого Бога в бараний рог свернем, и попов этих тоже в бараний рог! Мы их всю жизнь душили и давили!
       В глазах Егора Михайловича загорелась ненависть, кулаки сами собой сжались.
       Сестра Октябрины Павловны обратилась к Самархановой.
       - А гармонь есть у кого-нибудь в вашем доме?
       Самарханова схватилась за сердце.
       - Батюшки, вот сказанула! Да здесь отродясь ни у кого никакой гармони не было! Здесь же не деревня.
       Сестра вздохнула.
       - Да, разучились люди жить. Эх, раньше бывало…
       - Ну, тогда заводи балалайку! – воскликнул Егор Михайлович.
       - Какую балалайку? – недоуменно повернула голову сестра.
       - Ну, эту, как там ее… приемник. Он-то у вас есть, а, сестра?
       Егор Михайлович подмигнул Октябрине Павловне.
       - Это, конечно, есть. – Оживилась Октябрина Павловна. – Как не быть, что же мы, дикие совсем.
       Октябрина Павловна попыталась встать, но не удержалась на ногах, и плюхнулась обратно на диван, на котором сидела.
       Гости разразились дружным смехом.
       - Перебрала, хозяйка, перебрала!
       Смеялась и сама Октябрина Павловна.
       Неожиданно Григорьева затянула:
       - Ой, Мороз, мороз, не морозь меня!
       Сестра подхватила.
       - Какой мороз, в июле месяце! – пьяно загремел Егор Михайлович.
       - Ой, и то верно, - опомнилась сестра.
       Егор Михайлович затянул застольную. Голос у него был громкий и противный. Именно такими голосами, в годы революции, провокаторы призывали громить Россию. Марии, от звука этого голоса, хотелось зажать уши руками.
       Октябрина Павловна, наконец-то, выбралась из-за стола и, слегка покачиваясь, направилась к магнитоле.