Вальс поздних переселенцев

Накануне вечером пошёл снег. Пушистый, лёгкий. Снег кружась, словно вальсируя, медленно опускался с небес, покрывая серый город снежным пологом и, казалось, что снег совсем прекратился, но к утру налетел ветер, принёс новые заряды снега, и уже бушевала настоящая пурга. Может быть, сама Природа, прощаясь с нами, решила показать свой сибирский характер во всей своей красе? Не знаю, но пурга в день нашего отъезда разыгралась не на шутку. А может быть она не хотела отпускать тех, кто навсегда улетал из родной Сибири в чужой, неведомый край, в Германию? Лишь поздно вечером, буквально за пару часов до отлёта самолёта, снегопад прекратился, будто Природа смилостивилась или поняла, что этих уже ни чем не остановить, коли и старые и малые сорвались с насиженных мест, значит, есть тому основания.
Всего каких-то восемь часов перелёта, и, как в импортном кинофильме, поаплодировав пилотам за мягкую посадку, мы оказались под ещё тёплым осенним солнцем. Чудо! Казалось, что само Солнце, радостно светя в голубизне, приветствовало нас. То, что это действительно почти что чудо для этих краёв: чистое небо и яркое Солнце осенью, а не тоскливое пасмурное небо и нудные, беспросветные дожди или тягомотная морось, станет понятно гораздо позже, лишь по прошествии нескольких прожитых лет на здешней земле. А тогда, всё новое, всё незнакомое, не такое, не привычное, хотя и бывал здесь когда-то прежде, но это было в другой жизни, когда смотрел на Германию глазами туриста, когда и подумать даже не мог, что когда-то надо будет пускать здесь корни, пропитываясь этой жизнью.
Теперь тут жить, и мне, и всем, кто прилетел из самых разных концов когда-то необъятной Родины. Все они потомки приехавших в Россию по призыву Екатерины Второй немцев-колонистов. Русские немцы или, как теперь принято говорить, российские немцы, но тут были и казахские немцы, и узбекские, и киргизские и, таджикские, и всех других республик братской семьи народов, по которым злая воля Отца народов раскидала старшее поколение, пережившее ссылки и трудовые лагеря.
Вот и снова лагерь, но теперь уже совсем другой, - сортировочный или распределительный лагерь для оформления документов и прочей формалистики и направления на жительство в какую-то из Федеральных Земель, где опять, пусть не надолго, оформление в местном лагере. Сколько нашего брата было в том лагере, сказать сложно, но весь бывший военный городок британских ВВС был забит под завязку. Только в спортивном зале, заставленном двух ярусными кроватями, размещалось более четырёхсот человек. Казалось бы, при таком скоплении народа должен стоять невообразимый шум, но в зале всегда царил просто ровный гул и ни годовалая тройня, без передыху кричащая по соседству, ни ревущая девочка, которая потеряла в этом скопище своего любимого хомячка, ни взвизгивающая от ужаса дама, представившая, что этот хомячок будет искать ночью убежища именно в её постели, ни что не прорывалось за пределы постоянного плотного гула в зале.
Перед сном мужики выходили перекурить «на крылечко», садились, как принято было в поле, на корточки и заводили непрестанный разговор о видах на урожай в данной местности. Благо, руку протяни у за сеткой изгороди было чьё-то кукурузное поле. Но руку не протягивали, а пролазили в дыру, которую наши предшественники проделали в сетке, и ощупывали початки, а то и приносили, чтобы все могли рассмотреть и распробовать. Конечно, в основном говорили между собой по-русски, правда многие с акцентом, но, как выяснилось, акцент у многих был не от того, что они родились и выросли в немецкой среде. Так сначала мне показалось, что это у людей просто типично немецкий акцент, но спустя некоторое время стало понятно, что это акцент тех народов среди которых они жили, где родились и выросли. Очень своеобразный акцент был у немцев из Туркмении. Один паренёк, туркменский немец или, чтобы не резало слух, русский немец из Туркмении, ровесник моих детей, рассказал, что они жили в кишлаке, где все говорили по-туркменски, в школе учили русский, а в семье со старшими говорили на немецком, но всё же больше всего общение происходило на туркменском, отсюда и в русском, и в немецком одинаковый акцент.
«Вы не русские, но и не немцы, не казахи и не молдаване…», - как заевшая на одном месте пластинка, вертелось у меня в голове. Кто же вы? «Шпетаусзидлер» - в переводе с немецкого: «поздние переселенцы». Эпитет дан для того, чтобы показать, что в отличии от тех, кто просто «переселенцы» эти слегка опоздали. Ну, что ж, как говорится, - кто не успел, тот опоздал. Поздние, так поздние, но в большинстве, как и ранние, уехали не за красивой жизнью, а ради детей, - с мыслью, что, может, здесь, хоть не мы, но они найдут своё счастье. Многие сотни тысяч механизаторов широкого профиля и доярок никогда больше не вернутся к своим прежним профессиям, а будут стиснув зубы, если удастся, приобретать новые или оставаться на самой низшей квалификационной ступени: подать, поднести, прибрать, подмести… Но всё это ради детей в надежде, что их путь в этой стране будет легче. Надежды, надежды.
За десять дней лагерных впечатлений в душе сама собой складывалась и сложилась песня. И непременно на мотив вальса. Немудрёный мотив с детства знакомой песни постоянно звучал во мне: «Есть по Чуйскому тракту дорога. Много ездит по ней шоферов. Был один там отчаянный парень. Звали Колька его Снегирёв…» Как и многие на Алтае, кто знал эту песню, я считал, что слова у неё народные. Каково же было мое удивление, когда через Интернет узнал, что автором является Михаил Михеев, детективы которого были весьма популярны в Новосибирске.
И вот в день рождения главы нашего небольшого клана, моего тестя, в огромном зале раздались гитарные аккорды и зазвучал в исполнении небольшого хора вальс - «Вальс поздних переселенцев». Чудом непрекращающийся гул в зале стих, и слышно было лишь наше нескладное, но от всей души пение. Не раз мне доводилось вызывать овации аудиторий, но таких искренних, душевных оваций никто из нас не ожидал. И ещё, и ещё мы пели наш вальс. А чтобы избавить себя от нежданно нагрянувших просьб, дать списать слова, - приколол листок на доску объявлений:

