Византийские ребята

Диалог первый

Архипуп: О, почтеннейший, и часто прощающий долги, Велиарх, давно ли ты мыл свои длинные белые пальцы с налипшим на них мёдом богатства и чистил потускневшие перстни долгосрочных вложений мелом, камни на них приобрели уже цвет после праздничных волн нашей бухты; они уже смотрятся на твоей руке как гнилые персики и обглоданные огрызки; затрапезный вид твой вызывает изумление; взгляни на меня, не взяв примера в малом достатке, – я чист и свеж, я красив и благороден, притом не имея ни медного гроша - ни в зажатом кулаке, ни в завёрнутом в пояс кошеле; притом нет у меня и таких благороднейших и влиятельных лиц в приятелях; один ты у меня благим примером, каков же он твой пример – безделье, убеждённая праздность, как в делах твоих, так и во времени твоих никчёмных занятий ценой в бесконечность; смотри, сколько я ждал тебя за этим столом, а ты с помощью распущенных слуг своих сумел надеть лишь то, что надел, да и угощение явно не проверялось тобой перед подачей, горелая курица, икра севрюжья, а не белужья – ты не проверяешь и поставки с фессалоникийской ярмарки, которые тебе несут ушлые славянские торговцы; лень ослепила тебя мягкой пургой вспоротой перины, брат, Велиарх.

Велиарх: Дух соревнования покинул меня, любезный и достойнейший друг мой, Архипуп; споры с тобой, лишь велеречием расслабляют уставшую волю, а суть их обидна гостеприимному хозяину, как бывает, обиден комплимент идущему на смертную казнь преступнику; чем севрюжья бело-рыбная икра не по вкусу, тебе мой друг, чем курица, начиненная трюфелями с грецкими орехами и чёрной сливой, озаботила тебя небольшой корочкой, да и то, от прилипшего к ней и случайно подожженного плода; зачем ты как осенний дождь пускаешься в пляс на лысине старого человека, потерявшего ещё в года менее зрелые нить правды существования; к чему укоры в знакомствах, когда лишь падшие женщины, которым ты платишь, делая у меня долги, тебе жёны, матери и сёстры; отсутствие же средств, в твоих карманах и перстней на пальцах твоих, лишь следствие лени, не праздной, но активной и убеждённой, не лень ли было тебе тащиться через весь город, да ловить лодочника, чтобы переправиться на мой остров, лишь для того, чтобы, набивая брюхо, ругать меня пошлыми и грубыми словами?

Архипуп: Скажите боги! Дух покинул его олимпийский, Вы слышите! А давно ли, Велиарх, давно ли так, ты бегал нагишом по песчаным наносам нашего побережья, светил своим задом как маяк Родосский, кораблям, похищенным бурей и сбившимся как ты с разумного пути, не слушая советов, твоего же блага для и положения в государевых и духовных структурах; не забыл ли ты, сколь много кубков пришлось поднимать мне, имеющему не только малое богатство, но и здоровье уже почти дошедшее до цирроза, чтобы ты, родной друг мой, мог приобрести такую здоровую недвижимость, владеньям заморским равную, по цене столь бросовой, да близостью своей к столице равной не имеющую; неблагодарен твой вопрос и о птице пережаренной, ведь арабами сказано «не бойся верблюда с опущенными горбами, а поберегись его чёрного жареного мяса»; не слушая умных лекарей, очутишься в преисподней, ещё при жизни.

Велиарх: Ты, видел, Архипуп, как птица мелькнула, вечерним полётом к гнезду озабочена; заметил ли ты острым своим как язык твой взглядом, что веточку она пронесла, чтобы укрепить его ещё более, попутно; так зачем же ты портишь указаниями нелепыми дом свой, которым мой для тебя уже является, к чему вспоминаешь годы мои нищие, прекращенные лишь изменениями судьбоносными в стране нашей, упрекнул меня задом голым и указанием контрабандным кораблям заблудшим; как не совестно человеку знающему и со мной век общающемуся, упрекать в неправедности первоначально нажитого, да ещё не прямо как дружба должна разговаривать, а с обходом через Египет и притчами не путными медицинскими, арабскими, кровопускающими; Стыд покинул тебя, товарищ мой не безгрешный!

