Галька

       Я вылетал из JFK в Москву в пятницу, уставший, сразу после работы. Мне очень хотелось выкроить лишний день. Пять лет я не мог выбить отпуск в апреле. Итак, буду в субботу, к обеду, в Шарике, ночь перекантуюсь в гостинице, - и рано утром на охоту. На целую неделю.
       Весенняя охота! Разлучила судьба нас с ней на долгие годы. Как давно не слышал я бормотание тетеревов, пересвист влюблённых рябчиков, отчаянные, проникающие в душу, позывные вальдшнепов, летящих над потемневшим лесом, в поисках своих невидимых подруг...
       В самолёте, несмотря на усталость, не то, что заснуть – подремать не хотелось. Мечтал: целых двадцать восемь дней, по утрам, не буду вскакивать от будильника, ненавистный звук которого вызывал противное сердцебиение и мысли – что же я, дурак, так поздно лёг вчера!
       
       Девять часов полёта, много можно в памяти перебрать. Хотите верьте, хотите нет, но когда размышляешь об охоте, то замечаешь, - самые удачные выстрелы врезаются в память надолго, может быть навсегда. А вот, к примеру, лицо моей первой женщины пытаюсь вспомнить, не получается... Как же всё это случилось?
       
       Мне семнадцать лет, иду по площади у станции Быково, смотрю, как трое пацанов одного цеплять начинают. Кто толкнёт сзади, кто обругает, кто подзатыльник отвесит.

       - Слышь, ребят, вы чего к нему доебались?
       А они, где-то, помоложе меня на год, но рожи злые и наглые:
       - Да он нам деньги должен и не отдаёт...
       Спрашиваю у потенциального терпилы:
       - Должен?
       - Нет! Они двадцать копеек просят, а где я их возьму?
       Парнишка был плохо одет, неухоженный, с редкими немытыми волосами и как у ЗЕКов, с тоскливым, затравленным взглядом.
       - А ты что, из Быковского детдома?
       - Не, на Станционной живу, у “трёх ступенек”, у магазина.
       Под левым глазом подростка ещё темнел недельной давности синяк. Мне почему-то, стало жалко его:
       - Ребят, вы портОвские? – кажется, видел их как-то вечером в кафе аэропорта.
       - Ага...
       - Гошку знаете?
       - Знаем, ну и чё?
       - Давай бормотухи выпьем, я угощаю. А пацан пусть домой идёт.
       - Не, давай все вместе в магазин. Красного купишь, выпьем, - тогда и отпустим.
       Зашли впятером в гастроном, в очереди стоим, пацан ко мне ближе жмётся, носом хлюпает.
       - Во, “Хирсы” бери три бутылки, - предложил один из троицы, тот, что повыше.
       - Тебя как зовут?
       - Ну, Димка.
       - А не много тебе, Димон, будет? Ты, кстати, Димона Поборцева знаешь? Сосед мой.
       Услышав это, длинный чуть испуганно, на один миг глянул в мою сторону, но тут же оправился:
       - Да не ссы, не закосеем. Тебя ещё перепьём.
       Да, это точно, скорее всего, перепьют. Но драться, наверняка, не полезут – кто ж с Поборцевым связываться захочет? А там *** их знает, если выпьют... Прошли недалеко в переулок, я встал, на всякий случай, спиной к деревянному глухому забору. Но опасения оказались напрасными – имена моих знакомых, кажется, произвели впечатление. Они дружески улыбались, приговаривая – да хуль ты, Петь... да хуйня это всё... да мужик, всё нормально...
       Допив вино, они спросили, есть ли ещё деньги.
       - Не, мужики, нет больше. Посуду сдайте, сигарет себе возьмёте... Ну, чего, малый, пошли домой? Как тебя?
       - Вовка.
       - Ну, погнали, Вова. Щасливо вам, ребята.
       Они зашли в магазин, а мы направились к Вовкиному дому, где находился гастроном “три ступеньки”. Это место мне было хорошо известно. Всё время по шоссе, да ещё мимо милиции, народу много. Правда, темнеть начинало, а там, впереди, один переулок стрёмный.
       Опа!! Я оглянулся, метрах в семидесяти, они спешили за нами, попыхивая сигаретами. “ В аэропорт им в другую сторону, значит, нас пасти начали” – прикинул я, ускоряя шаг.
       - Знаешь, Вовка, давай-ка, побыстрее копытами шевели, а то не только тебе, но и мне сегодня ****янок выпишут!
       Мы пролетели переулок, выбежали на асфальтированную дорогу, там народу побольше – с работы все возвращаются. Я быстро оглянулся – расстояние катастрофически сокращалось. Подбежали к дому.
       - Где твой подъезд?
       - А вон сюда, налево...
       Уже не оборачиваясь, летели по ступенькам вверх.
       - Вовка, какой этаж?
       - Третий.
       - Звони.
       - Звонок не работает.
       - Стучи, блять!
       
