Первое погружение

ПЕРВОЕ ПОГРУЖЕНИЕ


Холодный мартовский ветер. Северный. Здесь в устье реки Западная Лица, в губе Нерпичья ветер всегда северный. Такое у меня ощущение. Такое ощущение почти у всех новичков, попавших служить в это ужасно засекреченное военно-морское соединение.
Северный флот. Заполярье… Полярные ночи, расцвеченные зеленовато-блеклыми всполохами северного сияния. Календарное лето - самая настоящая «карикатура южных зим». И вечная серость вокруг. Вот такое место…
Недолгое пребывание в неуютной, редко-обитаемой казарме на берегу, знакомство удручающее со скалистым пейзажем (черными гранитными сопками, нависающими со всех сторон), великое удивление от сытной, барской, кормежки (плавнорма) на камбузе бер.базы (береговой базы), и вот я уже на борту самого современного атомного подводного ракетоносца.

***

Несколькими днями раньше мы, окончив УКОПП (Учебный Краснознаменный Отряд Подводного Плаванья), выехали по местам службы. Никто не знал куда попадет, на какую базу, на какую конкретно лодку - на какой проект. Учили-то всех на тот, что давно уже не бороздил просторы мирового океана...
Да и чему учили? Какие науки постигаются там молодыми людьми, только что окончившими школу?
Да какие науки?! Главное в любой «учебке», любых родов войск, это элементарное привыкание к воинской службе. Подъем за сорок пять секунд, хождение строем к месту приема пищи, заправка коечек, мытье пола и постепенное осознание: ты тут надолго…
Тем более флот! Еще когда из Ленинградского военкомата два морских офицера забрали нашу команду, повели на вокзал, посадили нас, сто десять человек, в плацкартный вагон, рассчитанный на пятьдесят четыре места (сэкономленные деньги они, офицеры эти, понятно дело – пропили) и повезли в далекий Северодвинск, мы все подумали: «Ой-й-ё-ё!.. Три года! Три года… блин-н…». Но постепенно осознание, что этого срока уже не избежать, улеглось на извилины, на мозговые, как гюйс (воротник формы матросской) на плечи.
И вот… Буквально через два - три месяца большинством курсантов в «учебке» овладел романтический дух. Все вдруг прочувствовали себя будущими подводниками. Моряками! Крутыми ребятами в тельняшках!
Подводник! Здорово! Всем вдруг стало, чем гордиться. Всем захотелось срочно срочную службу провести под водой. Ведь от подводного флота всегда веет чем-то героическим, чем-то таинственно опасным и даже – боевым, несмотря на мирное время. Прохождение занятий по БЖ (борьба за живучесть) «подливало масла в огонь»… Причем иногда в прямом смысле...

Знаете, как проходят тренировки по борьбе с пожаром в отсеке?

***

Матросиков юных заводют в железный бункер. Все в противогазах изолирующих, в руках огнетушители да шланг имитирующий лодочную пенную систему огнетушения, в ногах неуёмная, плохо-скрываемая дрожь… За ними угрожающе закрывается дверь кремальерная…