Архипуп: Чем бесплодно стыдить меня отсутствием стыда, лучше уже велел бы поменять блюда, видишь, как наполнились пустейшие из них костями, а полнейшие дичью и муренами опустели; ужель, напоминание обитель твоего духа, нещедрого в богатстве, а лишь в корме соловья баснями; я уж и боюсь сказать, что пора зазвать к нам из твоих одалисок несколько, да велеть им исполнить танцы, зажигающие кровь и чистящие наполненные желудки; как мог забыть ты об усладах души, когда мозг наполнен желудочным соком и столетним мёдом, не узнаю тебя, брат мой, пора, пора уже хлопнуть в ладоши и прихлопнуть в такт нежной музыке по жирным нашим бёдрам…

Велиарх хлопает в ладоши. Входят одалиски.



Диалог второй


Архипуп: О, горе нечестивцу не знающему меру, о горе его голове такое же, как подагре, поселившейся на старости лет своих в ногах праведника; к чему сажали и поливали, взращивали, воспитывали это дерево, полное сладких плодов, если плоды рвут на части спелыми зёрнами оболочку его бренную, как трескают сочные зёрна созревший гранат; да, ещё ты, друг моих утех, спонсор всеядный Велиарх, запропастился, а ведь знает твоя душа, изощренная в науках управления, как трудно дозваться самых верных слуг в отсутствии хозяин, пусть и непутёвого, такого как ты; о, Велиарх, где ты…, а более не ты, а слуги с винами лечебными, с закуской огнедышащей; но, есть и вопросы, к живой душе обращаемые в минуты угрызения собственной, высотой превышающие облака; кто ответит мне на них, когда тело в разброде, а душа мечется в нём как в четырёх стенах опостылевшего сераля; зачем приходит казнь не как избавление, а продолжением пытки; почему так желаешь палача, когда не чувствуешь за собой зримой вины, а только наступивший предел в наслаждениях; к чему одалиски старались над моими толстыми складками, изгоняя последний жир из них, воистину стволовая клетка есть беспричинная надежда всех напившихся горя болезней, которые настигли их по вине соблазнов. О, горе, о, Велиарх!

Велиарх: Что за страшилище царств подземных, укрытых от глаз простолюдинов отдалённым цветущим садом для их же спокойствия, я вижу; что за рожа, распухшая от негодного пищеварения предстала предо мной в час и для меня несладкий, какое средство применить для исправления ситуации сложившейся в нашем маленьком содружестве; не пора ли мне гнать неспособных к восстановлению мужа и набирать новеньких одалисок или уж звать для тебя Оксивианта и Никтиона; судя по разрушениям на твоём лице, они не нарушат Законы подземного царства, сопроводив тебя в аид!

Архипуп: Не успел появиться ты, Велиарх, не слыша даже призывов о помощи, которые издавал тут я как слон к песку, приложивший хобот в дно пустой чаши, усиливая звуком мольбы о спасении своём, и что же? Упрёки в состоянии моей внешности, упрёки в развале здоровья; а не ты ли, подлый, друг мой, сам нетерпеливым юнцом взгромоздился на услады, тобой же вчера предусмотренные для фактически прохожего человека; мало ты к ним привык, увядая в распутстве, так и друга своего втащил в райские кущи; кто, а помню ли я теперь это в точности, говорил вчера о стыде, кто хотел бегать поджарым и нудным олимпийцем по утрам, не употребив перед этим ни одалиски, ни кальяна, ни жирной утки? Кто в обвинениях своих превзошёл плодоношение самой царицы Ниобы и только ждёт от меня стрел Апполона и Артемиды в ответ?

Велиарх: Чем более слушаю тебя, Архипуп, тем более убеждаюсь – уже пора мне похлопотать об открытии центра риторики при патриархе под твоим руководством; как погода в январскую стужу, ты переменчив, как помело бешеной служанки язык твой вёрткий и лживый; не общественное ли мнение в тебе говорит, не газеты ли печатать тебе яростными столбцами, не поехать ли тебе в Поднебесную, за опытом изготовления бумаги из тряпок; очевидно, одно – тряпки, которыми, ещё вчера можно было похвалиться, уже сегодня у тебя есть, не за колесницей ли ты, друг, Архипуп, скакал вчера на животе своём облитом жиром куро-паточным и пылью вековою покрытым в день нынешний, как успел ты, о вечно спешащий, уложить целую вечность, необходимую для парчи золотой уничтожения в вечер и ночь одну – править тебе Византией нашей долгие годы!

