Подарок Лю

«…Имена милые навсегда в сердце
Унесу ангелам, чтобы им согреться…»
К.Левина

I

Книжная полка… Из темно-коричневого мореного дуба, огромная, занимавшая почти полстены, на восемь секций, доверху набитых книгами, игрушками, фотографиями в рамках. Полка располагалась прямо над кроватью, и это было первое, что видела каждое утро Вера, продирая упрямо слипающиеся глаза. Без десяти девять – перед смертью, конечно, не надышишься, но десять минуточек дрёмы можно еще урвать.
Второе, что она видела – это извечный, полный нарочитого презрения к окружающему миру, рыжий затылок. Люк еще дрыхла. Натянув приличный конец одеяла себе на лицо, она пыталась завернуться в оставшееся, уподобляясь кокону. Зацепившись последним краем за Веру, одеяло отчаянно трещало. Победило большинство и спящий юный организм.
– Я не высыпаюсь, я на вредной работе, – передразнила ее Вера, ещё секунду поежилась, вползла в холодные тапки и пошла умываться.
Из второго крана, несмотря на значок «горячая», шла абсолютно ледяная вода. Утро не задалось.
Десять минут спустя, тонкий аромат свежемолотого кофе и запах, бессовестно распространяемый яичницей с помидорами, дотянулись и до спальни. Судя по зеванию, урчанию, мурлыканию неопознанных мелодий, Люк уже проснулась и занята активной борьбой между чувством голода и желанием еще немного поваляться в постели. Наконец, половицы в прихожей заскрипели, и появилось сонное нечто, закутанное в волосы и перья. «Нечто» беспрерывно зевало и почесывало себя то там, то тут. Из копны рыжих кудрей на Веру глядел почему-то один, ни капельки не спящий и хитро прищуренный зеленый глаз.
– Привет, Клёпа! Чем это вкусненьким тут пахнет? Мммм…
– Сколько раз тебе говорила, не называй меня этой собачьей кличкой. Иди умойся, в рецепте яичницы нет такого компонента, как перья. И не тычь пальцем в сковородку, обожжешься, ну что ты как маленькая.
– Ну, Клёпочка, чего ты такая злюка с утра? Мне просто позарез необходим полноценный горячий завтрак. И потом, кто из нас двоих тут незаменимый ангел-хранитель?
– Ага, тоже мне, ангел-хранитель… Ты не хранитель, а хоронитель какой-то: кто вчера умудрился, стоя на залитом тобою же полу, сушить перья феном? На запах паленой курицы все соседские кошки собрались, как ты ещё жива осталась, не представляю… А во вторник – пока я по гололеду, давя на тормоз, летела на красный светофор, некоторые сидели на заднем сиденье и были всецело поглощены своим маникюром. Хорошо, что по встречной еще никто не ехал. Ладно, шипованная резина не помогла, но ты? И вот кто тут из нас ангел-хранитель – это ещё вопрос.
Люк перестала почесываться, открыла наконец-то второй, явно обиженный на Веру глаз, и роняя перья, ушлепала в ванную. Не прошло и минуты, как из ванной раздался оглушительный грохот. Побледневшая от страха Вера с лету распахнула дверь и её взгляду предстала живописная картина.
Уже умывшаяся, розовенькая от усердия Люк. Такое же розовое полотенце на бедрах, непослушные пружинки волос заплетены в две тугие косички на манер Пеппи Длинныйчулок. Приглаженные щеткой крылья сверху перехвачены пушистой резинкой, снизу – заправлены в полотенце. Кругом всё усыпано кусками стеклянного шкафа, осколками его же зеркальных дверок и полочек, всевозможными баночками с кремом, пузырьками с ароматическим маслом, флаконами с пенками и шампунями – короче, всем тем женским барахлом, которым этот ангел моментально обрастал, где бы он не находился. Озираясь, Люк испуганно прижимала к себе зубную щетку и, шаря глазами по полу, пыталась отыскать потенциального виновника погрома – тюбик с зубной пастой.
Вера скинула с себя тапки, поставила в них босую Люк и выпнула её на кухню, одновременно прикидывая, сколько времени займет сбор осколков и прогрев машины. В результате непродолжительных подсчетов в уме она поняла, что сегодня уже не просто в процессе опаздывания на работу, но, похоже, окончательно на неё опоздала.
 Кое-как прибрав в ванной, пообещав себе не трепать нервы и не злиться на божественный подарочек, Вера прошмыгнула мимо кухни. В спальне тихо чертыхнулась, наступив на пудреницу и щипцы для завивки волос. Натянула джинсы и черный свитер, рассовала по карманам деньги, ключи, телефон, сигареты, зажигалку. В прихожей сумку с документами на одно плечо, дубленку с торчащими из карманов варежками – на другое.
– Лю, я заводить машинку, а ты давай скоренько, опаздываем.
В ответ только «угумс», увлеченное урчание, причмокивание и сопение.


Возвращалась Вера, уже поглощенная обдумыванием текущих вопросов: нового контракта с поставщиком, рентабельности расширения центрального офиса в этом году, увольнять ли менеджера Ольгу Зотову или дать ей последний шанс, стоит ли наконец-то сменить масло в двигателе или доездить как-нибудь до весны… и прочее, прочее, прочее…
На кухне, залитой сквозь морозную узорчатую вязь ослепительным солнцем, сидело огненноволосое полуголое чудо. Перекинув ногу на ногу и покачивая большеватым, явно не по размеру, тапком, чудо поглощало тонко нарезанные лепестки сыра, прихлебывало кофе с молоком и… урчало:
– Фрр…ррр…рр…р… Фрр…рр…ррр…р…
Вера никогда прежде не думала, что довольные чем-то ангелы вот так же, знакомо, по-кошачьи мурлычут от удовольствия. И, слушая это уже в тысячный раз, она всё равно не переставала этому удивляться. Не переводя дыхание, остановилась, потом замерла, и на её бледных поджатых губах, заигрывая с одним из солнечных зайчиков, появилась едва уловимая улыбка.
И уже было абсолютно неважно, что не выспалась, опоздала, каждый раз всё хуже заводится машина, вусмерть расколошмачена ванная, в бардачке надрывно орёт выложенный из кармана телефон, и секретарше Танечке остается только гадать, куда на сей раз запропастилась её суровая шефиня.
Всё было неважно – кроме одного: неизвестно откуда и почему свалившегося именно на Веру этого маленького неуклюжего урчащего рыжего ангела, который, забыв обо всем на свете, умиротворенно и ласково мурлыкает только ему одному (ну, ещё может соседским кошкам) известную песню:
– Фрр…ррр…рр…р… Фрр…рр…ррр…р…