- Дверка-то не кремальерная, а крематорная, - пошутил один из нас… один из нас, но не я, другой курсант.
И действительно – куда это мы попали?! А куда мы могли попасть? Как должно выглядеть помещение, в котором учатся не бояться огня?! Именно не бояться. Потому что научиться тушить пожар на подводной лодке подобным образом невозможно. Однако ощущения такая тренировка дарит незабываемые. И начинаются они, конечно же, с первого шага в выжженное, плохо освещенное нутро тренировочного отсека, с неотвратимого попадания в это мрачное царство вечного огня, слепого удушья и, неведомо как сюда проникших, призраков сгоревших подводников.
Только взглянув сквозь окуляры ИПов (изолирующих противогазов) на закопченные стены, на это хаотичное нагромождение ржавого железа вокруг, пугающего своей обожженностью - на какие-то полууничтоженные трубы-патрубки, железные короба, с останками старинного оборудования, становилось понятно, что именно так и выглядит испытавшая на самом деле пожар субмарина. Почему-то в голову полезли мысли о том, как где-нибудь в огромном доке, из потерпевшей аварию лодки, сначала вынесли обуглившиеся тела погибших моряков, потом вырезали часть прочного корпуса - настоящие пол-отсека, и привезли это скорбное железо сюда, дабы становление полноценных будущих подводников происходило в реальных условиях. Чушь, конечно же… Наверняка взяли просто кусок из отслуживший свой срок субмарины… Хотя… Хотя редкая советская подлодка не горела во второй половине двадцатого века…
Гром! Удар по барабанным перепонкам! Что же это?! - раз они барабанные, так по ним и барабанить можно всем кому не лень?! Оглушающий из-за замкнутости бочкообразного помещения грохот взрывпакета! Это наши старшины бросили его, чтобы мы «не расслаблялись». Им смешно. Наверное, сейчас, вне стен этих железных, трясутся от хохота, ржут по-садистски.
Началось!..
Вдруг то из одного, то из другого угла тренировочного отсека стало вырываться пламя. Видимо там были замаскированы газовые или может быть какие-нибудь солярные, бензиновые, горелки. Мы бросились тушить огонь. Пламя вперемешку с дымом стелилось под потолок. Но мы же на ученьях! Это же не на лодке во время реальной аварии!.. Смело и даже отчаянно боремся с огнем… Мы стараемся изо всех сил, а он всё не гаснет и не гаснет! Заливаем пеной, толкаем друг друга неуклюже, кричим чего-то сквозь резиновые маски противогазов – мы на пожаре! Тушим, тушим, а потушить не можем... И как стало ясно потом, после учений - не смогли бы никогда.
Ведь огонь в данном случае был подневолен. Насмотревшись на наши старания, оператор снаружи выключал горелки в уже изрядно запененном нами месте и тут же включал в другом. И конечно никакими стараниями нам было бы не победить его, повелителя огня.
Тренировка закончилась… Парнишка, который шутил насчет крематория, с ошметками кожи лица снял расплавившуюся маску противогаза. Он улыбался. Он еще не почувствовал боли от обожженной щеки и подбородка. Его глаза горели подобно тому огню, на который только что смело, бросалась наша команда. Он был возбужден, как и все мы…как и все мы. Мы были молоды и нам всё это нравилось. Очень нравилось!..

Нас еще потом «бросали» в подобный отсек, но уже для борьбы с «забортной» водой. Её так же как и огонь включал оператор, открывая какие-то вентили. Она так же хлестала из специальных мест, из замаскированных отверстий. А мы в своей повседневной форме-робе унимали буйство фонтанов. Мокли с ног до головы. Затыкали брусьями и бугелями якобы образовавшиеся пробоины… Боролись, боролись, с искусственной стихией. И опять нам всем было весело. Очень весело и интересно!
Но самое интересное ждало нас впереди…

Далее по программе обучения нам предстояли по-хождения в водолазных костюмах по дну бассейна.
Водолазные костюмы включали в себя: СГП (специальный гидрокостюм подводника) и индивидуальный дыхательный аппарат ИДА – 59 (это два баллона с кислородом и азотом на груди, подушка воздушная, лежащая воротником вокруг шеи, и шланги, подающие воздушную смесь в гидрокостюм). ЭсГэПэшки частенько были негерметичны. Происходило это из-за нашего неумелого обращения с ними. Стоило немного не так взять гидрокостюм или повернуть неловко, как находящиеся в нём тяжелые металлические стельки (предназначенные для того, чтобы человек в этом снаряжении не всплывал на поверхность, а мог ходить по дну), срывались со своего места в подошве, стукались ребром по резине и если то место, куда они попадали, лежало на кафельном полу, то тут же в нём появлялось маленькое отверстие. Из-за этого часто тот или иной курсантик, вылезая из бассейна, сняв костюм, оказывался по пояс, а то и выше, мокрым.
 «Ха! Ха! Ха! – смеялись мы над ним. – Обоссался!..»
А еще нас поначалу смешили звуки, издаваемые этими самыми комбинезонами, когда в процессе облачения в них, необходимо было выпустить изнутри избыточный воздух. Дело в том, что, надев, как полагается комбинезон, до подключения к дыхательному аппарату, следовало присесть. Таким образом, через небольшие резиновые клапаны, расположенные где-то в области плеч эСГэПэ, начинал выходить воздух, и комбинезон плотно облегал тело. Но воздух этот выходил, как и полагается выходить ему из клапанов – под напряжением, а клапаны-то такие плоские, резиновые… Звук напоминал… как бы это выразиться?.. смачный пердёж (уж простите за слово такое). Да что там – напоминал! Не напоминал, а именно в точности имитировал! При этом клапаны, до этого похожие на этакие, болтающиеся зачем-то на теле комбинезона ленточки, вдруг оживлялись и начинали потешно дрыгаться, при этом обретая нестабильную временную наполненность. Ну и мы все, сопляки восемнадцатилетние, подрастающие мужичьё, конечно же, ржали друг над другом, наблюдая эти сцены.
Через пару тренировок звук вырывающегося из клапанов с треском воздуха, уже не вызывал у нас смеха. Мы привыкли… Да и, правда, сказать – чего тут смешного? Глупости, да и только…
Когда же запах душного комбинезона и ощущение плотной резиновой одежды на теле уже не тревожили нашу, совсем не водолазную, суть, а нахождение в безвоздушном, то есть – в водном, пространстве уже почти не пугало, нас ждали следующие испытания… то есть – тренировки: многочисленные всплытия из барокамеры в специальной башне наполненной водой и прохождение торпедных аппаратов.
Все это имело практическую цель. Данные занятия имитировали эвакуацию из потопленной лодки.

