Медицинский институт

Раннее утро, только что открылось метро. Через несколько минут я уже на «Фрунзенской». Выхожу. Солнце заливает меня от макушки до кончиков пальцев, словно обещая хорошую новость.

Дорога до института кажется длинной от напряжения. Что-то ждет меня там? Есть ли я в списке?

Вот и тяжелая входная дверь. Ряды колонн, опоясывающих холл первого этажа. На центральных колоннах - листочки. Волшебные листочки. На них по алфавиту напечатаны фамилии принятых в институт.

Набираюсь храбрости. Подхожу. Длинный список. Сердце от напряжения готово выскочить. Нет - нет - нет. Успокаиваю себя, что пока идут фамилии на «и», «к». А вот и «л». Вот же я, вот! Ты что, не видишь?! Леонова - это я! И имя мое! И отчество! Леонова Раиса Васильевна. Это же я!

А это список поступивших? Пугаюсь от мысли, вдруг что-то перепутала. Нет, все в порядке.

Ура! Я - студентка! Второго медицинского! Самого лучшего в мире института!

Выхожу на улицу. Небо - голубое. И солнце - бьет в глаза, сверкает, веселится. Меня поздравляет. Где-то дворник скребет лопатой. А для меня в этом скрипе слышится музыка! Я готова обнять весь мир. Какое счастье! Какое огромное счастье! Я - студентка!
***

1 сентября наш курс собрали в 1-ой аудитории Главного корпуса на приветствия и первую лекцию. В аудитории шумно. Но шум особый - радостный, счастливый. Отовсюду несутся возгласы. Поздравления. Смех.

Но вот в президиуме встает женщина, и шум сразу стихает. Кто это? Наш ректор. Слово какое-то незнакомое. Статная женщина с косой, уложенной венком на голове. Мария Григорьевна Сироткина. А это кто? Декан? Помощник декана? Хорошо, запомним. Валерий Павлович Сухановский. Доброе, открытое лицо, которое будет всегда с нами.

Нам говорят много теплых слов, поздравляют, желают, желают... Мы слышим имена И.В.Давыдовского, П.Е.Лукомского, И.Г.Кочергина, А.И.Бакулева, А.Ф.Билибина, Г.И.Косицкого, Ф.Т.Михайлова, М.М.Левита, Ф.А.Орешук, В.В.Куприянова и многих, многих других. Голова пьянеет от восторга - неужели у этих известных людей мы будем учиться?

Нам говорят об истории института, особой избранности профессии врача, ее высокой нравственности. Еще бы, думаю про себя, ведь врач!

Поздравлений много. В них вплетается одна новая нота. Товарищи студенты (слышите, это нам - студенты!), вам теперь надо забыть, чему и как учили вас все школьные годы. Потом почти каждая лекция начиналась с этих слов.
Согласиться с этим было трудно. Зачем зачеркивать, забывать то, чему учили в школе, на что ушло много времени, сил? Надо разобраться, видимо, я что-то не поняла, - решила про себя.

Пожалуй, этот «червячок» сомнения остался главным впечатлением от первого дня пребывания в институте. Написала, и сама же не согласилась. Главное - атмосфера праздника, общности этого праздника.

В этой аудитории мы впервые собрались все вместе. Можно было зажмуриться, потом открыть глаза и остолбенеть от счастья, видя столько глаз, отвечающих тебе улыбкой на улыбку, ставших на 6 лет неизменными спутниками всей студенческой жизни.

Правда, на практические занятия мы собрались в другом составе. В первый же день нас разбили по группам. У каждого из нас в памяти свои имена, своя группа. Вот они, милые девчонки и мальчишки моей первой группы: Эмма Фурер, Саша Цыбина, Люся Парфентьева, Лиля Моргенштерн, Валя Черникова, Саша и Валя Кутины, Леня Колибрин, Юзик Киршнер, Володя Куликов, Володя Масляев, Боря Кочетков, Боря Мошетов, Толя Будылин, Слава Зарочинцев, Гарик Джепаридзе.

Простите, если кого не назвала, не по злому умыслу, вспоминаю все по памяти. Судьба каждого сложится по-своему. Будут и трагедии. Но это потом, позже.