II

Опаздывали как обычно. Точнее, опаздывала Вера, потому что Люк торопиться-то особенно было некуда. Каждое утро Вера будто просматривала один и тот же, знакомый до тошноты и желания выть, фильм. Она – одетая, дубленка на одном плече, язык – на другом. Взмокшая, как только что из бани. Телодвижения сведены к минимуму, то есть, из движений только вдох и выдох. Приникшая виском к такой прохладной стене, Вера уже не поторапливала, а тихо и обреченно стонала.
Лю – причесанная, с начищенными до блеска перышками и накрашенным правым глазом, вот уже десять минут, задумчиво приоткрыв рот (эта извечная загадка женщины корнями уходит глубоко в древность), докрашивала левый, который по виду давно уже ничем не отличался от своего «готового» собрата.
– Ну, вот уже почти всё, осталось только одеться. У меня такое чувство, что я что-то забыла…
– Про авитаминоз и катастрофическое выпадение волос и перьев ты мне сказала, на нехватку солнечных лучей и полноценного десятичасового сна пожаловалась, просила не забыть купить зубной порошок для чистки крыльев и ещё что-то… умное…для зубов… вроде бы, ты ничего не забыла.
– Нет, причем тут умные зубы? Не забыть купить зубной порошок «Особый» и «Умную эмаль» для ногтей, против ломкости, – задумчиво и нараспев повторила Лю, натягивая шоколадного цвета шортики с выложенной голубыми стразами надписью «Peace».
«Ну просто «голубь Мира» ни дать, ни взять», – констатировала измученная бездействием Вера, – «Женщина… что с тебя возьмешь, кроме анализов…»
– Зайчик, за окном минус тридцать, ты бы хоть свитер какой-нибудь надела, смотреть ведь на тебя потом зябко…
– Вот ещё глупости, это для вас людей в минус сорок холодно, а со мной ничего не случится. Ангелы не мерзнут.
– Ага, только судя по твоим утренним спиралевидным вкручиваниям в одеяло, этого не скажешь.
Люк фыркнула, накинула на себя что-то вязаное, в крупных дырках, затем выпятила нижнюю губу и заявила. – Я готова. Поехали работать.
Вере следовало бы театрально вздохнуть и вознести глаза к небу в благодарность за свершение этого чуда, но она только привычно поджала губы, тихо вздохнула и, легонько подтолкнув Лю к двери, выдохнула:
– Поехали.


Время пробок давно миновало, и машина птицей летела по Каширскому шоссе, почти нигде не сбавляя ход. Изученная вдоль и поперек, дорога успокаивала, настраивала на задумчивый, размеренный лад… и почему-то Вера стала вспоминать, как они познакомились с Лю год тому назад…
Тогда Вере исполнился тридцать один год. В то время она была всецело поглощена работой. Потихоньку затягивала сердечные раны, никого не подпускала к себе и была довольна своей спокойной, распланированной до мелочей на пять лет вперед, жизнью.
С работы Вера приезжала поздно, около одиннадцати. Впрочем, такой бешеный график имел свои плюсы, не давая возможности задумываться о себе, своей «безразличной к личной» жизни. Работа отнимала все силы, затягивала в круговорот поставок, контрактов, объема продаж, конкурентов. Вера строила планы и, потихоньку реализовывая их, чувствовала себя вполне счастливой. Люк ввалилась в её жизнь незапланированным и разрушительным цунами, в тот промозглый осенний вечер, когда Веру угораздило выбраться в парк, расположенный неподалеку от дома.
…Несмотря на вымотанность, ночью совершенно не спалось, и, устав слоняться по дому, Вера решила немного прогуляться, замерзнуть, отчего потом быстро заснуть.
Она любила этот парк, хоть и выбиралась сюда нечасто. Поэтому была рада его тишине, нарушаемой лишь шорохом листьев под ногами и отсутствию народа в это позднее время. От сладковатого запаха прелой травы, смешенного с дымом тлеющих стожков осенней листвы, тоскливо скулило сердце.
Захотелось курить. Вытряхнув из пачки «Кеnt» очередную сигарету, Вера свернула с основной тропинки к рощице кленов и с наслаждением затянулась. «Скулёж» не унимался, и тут она поняла, что наводившие тоску звуки исходят откуда-то извне, со стороны охапок листьев. Присмотревшись повнимательнее, Вера заметила, что одна из них периодически вздрагивала и шуршала. «Щенок», – решила Вера, – «Да, вот только собаки мне сейчас и не хватало». Отгоняя от себя и одновременно усмехаясь возникшему образу одинокой Дамы с собачкой, Вера поёжилась, подняла воротник куртки и направилась домой. Но тоскливые звуки усилились, теперь к ним добавились всхлипы, и даже приглушенное рыдание. Пришлось вернуться.
Разворошив мысом ботинка пару стогов, Вера направилась к третьему, но не успела замахнуться, как замерла от вопля:
– Ты что, с ума спятила? Только попробуй, тронь!
Перед ней, дрожа и плача, поджав ноги и обняв руками колени, сидело нечто, напоминавшее подростка, и отчаянно куталось в пару очень грязных, видимо, мешков, набитых листьями и ветками. Подросток, размазывая грязь по лицу, капризно тёр запачканным кулачком слезящийся глаз, а вторым, зеленым, как еловая ветка, сердито буравил Веру.
– Ты кто такой и что тут, парень, делаешь? – наобум определив пол, спросила Вера.
– Сам ты парень, глаза разуй, не видишь что ли, ангел-хранитель я… жду тут…только холодно и собаки… днем были, еле убежала… вот… – существо снова заплакало.
«Пьяная или обкурилась. Впрочем, точно девчонка, вон как сырость разводит. Ментов что ли вызвать, – размышляла Вера, пряча окончательно замерзшие руки в карманах. – Какого лешего меня сюда принесло, спала бы сейчас дома, в тепле… Не, в милицию нельзя, она, похоже, почти голая… Придется домой…»
– Ладно, раз такое дело, прекращай рыдать и шуруй за мной, завтра решим, что с тобой делать.
Девчонка мигом послушалась, напоследок хлюпнула носом, подтянула сползавший мешок и зашуршала следом за мысленно проклинающей себя, и эту ночь, и этот парк, Верой.