Я вот сейчас, по прошествии многих лет, думаю: если в каком-нибудь парке развлечений устроить аттракцион «Выход из потопленной подводной лодки», он бы пользовался популярностью не меньшей чем, например, прыжки с вышки на «тарзанке» или даже с парашютом из самолета.

«Башню» мы все прошли легко. «Башня» нравилась. Всё в том же снаряжении СГП плюс всё с тем же дыхательным аппаратом – с ИДАшкой (ИДА – 59), сначала заходишь в барокамеру. Там немного поднимают давление. Затем залезаешь в небольшой бассейн, практически ванну, метра два в ширину. Уровень воды в нем… в ней, в ванне-бассейне! – чуть выше, чем по пояс. К поверхности воды примыкает большая гофрированная труба. Инструктор командует:
- Залезаешь под тубус и всплываешь! (так я узнал – что такое «тубус») Дыши ровно! Понял?
Бурчишь что-то утвердительное в ответ и выполняешь команды.
Всплытие. Полная темнота и непередаваемые ощущения. Обыденное восприятие времени совершенно теряется. Кажется, что поднимаешься бесконечно долго, а на самом деле пробегают лишь считанные секунды.
В теле, в мозгу, что-то происходит, но что именно - не понять. Словно не только твой разум, мозг, но и все остальные внутренние органы в тебе чувствуют удивление: «Куда это мы попали?.. Чего это такоя с нами?..» Нейрончики бегают суетливо по всему телу, как пузырьки в открытой бутылке пива, снуют туда-сюда, пытаясь понять, пытаясь предпринять. Но что именно - не знают… путаются. И поэтому лишь дарят такие странные ощущения.
Всплыв на самый верх, попадаешь в руки других инструкторов, которые помогают тебе, слегка дезориентированному, выйти из воды.
- Всё, - говорят они. – Нормально всё? Да? Тогда давай вниз.
И прямо в снаряжении, по узкой металлической лестнице, топаешь вниз, с легким, но неприятным головокружением.
 