А сейчас - 1 сентября. Мы впервые вместе. Мы молоды, счастливы. Мы открываем друг друга. Вы слышите? Гомон, смех, шутки. Нам так хорошо!

Какой замечательный, незабываемый день!

Жизнь потекла по своим канонам. От сессии к сессии, от экзамена к экзамену, от одного зачета до другого. Появилась зачетная книжка, которая вбирала в себя все наши «зачтено», «хор», «отл», «уд». Почти все как в школе.

Но жизнь отличалась от школьной наличием живых классиков. «Папко» в школе был учебником химии. В институте перед нами появился живой С.И.Папко, у которого под стеклами очков блестели насмешливые глаза. Точно так же мы удивились появлению физика Ремизова, латиниста Шульца. Карл Францевич вызывал наше безграничное уважение и восхищение. И так почти по каждому предмету.

Такого в моей школе, естественно, быть не могло, и это порождало прямо-таки священный трепет. С тех пор благоговею перед авторами учебников. Не монографий, а именно учебников.

Началась анатомия, и анатомический зал стал на полтора года чуть ли не основным местом нашего пребывания в институте. Кости, мышцы, связки, суставы. Рука, нога. Брюшная, грудная полости. Череп, нервы, сосуды. Все надо было знать на латинском языке. Адский труд. К тому же - постоянно разъедающий глаза резкий запах формалина, который, казалось, на всю жизнь въелся в одежду, да что в одежду - в руки, в каждую клетку, и ничто не помогало от него избавиться.

Прокофий Павлович, преподаватель нашей группы по анатомии, ходил всегда в темных очках. Как потом выяснилось, от формалина у него стали болеть глаза, и он спасался темными очками. Темные стекла очков отдаляли его от нас, делали особенно строгим, недоступным. Мефистофель, только пониже ростом. При взгляде на него у меня в первое время забывалась не только латынь, но и русские слова, обозначающие руку, ногу, тот или иной сустав.

Потом постепенно Прокофий Павлович открывался нам как добрый человек, прекрасный преподаватель. Мы становились увереннее и даже сдавали зачеты. При полной тишине, без единой подсказки. Так было принято. Он выгонял из зала и того, кто подсказывал, и того, кому подсказывали. Это действовало. Сам же Прокофий Павлович вместе с нами радовался полученному зачету, огорчался «хвостам». Так было и в других группах. Даже сейчас не верится, что об этом можно говорить в прошедшем времени. Не зря у нас была притча: «Сдашь анатомию - можно влюбляться».

Но была не только одна анатомия. Всего остального - химии, физики, биологии - тоже было много. После первых каникул мы уже стали роптать - ну зачем нам так много химии? Белки, жиры, углеводы. Реакции расщепления, синтеза. Казавшаяся бесконечной формула Кребса.

С биологией нам не повезло. Лекции читала Моховко. Кажется, ее звали Клавдия Александровна. Она выходила на кафедру в Погодинском корпусе всегда в черных чулках. Полная, даже грузная, с подведенными не в меру бровями, она читала очень громко, а когда доходила до раздела генетики, то переходила на крик. На ее лекциях всегда было шумно, но даже это не мешало нам слышать: «Генетика- это лженаука!».

Я потом часто вспоминала ее черные чулки, читая и перечитывая «Белые одежды» А.Дудинцева. До сих пор не могу понять, как в 60-е годы в одном из ведущих вузов страны это могло быть. И ведь было! На химии - формулы ДНК, на биологии - генетика- лженаука.

Хорошо, что занятия у нас вели, в основном, молодые педагоги. С ними мы уходили в виды, подвиды и другую классификацию всего живущего на земле, сдавали непрерывные коллоквиумы.

Запомнились от этого времени и какие-то внеучебные ситуации. Во время сдачи экзамена по биологии Эммочка, моя подружка, разболелась и лежала у меня в общежитии. По моей просьбе наш преподаватель Юрий Александрович Романов приехал в общежитие, принял у Эммы экзамен. Мы с ней наскребли какую-то сумму денег, чтобы заплатить за такси, но Юрий Александрович даже и слышать об этом не захотел. Сказал, что в состоянии сам за себя заплатить или что-то в этом роде. Вроде бы такая деталь, мелочь, а светлячком запала в душу, помнится до сих пор.