Нащупав в прихожей выключатель, Вера впустила дрожащую от холода девушку, захлопнула дверь и начала раздеваться.
– Ванная прямо по коридору, иди отмывайся. Эй, и выбрось ты, наконец, эти грязные мешки, нашла, чем прикрываться, половину парка с собой притащила!..
– Я не «Эй», меня Люк, между прочим, зовут, – пробурчало перепачканное до чертиков создание и демонстративно хлопнуло дверью.
«Люк… хм, тоже мне… Впрочем, девчонка точно не подарок, только это даже не люк, это – полнейшая крышка…», – поморщилась Вера и, натянув свитер потеплее, ушла на кухню ставить чайник.
…Допивая кофе и постепенно засыпая под плеск, фырканье и льющуюся из душа воду, Вера наконец-то услышала смущенный лепет из приоткрывшейся двери ванной:
– Эй, мне бы это… пижамку какую-нибудь или лучше халатик… только ты там смотри, не подглядывай…
– Нашла чем пугать, можно подумать, что я увижу там что-то новое… Я тебе тоже не тёзка «Эй», а Вера, потрудись запомнить… На, держи. – Просовывая в дверную щель голубой в пестрый цветочек халат, Вера подняла глаза и … обомлела. «Нового» было предостаточно – за спиной у прижимавшей к себе халат Люк, смешно топорщась в разные стороны, торчали два мокрых белоснежных крыла. Похоже, что именно их Вера приняла за пыльные, в листьях и ветках, грязные мешки. И именно в них пыталась закутаться продрогшая в осеннем парке Люк… Ничего не приходило Вере на ум, мысли пугливо сбились в кучку, потом окончательно спутались. Не выпуская из рук край халата, цепляясь за него как за последний кусочек реальности, она молчала.
Тем временем, Люк, смущенно вглядывающаяся в Веру разнотравьем зеленых глаз, наконец, что-то для себя осознав, шумно выдохнула. Потом улыбнулась, окончательно выдернула из рук Веры халат и преспокойно начала его натягивать.
– Ммм, да ты девушка…а я тебя тогда за парня приняла. Что ж, ничегошеньки удивительного, – добавила, уже кокетничая со своим отражением, Люк. – Джинсы, ботинки, стрижка, глаза за очками, куришь, энергетика опять же… нетипичная какая-то. Только вот, пожалуй, голос – тихий, сдержанный, со скрытыми эмоциями, очень нежный для парня, даже слишком… он меня тогда и смутил… Я так рада, что ты не парень…
– Да? А с чего это ты так радуешься? – спросила Вера, постепенно приходя в себя.
– Ну, с ними не интересно, да и приставучие они какие-то. А ты – совсем другое дело… к тому же, теперь вижу, что хорошенькая.
– Глупостей только не надо мне говорить, ладно? Ты бы лучше подумала, куда тебя завтра девать…
Нет, это уже было слишком. Давно Веру никто так не смущал. Похоже, что удивительной девчонке со своим щебетаньем это практически удалось. Пытаясь побороть удушливую жаркую волну притока крови к лицу и хоть как-то заглушить в ушах противно звеневшее словечко «хорошенькая», Вера поняла, что, несмотря на все приложенные усилия она предательски, совсем по-девичьи, краснеет. Хорошо, что Люк, что-то увлеченно говорившая ей в это время, не замечает ничего вокруг:
– … а зимой мы с тобой поедем в отпуск на море, ну хоть на несколько дней…
– Какой отпуск? На какое море? И кто это «мы»? – испуганно перебила её Вера, досадуя на себя, что всё прослушала.
- Ну, как в какой, в ежегодный. Куда пока не знаю, думаю, лучше всего будет поехать на Сицилию, например, в Ликату, понежиться на берегу Средиземного моря… Ну, а если станет скучно, то оттуда махнуть в Палермо… Ты ведь так мечтала об этом.
Вера начинала потихоньку закипать.
– Послушай меня, милая девочка. Только очень внимательно, прошу. Никто никуда ни в какой отпуск зимой не едет. Никаких «мы» нет, не было и не будет. Всё это плод твоего больного воображения. Кстати, и моего тоже – раз я, будучи в здравом уме, подобрала с улицы бродячего ангела и вот уже битый час, вместо того, чтобы спать, веду с ним душеспасительные беседы. Сегодня ты ночуешь у меня, а завтра собираешь перья в крылья и исчезаешь из моей жизни раз и навсегда. Вопросы есть?
– И даже не один: почему у тебя в доме только пара жутких убитых тапок, нет крема для рук и где моя зубная щетка? Потому что я, хочешь ты этого или нет, остаюсь у тебя.
– Да… с как-кой стати? – Вера от возмущения уже заикалась, – И д-думать не моги!
– Разуй глаза, я ждала в парке тебя.
– Ага, интересно, с чего ты так решила? Там до меня днем была куча народу, выбирала бы себе любого.
– Я ждала там именно тебя, потому что… Понимаешь, я промёрзла там полдня, но никто мне даже слова не сказал, да и вообще, все, в упор меня не замечая, шли своей дорогой… Вот и выходит, что ты единственная, кто может меня видеть. Так что я к тебе, – скрывая улыбку старательным выпячиванием нижней губы, резюмировала Люк.
– Ничего не знаю. Крылья есть, значит, и летать умеешь. Выпну утром из окна и департируйся туда, откуда взялась.
– Личных ангелов обижать нельзя, грех это, – заученно выдала Лю и со скорбным укором посмотрела на Веру. – Меня к тебе прислали, с тобой я и останусь. До конца или до того момента, пока в этом будет необходимость. Заметь, не я это решаю.
– Звучит утешительно. Потому что со всеми, кроме тебя, я договорюсь.
– Ну и прекрасно, – примиряюще зевая, закончила неприятную для неё беседу Люк. После чего, щурясь на свет и потягиваясь, пролепетала:
– Твоему ангелу давно пора баааиньки… такой тяжелый день…
«Мой ангел… Ангел Веры… мдя, феерически… надеюсь, что это просто маленькая паранойя, от переутомления… завтра пройдет. А день и правда был тяжелый… спать… спать», – вздохнула Вера, сняв очки и потирая натруженную переносицу.
– Пошли укладываться. Второго одеяла у меня нет, но подушка, думаю, найдется. Я чутко сплю, надеюсь, ты не храпишь…
Часы, не спеша отбив тихий звон, отделяющий один час от другого, привычно нашептывали себе дальше: «Тик-так, тик-так. И в такт, и не в такт. Ты как? Я – никак. Живу – просто так… Кто – друг, кто – враг? Узнай, простак… Тик-так, тик-так. И в такт, и не в такт…» Три часа ночи. Люк давно спала, крепко обнимая подушку и, периодически зарываясь в неё всем лицом, пряталась от вездесущих надоедливых перьев.
Вера сидела возле неё, подперев щеку рукой и грустно размышляя, чем именно она умудрилась настолько прогневить Бога, что он решил «осчастливить» её таким «подарком». Разумеется, грехов хватало, впрочем, не намного больше, чем у всех остальных… Странно все это… «Так сложились звезды, так тому и быть», – решила она, припоминая слова давно позабытой песни…
За окном, словно изголодавшийся тайный любовник, торопливо и яростно вжимаясь в землю, валил снег. Первый в этом году. И пока ничего не подозревавший город спал, он разлаписто заметал большими пушистыми хлопьями все следы, предлагая утром начать жизнь с нового белого листа.
В ту ночь Вера так и не уснула, до рассвета оберегая покой спящего ангела, нежно и счастливо улыбающегося чему-то во сне…