Архипуп: Нет расположения к спорам в день неприглядный для глаз, состоящих ныне у Архипупа из одних щёлок; нет разговора достойного дня второго и ещё не поправленного; наполни лучше, друг, Велиарх, мой разлюбезный, чашу мою пустеющую быстрее сосуда любовного у юноши робкого; слушай мысль мою, выкупленную из рабства разума моего безголосого, не позвать ли нам сегодня певчих из народа кочевого и плясового, с бубнами и новинкою хитроумной технической семиструнной усладой, по слухам верным дворцовым, снабженных?

Велиарх хлопает в ладоши. Входит цыганский хор.



Диалог третий


Велиарх: Вижу я, друг мой, что видом своим мы сравнялись с тобою окончательно, нет таких весов в мире подлунном, исключая звёздные скопления, чтобы различить нас хотя бы и весом; немало за эти дни повидали мы плодов, падающих на землю в моём саду, и хоть не открыли закона ни одного, принадлежащего миру всему, но некоторый постулат едино перстным указом пришёл в мою опустошённую и потому светлую ещё голову; жду твоего языкового участия просветлённого вином Залесским хлебным; всё в мире есть объём и вес, даже вещи, не всегда телесами измеряемые и не входящие в голову утяжелением; посему, вопрос об общественном мнении, я окончательно предоставляю тебе, это решено, и, как только пир наш окончится, так или иначе, я поговорю с патриархом; но и оно к слову пришлось лишь как пример предмета с весом и определённым видом, осязаемым власть предержащими; но не об этом веду путаную речь свою - думаю, как плод упавший источает аромат и пользу, так и душа человека не пропадает во вселенной, лишь бродит в ней путником, истёршим ноги и ослепшим от ярости солнца и блеска воды в полдень в Икарийском понте; плачет и стенает душа, что мы и слышим отголоском, когда наша пока живая находится в расстроенном теле, в дни ненастий семейных и государственных; да, не спи же ты карпом зеркальным, отражая лишь храп повисшим носом, поддержи достойно спор мой самого с собой, разбей одиночество мысли в кусочки мелкие, наполни содержанием, оспоренным, мою правду.

Архипуп: Что ответить на речь твою, всегда в любом из мест её избранных задевающую меня обидою, - не услышал я вопроса, чтоб ответ давать скоропалительный; придётся выручать друга истинного, заблудшего в падающих плодах и пустых ароматах, ставить вопрос самому и отвечать же самому; хоть и ленью моей ты несправедливо напитал мой образ; проделаю работу мозга твоего небесполезную до формулы понятной грамотному византийцу; понял я тебя или нет, но вопрос прозвучит так: обладаем ли мы душой бессмертной, ходим ли мы по небесам, когда тело наше очищается от непотребства душ наших озверевших в земном пребывании; отвечаю тебе с большим сомнением в верности Платоновских домыслов, как посещавший театры анатомические и с Гиппократом знакомый лично; не утешу я тебя бессмертными похождениями, не чувствую я пользы для богов от таких наших вояжей – ведь натерпятся они до тряски рук своих белейших, пока с нами возятся в земных делах; кто же, скажи, Велиарх, облечённый властью неслыханной будет искать себе хлопотного занятия, ещё и вечного – нет, отвечаю тебе, друг мой, нет бессмертия души в этом мире.

Велиарх: расстроил ты меня, друг заботливый, Архипуп; не услышал я от тебя ни слова веры, верно забыл, что центр риторики твой будущий у патриарха под опекой, ни даже спасения в сомнениях не оставил, но навёл ты меня на мысль приятную, хотя и грешную; не пора ли нам, рискуя получить перун в седалище от грубого Зевса, осуществить превращения качественные и полезные.

Велиарх хлопает в ладоши. Входят одалиски и цыганский хор.