После сухих, неинтересных лекций по биологии (а ведь какой предмет!) мы наслаждались особой атмосферой на лекциях по нормальной физиологии. Григорий Иванович Косицкий читал их удивительно - вдохновенно, раскованно, свободно, хорошо поставленным голосом. Глаза его с лучиками морщин всегда смотрели куда-то вдаль, словно существовали отдельно и видели что-то недоступное другим. Завораживало.

Как позже завораживали, притягивали, заставляли взглянуть на все другими глазами, увлекали, делали тебя лучше, вселяли уверенность, беспокойство, надежду, сомнение, как растили, лепили из тебя человека лекции и занятия Ипполита Васильевича Давыдовского, Моисея Марковича Левита, Феликса Трофимовича Михайлова, Юрия Павловича Лисицына, Ольги Васильевны Грининой, Павла Евгеньевича Лукомского, Валентина Сергеевича Маята, Ивана Григорьевича Кочергина, Александра Федоровича Билибина. Но это, конечно, лично мое, другим, может быть, помнятся иные имена. Да и я помню много других имен, низко всем кланяюсь и не хочу, не буду брать в траурные рамки ушедших из этой жизни. Они для меня всегда живы, они здесь, рядом. И время, расстояние, другие миры не отдаляют, а соединяют все ближе меня с ними.

А виною тому все тот же мой первый курс, подаривший эту возможность увидеть, услышать, узнать. И все же при всей массе новых впечатлений на первом курсе еще существовала пуповина, соединяющая нас с прошлой жизнью. Эта связь проявлялась в изучении предметов, знакомых по школе. Она ощущалась в нашей растерянности: как организовать свою учебу, всю жизнь вдали от дома, когда все надо самой, когда учителя каждый день не контролируют твои знания, и рядом нет мамы. Цена свободы!

Но это ощущение знакомо, наверное, только тем, кто жил в общежитии или снимал комнату. Я не знаю статистики, сколько на нашем курсе было москвичей, а сколько, как тогда говорили, иногородних. В нашей группе москвичей было только 5 человек. Большинство из нас жили в общежитии. В институте было три общежития. В одном из них - Зеленый дом на Бутырской улице - Валентин и Саша Кутины, Валя Черникова, Слава Зарочинцев и я жили до окончания института. Особый привет вам, моим собратьям по этому дому. Не смейтесь, ведь Зеленому же, а не Желтому.

Кто жил в общежитии, хорошо знает, что общежитие - это особый мир. Мир, где ты редко можешь остаться наедине с собой. Кругом люди. От этого устаешь. Человеку необходимо хотя бы иногда побыть одному. К тому же первое время я очень скучала по дому. Не хватало родных глаз. Часто получала письма из дома, радовалась.

Запомнилось, как однажды читала письмо от мамы, а в комнате был однокурсник. Он потом долго говорил: «Какое у тебя было лицо, когда ты читала письмо, какое лицо!». Чем-то оно его тронуло. А чем - понятно. Радостью. Нежностью. Грустью. Наверное, палитра этих чувств отражалась на моем лице и вызывала ответную реакцию - радость, нежность, грусть. Сопереживание. Это сближает на время людей, и мой однокурсник переживал какое-то время эти чувства. Радость. Нежность. Ах, Гриша, Гриша...

А жизнь продолжалась. Общежитие, как и все в жизни, было многообразно своими красками. Особыми праздниками, главными из которых были приезды друзей. Распахивается дверь - и на пороге Анка с неизменной банкой «Лечо» или острого перца. Мы варили картошку и устраивали пир живота и души.

Анка - это всегда праздник. Как Париж у Хемингуэя. Хотя не все в наших отношениях с ней легко складывалось.