…Вздрогнув от порыва ледяного ветра, свистящего в щель неплотно закрытого окна, Вера отогнала от себя, ставшие теперь такими далекими, воспоминания. За стеклом проносились бесснежные пустынные поля, напоминающие космические пейзажи. Безрадостной выдалась зима – холодно, а снега нет и в помине. Только сильный неутихающий ветер второй месяц рыскал голодным волком по потрескавшейся неприкрытой земле, вылизывал своим шершавым языком московские улицы. Обветренные дома, обветренные деревья, обветренные прохожие…
Вера машинально облизала пересохшие обветренные губы и обернулась. Лю мирно дремала на заднем сиденье.
– Эй, работница, просыпайся, приехали.
– Что, уже?.. Так быстро? Ну вот, а я так сладко уснула. Только сон начала какой-то смотреть – и всё… приехали. Снова эта рабооота… – тихо заворчал заспанный ангел, потирая на выходе рыжую макушку, в очередной раз ушибленную о крышу автомобиля.


Лю всячески шкодила на работе, развлекаясь от этого по полной программе. Сотрудники, в первое время припадочно шарахавшиеся от внезапно падающих документов, папок, стульев, начали возмущаться. И только после очередного Вериного «строгого предупреждения» игруля Лю научилась более-менее вписываться в интерьер и, если и озорничала, то безобидно и максимально тихо.
То она поочередно засовывала в ксерокс крылья, повизгивая от восторга, когда их высвечивало светом, а потом с любопытством разглядывала вылетающие листы с ксерокопиями перьев.
То она, закусив губу, погружала кончик крыла во взбитую пенку Вериного капуччино и, основательно повозюкав перья в чашке, начинала рисовать на стене замысловатые узоры.
То, забравшись с ногами на кресло, играла в «самолет»: обнимала руками спинку, принималась утробно «жужжать» и отчаянно махать крыльями. В результате, кресло набирало внушительную скорость разгона, и довольная собой «Шумахер Лю» весело рассекала на нём пространство.


– … Да успокойся ты, егоза, мне поставщик звонить должен, посиди хоть минуту спокойно, – Вера выкладывала из портфеля документы, одновременно просматривая график совещаний, запланированных на сегодня. – Ведь полчаса не прошло, как приехали, а у тебя уже штопор в одном месте завёлся…
– Я же помогаю тебе, вот папочки надо ровненько сложить, а то у тебя вечно бардак тут, смотреть страшно, – Люк вытягивала со стеллажа очередную папку с технической документацией и, чихая от потревоженной пыли, волокла её на диван.
– Спасибо, дорогая, только прошу тебя, оставь всё на месте. Я потом уборщицу вызову, она сама как-нибудь разберется. Иди лучше кофе попей, потому что… – договорить Вера не успела.
Накренившийся пизанской башней стеллаж с медленно съезжавшими под горку папками, надрывно заскрипел и шумно рухнул. «Помощницын» след моментально простыл, и, судя по затихающему топоту, теперь он теплился в конце коридора, возле новенького кофейного аппарата… Вера вздохнула. Начинался обычный рабочий день.


III

Неспешным субботним утром Люк сидела на кухне и капризничала: роняла ложку, бурча себе что-то под нос, время от времени гремела посудой, потом оглушающим шепотом ругалась на неё. Шумно шаркая ногами, ходила из угла в угол, злилась, хлопала дверьми в ванную и кухню, в общем, всячески себя развлекала в меру своих скромных сил.
Вера с кротостью и смирением переносила приступ ангельской ярости, накрывшись одеялом с головой, и стойко пытаясь уснуть, несмотря ни на что.
Наконец Люк не выдержала – и Вера, сама того не зная, прямо из сна попала в эпицентр воронки оглушительного скандала.
– Да что же это такое, сама меня каждый день ни свет, ни заря будит, а в выходные спит без зазрения совести до обеда… Вера, не притворяйся, будто не слышишь. Вставай, хватит валяться!
Вера, смекнув, что лучше после поплатиться за законный отдых, чем сейчас спорить, «уснула» ещё крепче и натуральнее. Лю походила вокруг дивана, шумно вздыхая, потом присела на краешек, хлюпнула носом и со слезами в голосе пропищала:
– А у меня сегодня, между прочим, День ангела.
Вера зашевелилась и разлепила один глаз:
– День рождения, что ли?
– Ну, что-то вроде того, мне четыреста пятьдесят лет…
– Сколько? – Вера открыла второй.
– Всего четыреста пятьдесят. Я ещё молодой ангел. Тем более, что отмечаю не всегда, только когда вспомню. Вот в прошлый раз праздновала в 1907 году в Париже… Да, славное было время. – Лю спрятала под пушистыми ресницами смешок зеленющих глаз и, вспоминая что-то приятное, разволновалась, задышала чаще и нетерпеливо зашуршала крылышками:
– Вер, а Вер… Давай сегодня устроим праздник… Все-таки круглая дата.
– Ох, и хитрюга же ты. А почему вчера мне не сказала? Я бы хоть подарок заранее тебе купила.
– Решила не говорить, пусть, думаю, сюрприз будет. Не, я сама хочу выбрать. Мы сегодня вместе пойдем в магазин и купим мне подарочек.
– Что же тебе подарить?
– Хочу игрушку, большую и мягкую. Буду обнимать её и засыпать.
– Только не в моей постели, дорогая. Втроём мы не поместимся. Могу тебе выделить место на коврике – там можешь обниматься с кем угодно.
– Фу, ну отчего ты такая вредная, у тебя в детстве игрушки-то были?
– Машинки, коньки и мяч футбольный…
– Дальше можешь не продолжать, – наморщила нос Лю, – с тобой все ясно.
– Ну, не обижайся, – Вера пошла на мировую, – игрушку так игрушку. Ладно, тогда вставать, умываться и завтракать. А ты собирайся пока, чтобы мне тебя полдня не ждать. Договорились?
– Да я мигом, только быстренько выберу, что же мне сегодня надеть, – Лю подобрала распущенные крылья и активно закопошилась в платяном шкафу, как Царь Кощей в своём богатстве.
«Быстренько выберу, что надеть… Нет, это что-то из области женской фантастики», – снисходительно улыбнулась Вера и не спеша направилась в ванную.

