Иордань

Ирка спускалась по крутой тропинке. Крутой только для зимы - бабы натоптали наледь, да ещё накапали из корзин мокрым бельём. К запруде спускаться не хотелось, там ещё хуже. Наледь образовалась уже прямо перед полыньёй, вся спина развалится, пока через неё будешь тянуться к воде. Ирка всё для себя решила - шла теперь на Иордань, которая, ввиду ослабевших после Крещения морозов и постоянной её расчистки полоскавшими в ней бельё бабами, была чиста и свободна. Чёрная вблизи, вода отсюда под солнышком видна была кусочком ясного неба, упавшего в лёд. Ещё издали Ирка увидела копошившуюся возле частички неба фигурку.

Фигурка была знакомая, да Ленка же это. Так да, Ленка. Мало, что знакомая, да ещё и родственница, по бывшему мужу. После горячих приветствий, как же не радоваться, ведь поболтать можно, девки пустились в полный перебор новостей и сплетен, которые может кому и не интересны, а вот деревенским девкам очень даже. Время летело незаметно. Ленка, не забывая, в Иркину трепотню вставлять словечко, уже собралась уходить и размашисто перебрасывала со снега в корзину тяжёлые жгуты, наскоро отжатого на морозе белья. Словечко Ленкино всегда было весомым, не смыслом, который она в него вкладывала, а голосом весомо.

Голос у Ленки знаменит был даже в не разучившемся ещё петь селе. И в хоре Ленка пела, и в Москву на конкурсы ездила, да и сама на любой гулянке не уставала практиковаться. Волю дай - так затянет, что все дела бросишь и расположишься на ближайшем к Ленке бревне как в партере настоящей оперы. Голос голосом, но вот голосить Ленке больше приходилось не пением. Жила она со свекровью и свёкром, да муж её ещё был милиционером, ни то ни другое, ой как не хорошо. Ребятишек у неё было пока двое, но оба парни, и они тишины в доме не добавляли.

Ушла Ленка и Ирка осталась одна, это ничего, зато никто не отвлекает. Ирка улыбалась, она вспомнила, как Ленка возмущалась тем, что она носки выворачивает. Говорила, а если бы я семьдесят пар выворачивала, нет уж, пусть так эти черти таскают, да ещё и спасибо говорят, что чистые нацепили. Ирка смотрела в тяжёлую тёмную воду, тяжело по бабьи переваливалась, стараясь поудобнее подмять под себя валенки, а в это время Иордань смотрела на Ирку. Не понимала Ирка от чего, но становилось на душе у неё спокойно и не томительно. Огромный, по человечьим меркам глаз Иордани, мерно помаргивая пускаемыми бельём волнами, внимательно рассматривал будоражившую её Ирку.

Тело наливалось тяжестью от однообразной работы. Душа же Иркина плескалась и полоскалась в тёплой Иордане. Казалось даже, что Иркины руки покраснели как варёные раки не от ледяной воды и мороза, а от яркого солнечного тепла, которое сейчас было просто белым светом от низкого угла стояния светила. Ирка поднялась в горку по той же тропинке и подошла к дому, ни разу не поскользнувшись. Она потихоньку развесила бельё на толстой тяжёлой верёвке, прилаженной отцом крепко-накрепко и протянутой от дровяника к бане, расправила его аккуратно и собралась уже идти домой, как вдруг ни с того ни с сего расплакалась.

Слёзы текли и совсем не стыли на морозе, становились только горячее. Жарко стало Иркиному лицу. Подняла Ирина белую простынь обеими руками и уткнулась в неё. Так испуганный чем-то ребёнок утыкается в материнский подол. Простынь пахла чистой речной водой и зачем-то осенними лесными ягодами. Ирина никак не могла оторваться от этого запаха, ей не хотелось его покидать, и она всё сильнее и сильнее мяла в руках хрустящее белое полотно. Постепенно её душа успокаивалась, она уже начинала понимать, что плачет, в сущности, зря, что день сегодня был на редкость хорошим, и погода была замечательная, и с Ленкой она наговорилась вдоволь, и бельё она, ох, наконец-то, переполоскала.

Она ещё раз прощально утёрлась холодным белым и хрустящим запахом, шмыгнула носом и пошла в дом. По пути она бросила мимолётный взгляд на реку, на лес, синеющий вдали и переливающийся сиреневыми и оранжевыми наплывами вечерних тучек, на убегающую к горизонту голубую снежную дорогу, там её взгляд и остановился. Теперь она уже поторапливалась – надо было успеть протопить второй раз печку до ночи. Ирка шла в дом и больше не оборачивалась, а то бы наверняка увидела, как последний луч скорого зимнего солнца упал на Иордань, и она засверкала вечерним золотом покоя и тишины.