Она появилась у нас в группе не сразу, так как поступила в Смоленский медицинский институт и перевелась в Москву только зимой. Так и вижу ее до сих пор в красивой дубленке, с выразительными большущими глазами. Но Анка - это и родная рожица, появившаяся в ночном окне казавшегося таким страшным интерната для слепых в Калужской области, где мне по жребию досталось дежурить первой. Она шла 5 км, ночью, чтобы быть рядом. Это песня в телефонной трубке «По смоленской дороге леса, леса, леса...» и тысячи таких же бесконечно дорогих «это».

Как первый раз Анка оказалась у меня в общежитии, как мы подружились - не могу понять. Считаю это даром свыше. Могу только радоваться, что наши дороги пересеклись.

Уже два года и 5 месяцев как ее нет. Но «мой солнечный лучик» всегда будет со мной.

А в то время я редко бывала одна. При всех строгостях режима общежития моей подружке Эммочке часто удавалось у нас бывать. Несколько месяцев она просто жила в общежитии. Эмма была москвичкой. Хотя, собственно, почему была, она и сейчас есть, хотя и живет в Германии.

Я помню копну пушистых волос, светлоокость глаз, слышу голос, зовущий меня «Раюха», «Раюха». Так звала только она.

Ее натура - живая, страстная, все время искала выход для энергии - и в любви, и в дружбе, и в поступках. С ней так многое связано.

Недавно прочитала сказанные Цицероном слова: «Дружба возникла скорее от природы, чем в силу необходимости, в большей степени - от душевной склонности в сочетании с некоторым чувством приязни, чем от размышления о том, сколь большую пользу она принесет».

Чем-то эти слова меня задели. По большому счету, наверное, разные ожидания от дружбы нас с Эммой и разлучили. А может быть, и что-то другое. Заранее обреченный срок нашей дружбы. Как жизнь бабочки. Не зависящая от нас безнадежность каких-либо усилий ее поддержать. Но краски были такие яркие!

Когда-то мы с ней, как Герцен с Огаревым, поклялись никогда не расставаться. Что клятвы!? Мы давно идем порознь. Но с той Эммочкой, моей верной подружкой с первого курса, я и не расстаюсь. Она спрятана в укромных уголках моего сердца и надежно защищена там от невзгод, от старости.

Хотя жизнь подарила удивительную возможность что-то вернуть. Спасибо ей за это. Это талант Эммы. А я могу только удивляться, что бывает и такое.

Так мы и жили. Теряли, находили, снова теряли. Учились уму - разуму.

А учиться на первом курсе было трудно. Вначале я просто растерялась. Окончив школу с медалью, я привыкла быть в числе первых учеников, и не понимала, почему я учусь хуже, чем другие ребята. Понадобилось года три, чтобы я стала чувствовать себя опять, как и в школе, уверенно. Да и повышенная стипендия последних трех институтских лет пришлась очень кстати, так как денег, несмотря на постоянные подработки, хронически не хватало.

Мы вечно куда-то спешили - в музеи, театры, консерваторию. Даже на футбол, когда играл сам Пеле, мне удалось попасть с Анкой и Леней Колибриными.

Мы читали вслух «Обыкновенное чудо» Е.Шварца. Вы помните это: «А ты знаешь, что только раз в жизни выпадает влюбленным день, когда у них все получается?». А слова волшебника: «Я на свою беду бессмертен. Мне предстоит пережить тебя и затосковать навеки. Слава храбрецам, которые осмеливаются любить так, словно они будут жить вечно».

Особыми были вечера поэзии. К нам в институт приезжал Е.Евтушенко. Во 2-ую аудиторию невозможно было пробиться, мы устраивались где-то на ступеньки и слушали, затаив дыхание. Сейчас мне ближе И.Бродский, М.Цветаева, Б.Пастернак, Б.Ахмадуллина, но тогда это было открытие!

Господи, сколько открытий подарил нам 2-ой медицинский! Каким особым, ни на что не похожим был наш первый курс!

Мы набирались знаний, приобретали друзей, кто-то - любовь. Учились учиться, видеть жизнь шире, глубже. Мы - взрослели.

Впереди, как казалось, была вся жизнь. Еще шесть лет учебы. Целых шесть лет студенчества.
 
Все впереди!