 
Магазин игрушек (один из самых больших в столице) представлял собой как минимум целое государство. Несколько этажей, до верху набитых куклами и кукольными домиками, лошадками и медведями, мечами и пистолетами, железными дорогами и пиратскими кораблями, машинками и роботами-трансформерами… Между стеллажами нескончаемым потоком разливалось море восторженных детских (да и чего скрывать, родительских) глаз. Все эти сокровища можно было либо потрогать, где сможешь дотянуться, либо просто поглазеть, временами забывая от восторга тянуть заученное с годами «Ну, купиии!..»
Вера моментально потеряла обезумевшую от счастья Люк из виду, и только изредка белое пятно крыльев снежным островком всплывало то там, то тут.
С грустью и растерянной завистью смотрела она на всё это детское изобилие, вспоминая зелёных пластмассовых кошек и Крокодилов Ген с меховыми коричневыми Чебурашками, грузовики на веревочке, желтых целлулоидных кукол, которые пищали «Уа!», как только их переворачивали на спину и обратно, потрепанный в битвах, с трещинами на швах, футбольный мяч – один на весь двор… Её детство, искренне радующееся пятикопеечной газировке из автомата, вафельному стаканчику мороженого или билетам в кино на сэкономленную сдачу…
Что-то особенное, с годами окончательно утраченное, всё же было в их далёком неизбалованном детстве, что-то немного наивное, но светлое, побуждающее ценить, беречь, заботиться… Способность удивляться и получать радость от каждой мелочи, способность верить в то, что чудеса бывают. Что же изменилось, исчезло теперь? Потребительский интерес к жизни, потребительский интерес к людям. Появилось много игрушек, но стало меньше радости от них, потому что любовь, даже самую большую, нельзя разделить на всех, она не терпит количества и множественного числа. Любить всех, то же самое, что не любить никого. Стали ли счастливее нынешние дети от очередной десятой куклы или двадцатого радиоуправляемого джипа? Не стали ли игрушки заменой родительской заботе, вниманию, совместно проведенному времени?
Связь времён и их отличие – всё это так легко проследить по детству поколений. Наши родители радовались мандаринам, карамелькам в блеклых фантиках, редкой плитке шоколада, орехам в золоченой фольге. Гордились сшитыми мамой штанами или подобранным с улицы щенком «настоящей овчарки пограничника», которого на семейном совете было разрешено оставить. Наши внуки будут забывать менять батарейки роботам-собакам и с удивлением слушать фантастические рассказы о мыльных пузырях и воздушных змеях…
Верину задумчивость нарушил воинственный клич и знакомое урчание. Довольная жизнью и собой, Люк с горящими глазами продиралась через толпу, волоча за собой «добычу» – совершенно окосевшего розового лопоухого зайца с белым пузом, длинными ногами и ушами до колен.
– Лю… Что это за мутант, где ты его откопала?
– Красавец, не правда ли? Не завидуй, еле его нашла – в медведях был закопан.
– Ну, посмотри, сколько здесь игрушек симпатичных – зачем тебе этот лупоглазый заяц, тем более, розовый?
– Ничего ты не понимаешь! Да его у меня чуть с руками не оторвали, еле отбила. Нет, я хочу именно этого. И точка. – Лю вцепилась в зайца насмерть, и было ясно, что никакая земная и потусторонняя сила не сможет отобрать у неё этот подарок.
Вера сдалась:
– Покупаем. Только с условием, чтобы духу его не было в постели.
– Ура! Не будет, честно-пречестно, я заиньку в кресле размещу со всеми удобствами, ты его даже не заметишь.
– Ну да, мало мне было незаметного ангела, теперь у меня есть ещё более «незаметный» заяц, – заворчала Вера, таща зайца за уши по направлению к кассе. «Розовый мутант» цеплялся за всё подряд и отчаянно безбожно линял, всем своим видом обещая переплюнуть Лю в этих «добродетелях».
– А как и где мы будем праздновать? – расчищая Вере путь, прощебетала Лю.
– Ну, если кирпич на голову не упадет, то вечером поедем в один хороший ресторан. Надеюсь, ты не против?
– Я?! Да я всеми шестью конечностями «за», а все близлежащие кирпичи посшибаю взглядом.
– Вот и славно, – Вера обреченно вздохнула. «Шестиконечный ангел, теперь вот шестиконечный заяц… Как жить дальше? Не представляю…».