       На стук, не сразу, вышла женщина в застиранном халате, лет под сорок, да ещё кажись, пьяная...
       - Вовка, ты, где шлялся? Ты когда из школы прийти должен?
       - Мам! Меня там трое избить хотели, а Петя заступился. Они за нами бегут!
       Женщина поглядела вниз по лестнице, потом на меня и всё-таки пригласила:
       - Проходите...
       Пустив нас внутрь, высунула голову из почти закрытой двери и проговорила:
       - Да нет, вроде, никого... На кухню идите. Сюда... я щас свет включу.
       Но свет не зажгла, а сначала прошла по тёмной кухне, отодвинула занавеску и посмотрела в окно.
       - Как тебя? Петя? Посмотри, вон, трое во дворе на лавочке курят. Они?
       Я разглядел в темноте лишь три блуждающих огонька от сигарет, но сказал уверенно:
       - Да, они.
       Что-то не хотелось мне сразу назад возвращаться.
       - Мам, они уж сколько раз ко мне приставали. Дай десять копеек, дай двадцать копеек...
       - А ты что, дурак, со школы домой не идёшь, бегаешь, как собака по всему Быкову, вот и ходишь с синяками – заорала на Вовку мать, включая свет. Кухня озарилась слабым светом свечей в шестьдесят.
       - Давай жри - и спать ложись, придурок!
       Из проеденного жучками буфета достала большую эмалированную миску, выдвинула снизу ящик, выхватила оттуда столовую ложку. На газовой плите стояли две алюминиевые кастрюли – одна побольше, другая меньше. Из большой она, ложкой, выгребла остатки гречневой каши, а из маленькой налила кипячёного молока, размешала и поставила миску на кухонный стол, покрытый старой клеёнкой. За столом, на табуретке уже сидел Вовка, а я всё маячил у кухонной двери.

       - Галя, - представилась женщина и протянула мне руку. Я робко пожал её. Рука показалась горячей, большой и натруженной.
       - Петя, спасибо тебе, что моему обормоту помог. Ой, да что ты стоишь!
       На кухне темнели две табуретки – одна для сына, другая для матери. Она, было, потянулась за второй, но передумала и вдруг засмеялась.
       - Я тебе щас стул из комнаты принесу.
       Когда Галя выходила из кухни, я, невольно, посмотрел на неё. При походке, её крупная жопа шевелила халат то вправо, то влево...
       - Да не надо, тётя Галя, я скоро пойду.
       - Какая я тебе тётя?
       Она вынесла из комнаты деревянный стул с потёртым дерматиновым сиденьем.
       - Садись. А ты, Вовка, поел – давай, - марш в постель.
       Вовка очень быстро справился с незатейливым ужином и направился в комнату, успев мне многозначительно подмигнуть на прощанье.
       - Давай, олух! Чтобы тут же заснул!
       Женщина присела на табурет, закинув одну ногу на другую. Ноги были полные, но какие-то, сбитые, как и вся фигура моей новой знакомой – полная, но жирной её назвать язык не поворачивался. А вот лица не помню, волосы длинные были и тёмные. А лицо – нет...
       - Так какая я тебе тётя? Мне всего-то тридцать семь... Вовка, спишь? Щас я дверь прикрою. Петь, ты выпить хочешь?
       - Выпить хочу, я только гречку не люблю.
       Она развернулась ко мне задом, нагнулась, и стала что-то искать на полу за буфетом. Глядя на её жопу, я, со страхом и надеждой, понял, что сегодня ЭТО случится... В то время, я уже был студентом первого курса. Но радости плотской любви ещё не познал. На фармфаке, на нашем потоке, училось двести семьдесят девок и тридцать ребят, двое из которых, как мы потом узнали, оказались педерастами, трое женатых и один – калека. Шансов отъебать “клёвую гирлу” было больше, чем предостаточно, но как это сделать красиво я не знал. Характер у меня был не простой, если чего делать по душе – так чтобы не хуже других!
       Отец в музыкальную школу отдал на аккордеоне учиться, через два года уже в Раменском, на концерте выступаю, в клубе Воровского. Как лучший ученик! В хоре пел – только запевалой. Как сейчас помню – Ленин, это весны цветенье, Ленин, это победы клич! Славься в веках Ленин – наш дорогой Ильич!
       Но и если чего не нравится – не заставишь меня делать. Технику всякую не любил, ключи, бля, разводные, отвёртки... Уроки труда ненавидел – напильники, сука, драчёвые, тиски грязные. Учитель с войны контуженный.
       Ну, там, в школе, конечно у девок сиськи трогал, в засос целовался, а как до дела доходит – страшно, вдруг опозорюсь. Прям, коитофобия какая-то...