ВАЛЬС ПОЗДНИХ ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ
       (SP;TAUSSIEDLERWALZER)

Ох, вы поздние переселенцы,
Вы не русские, но и не немцы,
Не казахи и не молдаване -
Современной Европы - цыгане!

Припев:
И идём мы из лагеря в лагерь,
Заполняя бессчётно антраги,
Умножая в конторах папир,
Чтоб ... прорваться в неведомый мир!

Но цыганское счастье так зыбко, -
От того их пронзительны скрипки,
Но для поздних переселенцев -
В детях вся их судьба, - в их младенцах!

Припев:
И идём мы из лагеря в лагерь,
Заполняя бессчётно антраги,
Умножая в конторах папир,
Чтоб ... прорваться в неведомый мир!

Пусть детей жизнь в Германии сложится
И не как-нибудь, - как положится,
Пусть не хуже, чем бюргеров честных,
У которых под Солнцем есть место!

Припев:
И идём мы из лагеря в лагерь,
Заполняя бессчётно антраги,
Умножая в конторах папир,
И ... прорвёмся в неведомый мир!

Grenzdurchgangslager Bramsche, 05.11.93
(лагерь после перехода границы, город Брамше, 05.11.93)
Wladimir Golubtschikov

То, что «бюргер» – это по-немецки гражданин, а папир – бумага, я знал и раньше, но с богатым словом «антраг» - прошение, заявление, - познакомился только здесь, в лагере и с радостью вставил свои познания в немецком языке в русский текст, чего в дальнейшем, за редким исключением, старался в стихах не делать.
Теперь этот вальс имеет свою, оригинальную мелодию, которую написал украинский немец и просто хороший человек и музыкант Эвальд Кук и зазвучала в профессиональном исполнении русской девчонки, вышедшей замуж за казахского немца, Наташи Барт. А для кого-то он так и остался тем вальсом из лагеря, когда мы все, как совершеннейшие несмышлёныши смотрели на иной, неизведанный, непонятный нам мир.
Так родилась и разошлась песня, впрочем, на то она и песня, чтобы разлететься, зазвучать и отзвучать. С этого вальса для меня всё здесь и началось, закружил он меня и понёс. Круг кругл, и спустя годы мне вновь довелось встретиться с моим первым вальсом. Но это уже история другого стихотворения.

26.01.08