Вечером комната представляла собой полнейшую картину разрушений как после цунами – повсюду живописно развалились всевозможные кофточки, блузки, платья, юбки, пара корсетов и одиноких чулок без пары. Лю вдохновенно работала над праздничным образом, поочередно прикладывая или примеряя то одну, то другую вещь, корчила рожицы, придирчиво осматривая себя со всех сторон в зеркале. Наконец, тяжелейшая задача со множеством неизвестных была решена, гардероб выбран и окончательно утвержден. После чего успокоенная Люк переключила своё внимание на невозмутимую Веру, увлеченную очередной книгой Марио Пьюзо.
– А ты что наденешь?
– Джинсы, рубашку, пиджак вот этот… Или лучше свитер, – ответила Вера, не отвлекаясь от чтения.
– А мне так нравится, когда девочки носят юбочки…
– Мне тоже, милая, но сама я предпочитаю штаны. Главное, чтобы мне было удобно, нигде не резало и не натирало.
– Понятно, – едва улыбнулась Люк и принялась переодеваться.
Быстро собравшись, Вера удобно устроилась в кресле и, приготовившись к долгому ожиданию, снова принялась читать. Через некоторое время она отвлеклась, потом заскользила взглядом по плавным изгибам, округлым линиям тела Люк; залюбовалась прозрачной, будто светящейся изнутри, кожей, мысленно поправляя выбивавшиеся из её прически золотистые завитки волос…
– А ты красивая… – самой себе тихо произнесла Вера, потом о чем-то задумалась и погрустнела.
Она смотрела на Лю и чувствовала, как в её груди, медленно, но верно, по-кошачьи, то нежно лаская, то болезненно цепляя коготками, потягивается давно позабытое желание. Люк вздрогнула, обернулась и внимательно, будто впервые, посмотрела на Веру – непривычно сдержанная, внутренне собранная, предельно сосредоточенная. Похоже, что и она интуитивно, кожей почувствовала эти роковые зацепочки, тоненькими ниточками протянувшиеся между ними.
Вера ждала этого и одновременно боялась… А внутри уже вовсю волновалось нечто окончательно разбуженное, дикое, проголодавшееся и почуявшее добычу, заставляющее сердце биться быстрее, разгоняющее кровь по телу и мурашки по спине. Тягучее тепло разливалось по позвоночнику и выше, по его верхним позвонкам, по хребту, по той древнейшей, звериной, эмоциональной хорде, в которой (и Вера наверняка знала это) обитает человеческая душа со всеми своими добродетелями, чувствами и пороками.
– Ты… что-то сказала? – переспросила Лю.
Вера окунулась напоследок в травы изумрудных глаз, потом задумалась, и, чиркнув по девушке всё ещё грустным взглядом, уже громче добавила:
– Тебе говорили, что ты красивая?
– Говорили, но я им не верила.
– Но мне-то ты веришь?
– Тебе-то я «веру». Но все равно ты необъективна, так что тебе это только кажется. Не такое уж я совершенство.
– Когда мне кажется – я крещусь, – резко ответила Вера.
– Тоже мне, нашла, чем напугать ангела.
– Собирайся лучше, не отвлекайся, а то такими темпами мы и к ночи не поспеем. Вот закроют заведение, и тогда хочешь пугайся, а хочешь нет, не поможет.
– Для тебя, между прочим, стараюсь. Могу вообще голой пойти, никто и не заметит.
– Хм, а что, неплохая идея…
– Вера!
– А что такого? – Вера впервые смотрела на Лю вот так: в упор, не мигая, не воровато, а смело и открыто, почти не пряча под провоцирующей улыбкой не на шутку разыгравшееся воображение.
Лю поскорее спрятав смущение, мигом похватала выбранные вещи и убежала в ванную.
Вдогонку ей донёсся еле слышный шепот:
– Чудо ты моё… в перьях…


