Vivat!

Мостовые. Камни, камни, камни, все серые, но в каждом свой оттенок.
Из окон льется музыка, она потоком хлынула в уши, стоило мне заснуть, и теперь вымывала из мозга остатки здравого смысла.
Все собираются здесь, зачем? Казнь. Величайшее развлечение всех времен и народов. Смешение света и тени, хлеба и зрелищ.
- Казнь, казнь!
Толпа, безумие и восторг.
- Монморанси смерть!
Господь с вами, какой Монморанси, это же не Тулуза!
Ложь. Это не та казнь, это не Тулуза.
Это Париж - он грязный и шумный, склочный и вычурный, но я люблю его - сейчас, во сне, я понимаю это как нельзя остро. Как нельзя - нельзя, нужно бежать, но бежать неудобно, чертовы платья и юбки. Бежать на площадь. Зачем? Казнь. Крики и вопли, пьяные шутки и трезвые всхлипы.
- Казнь, казнь!
Он сумасшедший - ему не то чуть больше двадцати, не то чуть меньше сорока. Он растрепан и безумен. Он вырывается из толпы - он не видит палача, он кричит:
- Дайте, дайте я прочту вам свои стихи!
Руки тащат его обратно в толпу, но он вырывается и продолжает кричать.
В небо взлетают шляпы и шапки, небо наклоняется до земли - это всего лишь сон, здесь и не такое возможно, - раздавливая краем фасады домов.
Старик в мантии с золотыми лилиями что-то корябает огромным пером в книге. Он вырисовыает даты и имена. Уже родился Джон Локк, Спинозе ждать ещё месяц, он опередит Жана-Батиста Люлли на четыре дня.
Мостовые, платья, лилии. Огромная полупрозрачная змея, обернувшаяся вокруг солнца и закусившая собственный хвост.
- Казнь, казнь!
- Стихи, стихи! Просим, просим!
И он взбегает на помост - импровизированную сцену, - как ребенок встает на табуретку, и начинает читать. И площадь замирает, а брошенный из окна букет мелких белых цветов зависает в воздухе, не решаясь упасть. И мостовые вспыхивают разными цветами, будто вымощены драгоценными камнями.
До Марсельезы оставался век.