Наконец мы допущены до торпедного аппарата. Это занятие, не смотря на кажущуюся простоту, гораздо сложнее, чем всплытие в башне.
Труба метров шесть в длину и примерно чуть более полуметра в диаметре. С одной стороны крышка и с другой крышка. Первую крышку тебе открывают, в жерло, открывшееся за ней, тебя запихивают, а с другой стороны должен выйти (мда-а – выйти!) сам. На той стороне, там, где выход, где вторая крышка, небольшой бассейн.
Три человека… извините – матроса, одетые в «эСГэПэ», подключенные к дыхательным аппаратам «ИДА-полста-девять», поочередно заползают в трубу.
Это сложно представить. В таком неудобном, громоздком резиновом одеянии пошевелиться-то сложно, ходишь едва-едва, а тут ползти, да еще и в узкой трубе! Это почти невозможно! Наклониться и то трудно – баллоны мешают. Однако – надо… Но ничего, ничего… Тяжело в ученье – легко в… Предполагается, что жить захочешь и не туда влезешь-вылезешь! Инструкторы посмеиваются и подталкивают к входу в мир давящей клаустрофобии.
Ну, каким-то образом втискиваешься в это более чем ограниченное пространство. Баллоны на пузе ужасно мешают. Ноги сгибаются не полностью, карабкаешься кое-как, коленками елозишь по дну, а задницей все время упираешься в «потолок» трубы. Голову не поднять, не повернуть, так что сквозь окуляры запотевшие, видишь только свои чудовищные трёхпалые резиновые руки, и как они цепляются за дно, чтобы помочь барахтающимся ногам протолкнуть тебя вперед.
Наконец-то доползаешь до нужной точки. Если идёшь первым – значит двигаешься аж до крышки выхода, да еще и толкаешь перед собой буй с буйрепом. У нас почему-то так длинно это снаряжение не называли, а говорили просто: «буйреп» или в шутку: «буй-репа». Так вот «буй-репа» эта… это такая большая пробка, этакий огромный поршень, если торпедная труба – воображаемый цилиндр двигателя или корпус шприца фантастического. К этой пробке-поршню привязана веревочка (собственно «буйреп»), по которой, когда буй, выпущенный на волю, всплывает на поверхность, и двигается подводник с затопленной лодки вверх, к спасенью из глубин морских.
Ну а если, проходишь торпедный аппарат вторым или третьим, то ползешь всего лишь, пока не упрешься в ноги товарища, что ползет пред тобою.
Итак, уперлись. Кто во что. Ждем. Закрывается неизмеримо далеко, сзади, металлическая очень крепкая крышка. Заперты. Мы заперты в трубе… в узкой и неимоверно крепкой. Слышно, как вдруг стало глухо, совсем глухо вокруг. Чувствуешь как взмок лоб и голова под коротко стриженными волосами, и спина прижатая гидрокомбинезоном, и подмышки... Пот обильно смочил всё тело. Что-то где-то клацнуло. Зашуршало… даже не зашуршало, а заскрипело… Что это?.. А, это другой матрос, тот, что передо мной, подвигал зачем-то ногами.
Стук металлическим предметом по корпусу трубы. Это вопрос инструктора: «Все ли в порядке?» Надо стукнуть скобой, которая у тебя в руке, тоже один раз. Один раз – значит всё в порядке.
Ждем. Слышно только свое дыхание и скрип комбинезона, когда шевелишься… Хорошо, что у этой учебной трубы, есть небольшие окошечки. Правда, они над головой, в них не выглянешь, но зато вокруг тебя не кромешная тьма, хоть какой-то свет... (так и хочется сказать: в конце тоннеля…)
Ждем. Опять что-то лязгнуло, щелкнуло. Тишина… тишина… И… вдруг… И вдруг под нашими телами, под видимыми руками, появляется вода. Она резво и, кажется - ехидно, протекает под тобой, идет по желобу заполняет нижнюю часть трубы. Вот уже чувствуешь её холодок сквозь резину водолазного костюма. Вот она уже затопила твои руки…
Тут и я неосознанно, непонятно зачем, вдруг пошевелил руками, ногами и всем телом. Потревожил бурное течение прибывающей воды. Везде почувствовал ограниченность пространства – везде твердый металл. Замер. Смотрю прямо перед собой. Жду.