       А Галя, покрутив жопой перед моими испуганными очами, вынимает самогона бутылку, мутного, газеты скрученной кусок, вместо пробки. И на стол, с гордостью, ставит.
       - Вчера Васята принёс, от жены у меня прятал, обещал зайти сегодня. Но, кажись, не придёт, нажрался уже где-нибудь.
       А с меня уж хмель недавний прошёл – и ребята попугали, да и тётя Галя шороху навела.
       - Галь, а закусить-то чем?
       - Гречки и так не осталось, люби её, не люби. Хлеб чёрный и лук с солью.
       - Давай...
       Она подошла к побитой раковине, в ворохе грязной посуды, извлекла из-под Вовкиной миски два гранёных “булганинских” стакана, сполоснула их холодной водой и пододвинула – один ко мне, другой к себе. Тут же, на замусоленной клеёнке, порезала хлеб, потом, почистив луковицу, разрезала её на четыре части. Наполнила наполовину стаканы самогонкой, сказала:

       - Я тебя поблагодарить хочу. Вовка хоть и дурак, а жалко... А ты заступился за него. Козлов этих не испугался... Давай, за тебя!
       С трудом одолев дозу вонючего и крепкого напитка, я хрустел четвертинкой луковицы и думал – ни *** себе не испугался, да я в жизни так быстро не бегал!
Алкоголь из желудка стал проникать в кровь, я сидел и уже спокойно наблюдал, как Галя, задрав повыше халат, показывала фрагменты трусов – белые, с синими цветочками. После второй половины стакана я уже не закусывал, только курил “Дымок”, с трудом попадая сигаретой в банку из-под килек, вместо пепельницы.
       - Ты, Петя, всю клеёнку так прожгёшь!
       Она подошла, взяла меня, сидячего, под мышки, приподняла, и прижала к груди. Неизведанный жар обдал моё тело, и, кажется, я начал трезветь. Потом опять усадила на стул, прикончила остатки самогона и заявила:
       - Закосел ты сильно, пойду на полу тебе постелю.
       Минут через пять вернулась. Правой рукой помогала мне идти, а левой волочила за собой стул, на котором я сидел. Так в комнату и прошли. Слева, на диване, тихо посапывал Вовка, а справа стояла её кровать, но без матраса и подушек – всё это лежало на полу.
       - Петя, на стул одежду вешай, я сейчас.
       Я разделся, лёг на пол, закрылся одеялом. От постельного белья несло какой-то кислятиной и ещё чем-то. Такие запахи мне ещё не были знакомы.
       Лучше б она вобще ни пришла, может, на своей кровати спать ляжет?
       Но Галя быстро вернулась, раздетая, властно улеглась под одеялом и, обнимая меня, зашептала:
       - Ты что, боишься... У тебя не было никого?.. Не бойся...
       Её горячая рука, ласкавшая мой живот, скользила ниже...
       - Иди сюда... Так... Хорошо тебе? Ну вот... вот... так... правильно... молодец... хорошо...
       Не помню, сколько раз я делал ЭТО, но глаз всю ночь так и не сомкнул. Даже под утро, повернув Галю на правый бок, всё приставал к ней спящей, всё никак не мог оторваться...
       И вдруг слышу громкий стук в дверь и осипший пьяный голос:
       - Галька! Открывай!
       Женщина продолжала спать. Я начал трясти её за плечи.
       - Галь, там кто-то в дверь ломится. Просыпайся, Галь!
       - Открой, блять, говорю! Галька!
       Она приподнялась, присела на матрас и положила руку мне на грудь.
       - Да Васята это.
       - А что делать?
       - А ничего, ты лежи, я пойду, открою...
       Галя накинула халат и вышла. Вовка, кажется, уже не спал, но всё равно, лежал на диване, с закрытыми глазами. Я быстро оделся и, напуганный, присел на стул. Вскоре хозяйка вернулась.
       - Мы, блять, самогонку его вчера выжрали, пойдём, познакомишься...