IV

Ресторан был переполнен. Музыка, смех – веселье в самом разгаре. Посетители, давно уже вошедшие в раж, как глухари на токовище не замечали никого кругом.
«То, что надо, – подумала Вера, – меньше будет расспросов, толков и удивленных взглядов». Люк изо всех сил стараясь выглядеть взрослой, прожженной жизнью женщиной, забыв, что её никто не видит, и смотрелась так комично, что Вере было уже абсолютно всё равно, кто что подумает и скажет.
– Ну, – совершенно довольная собой, кокетливо произнесла Люк, – что мы будем, девушка, с вами пить?
– Пить мы будем исключительно коньяк, – произнесла Вера, отвечая Лю и подошедшей в то же время официантке, заказывая бутылочку «Ани».
– Только будь с ним поосторожней, дорогая, – добавила Вера, – Он коварный, шестилетней выдержки. Если почувствуешь, что он кружит тебе голову, лучше пропусти и передохни немного.
– Ню-ню, кто из нас старше и больше за свою жизнь выпил? – потянулась к бокалу Люк, – Вам не видать моих рекордов. Ммм… повкусняшно, а с колой он вообще не чувствуется.
– Рада, что тебе нравится. – Вера обновила бокалы. – Зайчик мой, давай выпьем за тебя, за твой День рождения. Желаю тебе самого большого здоровья, чтобы хватило на всю твою долгую жизнь. А ещё – самореализации тебе как личности, ведь ты у меня личность. Ну, и всего, чего ты сама захочешь.
– Спасибо. Постараюсь не забыть про все твои пожелания и быть такой, как хочешь ты, – Лю по-девичьи зарделась, постреляла масляно-оливковыми глазками, наводя прицел то на Веру, то на молодого человека за соседним столиком.
– А ты коварная, очень коварная, – усмехнулась Вера, – Да уж, терпения мне с тобой, огромного человеческого терпения.
– И любви, – неслышно, одними губами прошептала Люк.
– Что? – Вера не поверила своим ушам. – Не расслышала, повтори.
В очередной раз заиграла ритмичная музыка, некоторые из разгоряченных посетителей сорвались вслед за ней на нижний ярус помещения, где располагался танцпол. Лю мило улыбалась и хлопала ресницами – по-видимому «включала блондинку».
– Верочка, я танцевать хочу, пойдем со мной.
– Ну, вряд ли моя компания тебе поможет или будет пользоваться успехом. Я не умею танцевать и думаю, что ты и без меня прекрасно справишься. Ты иди, а я буду любоваться тобой отсюда.
Лю не заставила себя долго упрашивать и грациозной бабочкой выпорхнула из-за стола, прихватив с собой наполненный бокал.
Сверху был широкий обзор на всю веселящуюся публику. Люди танцевали по-разному, и каждого было видно как на ладони: кто самозабвенно, наедине с собой, кто самовлюбленно, напряженно оглядываясь вокруг, кто заигрывающе, пытаясь произвести впечатление на окружающих, а кто просто дурачился и получал от этого удовольствие.
А Лю… Тут Вера задумалась, не зная, как бы поточнее определить её танец. Лю не танцевала, она рассказывала в танце, проживала в нём отрывки отдельных историй – о себе и людях, об их чувствах, впечатлениях, радостях и неприятностях, о жизни того, кто невольно соприкасался с ней в танце. И каждое её движение было словом, слова плавно связывались в строки, строки – в песню… И вот уже совсем иное, совершенно новое, отличное от реальной, невыносимо громкой, надрывной музыки, возникало в зале. Ранее не слышанное, более одухотворенное, гармоничное, очищающее пространство и воздух вокруг, звучание… А Лю, не замечая происходивших изменений, продолжала жить и звучать, перебирая незнакомые Вере мелодии, создавая их в себе, работая как маленький, но мощный орга'н.
Ну почему ангелов всегда изображают либо в виде упитанных младенцев, либо отрешенными от мира юношами в белых одеждах? «Интересно, они из каких соображений выбирают нам таких вот нетрадиционных ангелов? Или специально из тех, что похуже – потому что за опеку над нами им светит больше награды?» – размышляла Вера. – «И ведь действительно никто её не замечает, никто пальцем в крылья не тычет, танцует себе, невидима и свободна – от условностей, комплексов, правил, времени, бед и болезней… А с ней за компанию и сама становлюсь невидимой – когда родителей в последний раз видела… а друзей… Я уже и вправду невидима, вот только, свободна ли? Эх, девушка, милая моя Вера Валентиновна, и как вы докатились до такой жизни? Крепко же меня эта девочка зацепила, крепко, под самые жабры…»
Вера задумалась, потом на секунду задремала, но неожиданно кто-то, приобняв её сзади за плечи и жарко дыша в самое ухо, громко пропел, перекрикивая музыку:
– Может быть, нас с тобооою и нету на свете – лишь две тееени, да сердце моё…
– Люк?! Ты что, с ума сошла – ангелы не пьют, тем более, столько. На минуту тебя нельзя оставить! Что тебе за это будет?
– Не знаю, моя совесть не отвечает или временно не доступна…
– А серьёзно?
– А серьёзно, ну, максимум, что мне грозит, – шлёпнулась рядом невинно улыбающаяся Лю, – не примут обратно, скинут с неба – и до встречи в иной жизни, привет Земле!
– Не поняла? Подожди… – Вера поймала официантку и заказала два кофе, – Можешь объяснить мне все толком, без этих твоих прибауток?
– Да я и объясняю – проведут собрание II Высшего Сонма ангелов, а потом возьмут да и разжалуют в люди – нет для ангела худшего наказания.
– А что, человеком быть совсем плохо?
– Спрашиваешь! Ещё как плохо. Ну, подумай сама, ваша жизнь – это отрезок времени, лет в 70-80 максимум, которого в моей жизни мне хватило бы только на период горшкового созревания. Вы ужасно беспокойные создания – мучаетесь от невыраженных эмоций, страдаете от противоречивости чувств. Страшась одиночества и собственной ненужности людям и обществу, вы в то же время боитесь друг друга, в общем, подвержены куче сомнений. Постоянно озабочены проблемой выбора, живете в страхе голода, холода, природных и городских катаклизмов. Боитесь безработицы и одновременно патологически ленивы. Вы скрытны, недоверчивы, опасаетесь, но в глубине души трепетно ожидаете мнения окружающих. Вы задыхаетесь и сходите с ума в городе, но вы же безумно боитесь и той природы, в которой вы жили когда-то. Одни сплошные стрессы. Я уж не говорю о том, что все люди подвержены болезням и, наконец, смертны. Достаточно или продолжить список «прелестей» людской жизни?
– Хватит, я и сама могу продолжить дальше. Только у нас тоже не все так плохо и ты прекрасно это знаешь. Вам есть чему позавидовать, поверь мне. Да, мы живем мало, но тем острее и полнее мы ощущаем жизнь, стремимся, как можно больше, успеть в ней. Мы помним свое прошлое, перенимаем опыт от родителей, и в свою очередь, сами, становясь родителями, продлеваем себя в наших детях и почти заново перерождаемся в наших внуках, являясь пусть маленьким, но звеном в связке поколений. Да, мы сомневаемся и выбираем, и это означает, что нам есть из чего выбирать. Мы не живем по заданной стандартной программе, мы боремся со всем плохим в нашей душе, часто проигрываем битву, но потом страдаем. Мы эмоциональны, иногда даже не в меру, но мы счастливы тем, что благодаря своим чувствам способны на непредсказуемые поступки, на подвиги и преступления, на любовь и предательство, на добро и зло. Мы люди и вряд ли когда изменимся.
Лю опустила глаза и смущенно шмыгнула носом:
– Ну, вот, собственно, всё это мне скоро светит прочувствовать на собственной шкуре, потому что по иерархической лестнице я качусь на полной скорости вниз. Сначала просто ангел, потом ангел-хранитель, потом ангел, материализующийся в жизни своего подопечного, потом недолго и до человека докатиться… Сначала думала, что исправлюсь, теперь вижу, ничего не выходит, моё болезненное любопытство меня погубит…
– Да ладно тебе, Лю, ну ты же в чем-то девушка, даже в большей степени, чем я, так что всё это вполне тебе свойственно. Ну, не расстраивайся ты так.
Люк хлюпала всё чаще, наконец, подняла на Веру полные слёз глаза, напоминавшие молодую листву после дождя, и прорыдала:
– Пообещай мне, что ты меня не броооосишь!.. Ты мой последний шанс не свалиться в чье-нибудь тело, не хочу проторчать в нем всю жизнь, а потом умереееть…
– Перестань, дурочка, ну куда я от тебя денусь, сама подумай. Ты мой подарочек на всю жизнь, так что мне с тобой еще лет тридцать как минимум светит мучиться. Лю, ну не плачь, я не могу, когда девушки плачут, всё что угодно готова сделать, только прошу, прекрати это мокрое дело!..
Вера достала из кармана штанов платок и начала промокать им нескончаемые слёзы. Потом Лю опомнилась, раскрыла пудреницу, икнула от испуга, мгновенно успокоилась и, максимально спрятав в зеркальце лицо, принялась приводить себя в порядок.