Вода прибывает. Воды всё больше и больше. Вода подбирается к окулярам. От неё не уйти. Её уже очень много! Вот она! Вот она прилипает к лицу! Топит! Она заполняет собою всё, обволакивает, обволакивает! Резина гидрокомбинезона плотно обнимает тело… Только здоровая психика молодого человека, позволяет унять признаки паники, распирающей изнутри твое сознание, твой такой слабый разум. «Спокойно, - уговариваешь себя. – Спокойно. Другие до тебя это проходили много раз, и ты сможешь. Спокойно». Но ноги все же холодеют не только из-за низкой температуры поступающей воды…
Вот наконец-то и всё. Всё пространство заполнено водой. Наши тела чуть подвсплыли и прижались спинами к «потолку» торпедного аппарата. Как ни странно, в этот момент я полностью успокоился. Угрожающее затопление кончилось. Из баллонов поступает воздух – я дышу. Нормально. Нормально, пережил наступление воды, нормально. Она теперь моя среда обитания. Я её не вижу, как не вижу при обычных условиях воздух в атмосфере, я смотрю сквозь неё, я живу, дышу, могу даже как-то двигаться… Плавая, насколько это возможно в такой узкой трубе, стало даже удобнее, легче передвигаться.
Открылась крышка выхода и… первый пошел… второй (второй это я) пошел… и третий… третий вывалился в бассейн прямо на меня. Встаем и неуклюже, как марсиане, ковылем к лестнице, на выход.
Снятое нами снаряжение надевает следующая тройка курсантов.
Мы в сторонке тихо делимся впечатлениями. Теперь у нас есть возможность посмотреть на всё это действо со стороны. Посмотреть на него глазами уже прошедших испытание.
Три одинаковых, нелепых фигуры в коричнево-розовых комбинезонах, продвигаются к открытой пасти торпедного аппарата. Мы бросаем немного веселые, но не лишенные любопытства взгляды (взгляды: типа - познавших-прошедших), отмечая, как всё это смотрится со стороны. Интересно! Нам всё интересно: и неповоротливость наших товарищей, и закрытие крышки, и каким образом подается вода... Очень забавно слышать те же звуки, что совсем недавно слышал внутри, но только теперь без примеси своего громкого дыхания и сердцебиения, без резины на голове, делающей тебя полуглухим, без толстого железа со всех сторон. Вот скрип и суетливые приглушенные удары. Это наши товарищи старательно и тяжело ползут по бесконечно длинной трубе торпедного аппарата, работают локтями и коленями. Вот стук инструктора по корпусу трубы. Вот и ответные сигналы изнутри… Вот снова зачем-то мичман ударяет по корпусу трубы…
Что-то пошло не так!
Засуетились, забегали инструкторы и старшины. Команды и малопонятные окрики. Никаких иных, посторонних звуков. Что-то не так!..
Пронеслось и охватило вдруг всех, присутствующих здесь, чувство непонятной пока опасности. Что-то случилось! Что-то случилось!
Громко зашипел в трубах, расположенных вокруг повсюду, сжатый воздух… Зашумел водопадом выливающийся, вываливающийся из торпедного аппарата поток. Кто-то перемахнул за борт бассейна и прямо в одежде, в форме прыгнул в воду. За ним следом еще двое. Наружу вытаскивают неподвижного, размякшего в этом ужасном резиновом одеянии, матросика. Словно переносят пустой (хоть и тяжелый), заполненный разве что водой или какой-то трухой, водолазный костюм. Но внутри человек! Мы все знаем это. Внутри один, из недавно исчезнувших в недрах торпедного аппарата, молодых ребят, наш товарищ! Его быстро кладут на пол. Судорожно снимают дыхательный аппарат. Гайка, крепящая трубки «ИДАшки» к «эСГэПэ», не поддается. Наконец получилось. Баллоны брошены на пол. Разматывается резиновый шнур на клапане самого костюма…
И вот мы видим бледное лицо нашего товарища… Я его знаю. Кажется принадлежащая ему койка в нашем кубрике (в казарме), через проход от моей. Как его зовут?.. Вроде Серегой…
Какой-то мичман уверенно, но торопливо делает этому парню искусственное дыхание. Переворачивает его то на живот, то обратно на спину. Давит на грудь… Из перекошенного рта парнишки вдруг начинает вытекать вода. Его тело содрогается…
В помещение врываются медики, вернее - матросы с носилками и майор медицинской службы…

Как нам объяснили на следующий день: курсант почувствовал, что ему не хватает воздуха. Правда, возможно, ему это только показалось, так как проверка показала, что баллоны были почти полные. Но… Он запаниковал. Он переключил свой аппарат «ИДА-полста-девять» на дыхание не от баллонов, а на «атмосферу». Постучал скобой несколько раз дробью, то есть – сообщил о проблемах… Но как-то тихо и неуверенно. На повторный сигнал инструктора «всё ли в порядке» по ошибке стукнул один раз – что означало «всё хорошо». И потом еще раз - один раз, снова сообщил неверную информацию. Запутался, одним словом. Поэтому когда дали воду, конечно же, начал захлебываться. Кто-то из старшин, наблюдавших сквозь окошечко за происходящим в трубе, понял, что случилось, и подал сигнал тревоги. Аварийным способом всех троих выдули из торпедного аппарата.
Больше этого матроса я в нашей части так и не увидел. Говорили, что его после госпиталя то ли комиссовали, то ли перевели в какую-то исключительно наземную войсковую часть.

Помимо описанных тренировок было еще одно испытание, которое являлось не совсем тренировкой. Скорее это было испытание, проверка. Всем курсантам в «учебке» для того, чтобы быть пригодными к службе на подводной лодке, необходимо нормально переносить повышенное давление. А значит, все должны попасть в барокамеру и почувствовать на своем организме, что такое шесть атмосфер.
Мы размещаемся в барокамере, снаружи своей формой очень напоминающей железнодорожную цистерну, только без колес и толщина металла у нее совсем другая. Рассаживаемся на скамьях вдоль стен. Дверь тяжело закрывается на кремальерный запор. Инструктор, судя по всему, по профессии военный водолаз, показывает и объясняет как надо «продуваться».
- Когда на уши начнет давить сильно, нужно продуваться. Что это такое знаете?.. Нет. Делается это во как: зажимаете нос пальцАми. Вот так, - строго сдвинув брови, говорит он нам, и на последних словах, показывая как надо это делать, начинает гундосить. – Да не надо со всей дури-то!.. (обращается к чересчур старательным) Оторвете свои шнобели, на х-хрен!.. Зажали плотно, но не сильно. Так, чтобы только воздух не проходил. Во-от, и выдыхаете в нос… Да-да. В нос. Таким образом Евстахиевы трубы соединяющие глотку собственно с ухом… с ухами… у вас откупорются, давление уравняется и ваши барабанные перепонки останутся целы… Всем ясно?..
Мы утвердительно кивнули.
- Когда же давление будет обратно падать, тоже могут быть ошушения. Если почувствуете, что уши закладывает, попробуйте сглотнуть. Ясна?..
Мы снова закивали и замычали согласно в ответ.
- И еще… Я смотрю, вы тут у меня слишком энергичные!.. Когда продуваетесь, помните: не автомобильную камеру для купания надуваете и не сто первый презерватив на праздник «Первое мая»! (мы все: «ха-ха-ха») А то случались случаи - некоторые до того тужились, что у них совсем с другой стороны воздух выходил!.. и не только воздух… (мы опять: «ха-ха-ха») Здесь вы не одну, а все шесть АтмосфЭр портите. Глядите у меня!..
Дождавшись, когда мы отсмеемся, он подал сигнал к нагнетанию давления и закончил несколько более серьезно:
- А еще бывало, когда курсант, до того был «силён духом», что лопнул себе перепонки изнутри! Во как… Так что осторожно… Не перестарайтесь. И если кому-то станет х-х... хренова, то поднимаете руку, и я выпущу из барокамеры. Понятно?.. Ну… Начали.
Давление стало подниматься. Уши стало закладывать. Мы стали продуваться. А воздух становился всё более и более ощущаемым. Так казалось.
Я сначала дул себе в зажатый нос легонько, осторожно дул. Потом почувствовал, как увеличивающееся давление неотвратимо вдавило своим пронырливым сильным пальцем в мое правое ухо. Почему-то именно в правое. Я прибавил мощи в своих выдувательных действиях в закупоренное внутри-головное пространство. Дул, раздувая зажатые накрепко ноздри… Оп! Получилось. Откупорилось, кажется… Откупорилась эта… как он ее назвал? Евстахиева труба. Но тут кто-то поднял руку. Инструктор стукнул по корпусу. Подача воздуха прекратилась.
- Что? – спросил он сквозь плотный воздух, и, не дожидаясь ответа, твердо приказал: - Продувайся… Продувайся!.. Сильнее!.. Та-ак… Ну?.. Получилось…
- Кажется да… - неуверенно ответил матрос.
- Ну? У всех «кажется да-а»? – оглянул нас старый водолаз. – Продолжим…
И стрелка на барометре, снова подрагивая, начала движение…
На цифре шесть она остановилась. Инструктор прекратил держаться за свой покрасневший нос, и мы вслед за ним. Потом он пропищал… Именно пропищал, таким мультяшным неестественным голосом:
- Ню чё?.. Никтё слявъя Богъю не наперьдель!..
И тут мы все как засмеёмся! Причем смех наш тоже кажется не гоготом басовитым, как обычно, а громким хиханьем, или точнее – хехеханьем.
Давление… Всему виной давление. Голоса искажаются. Азот, растворенный обильно в крови пьянит. Нам всем так весело, прямо до слёз… И мы хохехочем, упиваемся эйфорией, дурманящей нас.
Началась откачка воздуха из барокамеры. В ушах что-то тихонечко пощелкивает. Сглатываю, как учил инструктор. Сглатываю. Во всем теле появился подкожный, не скажу, что неприятный, зуд. Ощущения схожи с теми, которые я испытывал в «башне».
У сидящего напротив меня матроса, у того, что прерывал тренировку, я увидел текущую из уха тоненькую струйку крови. Он сидел так тихонечко, положив руки на колени, и не стирая улыбки с лица, глядел перед собой удивлёнными, чуть слезящимися глазами.
Видимо, ему всё-таки не удалось «продуться» как следует, и барабанная перепонка лопнула. Наверное, из-за стеснения глупого, он не посмел остановить процесс второй раз и дотерпел до травмы. Ему заткнули ухо ватой и отправили медсанчасть… Кажется по окончанию обучения его оставили служить в УКОППе, в действующий флот не послали.

Так проходило обучение необходимым, жизненно необходимым для настоящих подводников, навыкам Борьбы за Живучесть.
Когда все эти тренировки завершились мы, будущие подводники, с гордостью шутили, что за время учебы «прошли огонь, воду и торпедные трубы»!