…Домой добирались на такси. Убаюкивала множеством огней предрассветная Москва, притихшая, непривычно опустошенная, уставшая, помятая, словно новая русская купчиха после бессонного ночного кутежа… Вера старалась сидеть прямо, не облокачиваясь, чтобы не уснуть. Из последних сил следила за дорогой, время от времени направляя пожилого таксиста. Лю, расположившись позади Веры, обняла её и крепко спала, по-щенячьи уткнувшись носом ей в спину.
– Вы, девушки, с карнавала, что ли? – вполоборота поворачиваясь к Вере петлистым ухом, спросил шофер.
– Вы о чем? – не поняла Вера.
– Ну, на карнавале, небось, танцевали? В костюмах, крылья-то вон как настоящие…
Вера судорожно сглотнула и, охрипшим от волнения голосом, машинально ответила:
– Да. С костюмированного бала… первое место заняли на конкурсе.
– Тогда понятно. А рыженькая-то, ну вылитый ангелок, хороша… – добродушно улыбнулся водитель, – Ты б накрыла её курткой, замёрзнет ведь… Сейчас отопление прибавлю.
Вера стянула с себя светло-голубую куртку и укутала в неё даже не проснувшуюся Люк.
А машина неслась, почти не вздрагивая на ухабах и поворотах, периодически обгоняя такие же, одиноко летящие по городу такси, везущие по домам таких же, допоздна загулявшихся пассажиров…
Вера, одной рукой обнимая Люк, дышала всё медленнее и ровнее, не замечая, как постепенно проваливается в сладкую ватную дремоту, иногда прерываемую, будто издалека доносившимися по радио, обрывками любимой песни:
…Сколько видел я с ней сладких снов,
Я глядел на неё, не дыша.
Мне никак к ней с букетом цветов,
Мне никак – только плачет душа.
А где-то там так долго падал снег,
И летний дождь сменяет листопад.
И сколько б ни было счастливых дней,
Они как птицы улетят и унесут её с собой,
Оставив боль…


V

Странно, но на следующее утро живчик Лю проснулась ни свет, ни заря. Она бодренько завозилась, разбудив этим Веру, которая была не в состоянии не то что прикрикнуть и утихомирить хулиганку, но даже и глаза открыть. Вера перевернулась на другой бок и застонала – вчерашнее похождение давало о себе знать.
Люк сперва поумерила свой пыл, притихла на пару секунд, но потом, как ни в чем не бывало, начала ритмично шлёпать пяткой о батарею, извлекая при этом фантастические по громкости звуки, схожие по звучанию с африканскими барабанами. Вера напряглась, но, сцепив зубы, решила, что Лю сама долго не выдержит. Она была права – скоро и это развлечение Лю надоело, ведь в каждом выступлении артиста самое главное – наличие благодарной аудитории, а о ней сегодня можно было только мечтать. Наконец, ангел, как великий стратег и тактик, выдержав некоторое время тишины, решился на атаку.
Поиграй со мной, – заныла Лю, щекоча кончиком крыла у Веры под носом.
Это было стратегической ошибкой и последней каплей, которая тут же примкнула к переполнявшим душу остальным и окончательно утопила Верино терпение.
– Да сколько же можно, Люк! У тебя совесть есть, в конце концов?!? Ну, можешь ты… меня!.. хоть на десять минут!.. оставить в покооое!!!
Лю мгновенно отстала, и сквозь дрему Вера ещё слышала, как она, вздыхая и кому-то шепотом жалуясь, ворочается, шумно сопит, обиженно скрипит диваном, шуршит крыльями и ворчит, но потом звуки стихли, и Вера окончательно отключилась.


… Не в силах разлепить глаза, Вера шарила по ковру, пытаясь заткнуть вот уже в третий раз орущий «Хозяяяин, встааавааай!» телефонный будильник.
Глаза приоткрылись от непонятно откуда взявшегося треска и… единственное, что она успела заметить – была летящая на неё книжная полка. «Успеть накрыть собою Люк» – промелькнуло в голове Веры. Она метнулась вправо, слыша хруст подминающихся перьев, ощущая запах волос Лю, тепло её мраморной кожи.
«Девочка моя, прости…» – выдохнула Вера и провалилась в пустоту.


Вера очнулась в состоянии необыкновенной легкости, умиротворения, светлой спокойной радости. Было хорошо и тепло на душе, как в детстве, когда мама нежно гладила её, целовала в спутанную за ночь макушку, осторожно пытаясь разбудить спящую дочь. Вера просыпалась, но не открывала глаза, чтобы подольше растянуть мамину ласку и сладкую дрёму в теплой постели…
Как из позабытого сна вспомнила, что её, кажется, куда-то повысили, и теперь она проживает очередную, более совершенную ступень своего существования.
Рядом Вера увидела Лю, которая крепко спала, повернувшись к ней лицом.
«Живая, слава Богу», – успокоилась Вера, потом медленно, почти не дыша, разглядывала мирно посапывающую Лю, любовалась её полуоткрытым ротиком и дрожащими во сне ресницами, старалась не потревожить, но и не упустить из виду ни малейшей черточки, словно долго не видела её и очень соскучилась.
Тут Лю, смешно сморщив нос, громко чихнула, сладко потянулась и, скребя пяткой в отчаянной попытке запрятать её под одеяло, перевернулась на другой бок. И Вера увидела, что огромные, столько ей крови попортившие, белоснежные крылья, будто корова языком слизнула.
«Неважно, Лю проснется, и я обо всем у нее узнаю, ей, наверное, ампутировали крылья», – решила Вера. – «Вот только помнит ли она меня?»
Неосознанно она поймала себя на том, что уже в третий раз пытается откинуться на спину, но что-то большое и тяжелое, мешающее до конца повернуться, беспрестанно зудело между лопатками и противно щекотало всю спину.
Ошарашенная догадкой, Вера окинула взглядом свою комнату – всё было в ней по-прежнему, и только темно-коричневая книжная полка, под завязку заполненная какими-то чужими дисками, баночками, пузырьками и флаконами, множеством маленьких разноцветных свечек, висела на другой, противоположной стене.
С самой верхней полки на Веру равнодушно глядел лупоглазый розовый заяц.



11.01 – 03.02.2008