***

Оказаться именно на «Акуле» я мечтал с третей или четвертой недели пребывания в «учебке». Сначала люди служилые, те, что были у нас командирами – старшины, казавшиеся ужасно взрослыми и многоопытными, бывшие на самом деле взрослее нас всего лишь на год-полтора, поведали нам о такой чудо-подлодке, огромных размеров. Говорили, что на ней весь экипаж живет в каютах по четыре человека, не более, что в каждой каюте телек, подключенный к видеосистеме, этакое внутрикорабельное телевиденье. Врали также, что на ней есть комнаты отдыха с аквариумами и вольерами для птичек певчих, небольшой спортивный зал, сауна и даже бассейн!
Забегая вперед, скажу: всё это оказалось чистой правдой.
Потом, кто-то показал фотографию этой лодки…
Надо сказать что, показывая изображение данной советской, сверх секретной субмарины, человек вел себя как «барыга под статьей», предлагающий приобрести у него запрещенный томик Солженицына или Довлатова. Не надо забывать – время-то было начальноперестроечное. Еще никто не знал, что всё можно. Власть-имущие, генералы с адмиралами всех мастей пока еще изображали из себя престарелых Мальчишей-Кибальчишей, сами никому не открывающие военную тайну и никому другому не позволяющие открыть её! Тайну, как правило, известную всему миру, кроме народа, населявшего нашу страну.
К примеру, только попав на срочную службу, в «учебке», я узнал, что крылатые ракеты есть не только у Соединенных Штатов, но и у нас на вооружении. Да. В те времена, в советских средствах массовой информации так часто говорилось об угрозе со всех сторон американских «Томагавков» (крылатых ракет стоящих тогда на вооружении США) и как-то совсем ничего не упоминалось о наших реальных военных достижениях, что я, как и многие обыватели, считал: нету у нас ни фига! Чем отбиваться если нападут?.. Разве что незаменимыми «калашами», танками быстрыми, да баллистическими ракетами мощными. Про баллистические мы все-таки знали. Хотя бы про их наличие у нас на вооружении. Кризис Карибский помнили, да и кино о главном конструкторе Королеве смотрели – какая ни есть, а тоже информация.
Ну, вернемся к снимку. Скажите мне: чего секретного было в одном только внешнем изображении пусть и самой современной, но уже не один год бороздившей моря-океаны, подводной лодки? А?! Что враг, уже сотню раз сфотографировавший её из космоса, мог выяснить важного, что мог узнать нового, глядя на этот снимок? До сих пор не пойму… Впрочем, не об этом речь.
Так вот, по той черно-белой, мутноватой фотографии, показанной нам конспиративно, сложно было постигнуть размеры этой подлодки. Но внешний облик, оригинальные очертания (например, рубка у «Акулы» находится, не ближе к носу, как у обычных субмарин, не посередине, а сдвинута к корме) вызывали у нас, уже начинавших разбираться кое в чем, будущих подводников, рьяное любопытство, вожделение службы именно там, на этой громадине, будили юношескую фантазию.
Знающие люди, все те же старшие товарищи – старшины, опускали нас с небес на землю, сообщали, что, мол, губу-то не раскатывайте, на этой лодке экипаж сто шестьдесят человек, а матросов-срочников всего примерно двадцать - двадцать пять, а из нашей специальности, БЧ–2 (ракетчиков), лишь четверо! Лодок таких всего три или четыре! Так что шансов почти никаких…
Однако эти доводы не охлаждали наш пыл. Тем более после неожиданной встречи… после собственными глазами увиденного этого чуда технической дерзости.
Да. Однажды, состоялось и настоящее знакомство с объектом нашего любопытства. Знакомство в реальной жизни, наяву!

Нас как дешевую рабочую силу по договоренности с «кораблестроительным (а если точнее – «подлодкостроительным») заводом «Звездочка», находящимся там же, в Северодвинске, некоторое время использовали на разгрузке кабеля. Кабель прибывал в порт в огромных железных вагонах без крыши, официально называемых почему-то «полувагонами». Он был толстый, длинный, и плохо гнущийся. Мы извлекали его из бухты, впрягались в эту кишку: грязную, обернутую влагонепроницаемой пропиткой - липким черным гудроном (или еще чем-то), и тянули, тянули её (кишку) из вагона. Вытягивание шло туго, тяжело. Мы пыхтели, напрягались, чертыхались, но буквально в точности повторяя сюжет картины Репина «Бурлаки на Волге», тащили и тащили эту неблагодарную «свою лямку».
Надо еще добавить, что на работы по разгрузке кабеля нас выводили исключительно ночью. За это утром давали пару лишних часов для сна (больше было нельзя – завтрак в части по расписанию), а на следующую ночь всё могло повториться вновь.
И вот во время очередного этого каторжного наряда, ночных бдений, мы отдыхали после разгруженных парочки вагончиков. Стояли, сидели, кто - где и смотрели на залив, освещенный множеством огоньков и ярких прожекторов. Прожекторы освещали особо важные объекты: какой-то причал, где стояла старенькая подлодка, плавучий кран исполинских размеров и подстать ему, такой же впечатляюще большой док с надписью на борту: «SLOW SPEED. NO MOORING» (видимо его изготовили в другой, не в советской, стране). Огни мерцали еле заметно, прожекторы иногда медленно меняли направление луча. Всё это электрическое многообразие большое и малое, отражалось в водах бухты. Черная гладь воды повторяла, искажала причудливо и без того бессистемную иллюминацию, выдергивала, показывала какие-то понравившиеся ей обрывки, эпизоды подосвещенного ночного пейзажа. Пейзажа ночного порта. Военного порта…
Мы курили и тихо почти молчали.
Сначала я не понял, что произошло. На другом берегу бухты вдруг погасли огни… Вернее – они гасли, гасли постепенно. Как будто их, повинуясь какому-то приказу, специально выключали в определенной последовательности - плавно и в одном направлении. Неприятное чувство – видеть, как на твоих глазах происходит что-то непонятное, таинственное. Тишина…Тишина, если не считать обычных для этих мест, отдаленных ночных звуков. И вот в этой спокойной тишине противоположный берег накрывает непроницаемая тень. Что-то по ночному зловещее и нереальное чувствовалось в происходящем. Что-то огромное и тёмное, скрадывающее свет, не проявляющее себя, несомненно, двигалось бесшумно по водам бухты. У меня даже перехватило дыхание…
Но вот эта тень, стирающая огни на той стороне, проявилась, показалась во всей своей фантасмагорической красоте.
- Ёлки – палки! Ё-о – моё! «Акула»! Ребята смотрите, «Акула»!
- Да-а…
- Точно, точно! «Акула»! смотрите…
Поразительной величины корабль (именно корабль!) вышел из темноты под свет мощных прожекторов. Черное длинное тело, гладкое и покатое передвигалось размеренно в сторону плавкрана. Высоченная рубка, плоский, ох какой большущий хвост… На палубе ходили люди в спасательных жилетах. Боже! - Муравьи! Муравьи, снующие по стволу поваленного дерева! Крохотные человечки. Невероятно! Какая всё-таки она, эта подлодка, огромная!
Да уж, хороша… страшно хороша! Жуткая мощь, осознание ужасающей разрушительности и фатально утопичной, угрюмой нереальности - пугает и восхищает одновременно. Начинаешь сомневаться, что все это создал человек! Что это люди придумали и построили вот такое фантастическое сооружение, предназначенное уничтожать, предназначенное уничтожить весь свет, когда настанет час...
- Ракеты идет менять… Или боеголовки, - лениво так, с интонацией знатока, произнес старшина.

Наши старшины служили свою срочную в УКОППе. Они были младшими, то есть – самыми непосредственными, командирами в учебных ротах. Именно они, а не офицеры, командовали нами безотлучно, муштровали нас, учили становиться военными людьми. Им не довелось ходить в моря и в «автономки» (автономное плаванье), но им все равно приходилось служить три года. Некоторые из них писали рапорты с просьбами перевести их на лодку или на какой-нибудь любой другой корабль… если возможно. Как правило, в ответ они получали лишь дополнительные поощрения по службе и никакого перевода.
Правда, такими кто рвался в «бой», на действующий флот были не все. Помню, как перед отправкой из «учебки» по местам дальнейшего прохождения службы, ко мне подошел один парнишка, мой земляк. Он даже призван был из одного со мной военкомата.
- Слушай, я слышал, тебя оставить тут хотят… - удивил он меня.
- Что-о! – сразу же испугался я: Как это оставить?! А подлодки?! А гипотетическая возможность попасть на «Акулу»?! Не хочу прозябать тут все три года! Не хочу!
- Да. Точно…
- Вот фигня, какая! - расстроился я.
Он увидел мою искреннюю досаду и продолжил:
- Слушай, ты же знаешь, у меня в Ленинграде семья… Жена и сын… Ты мог бы отказаться?.. Ну и сказать, чтобы вместо тебя, меня оставили?..
Наверное, он знал о подфлоте несколько больше чем я. Хотя все мы слышали и о бесчисленных авариях, и о многочисленных утонувших лодках. И песню про девятый отсек, про двадцать восемь бойцов сгоревших в нём, все кто умел играть на гитаре разучивали и распевали потом… Может он просто воспринимал ту же самую информацию по-другому, чем я, чем большинство тогда из нас…
Но как бы там ни было, он оказался прав. Действительно – меня в тот же день вызвали в штаб и предложили службу в УКОППе. Я несколько успокоился тону, каким разговаривали со мной капитаны разного ранга. Всё очень походило всего лишь на собеседование. Ко мне присматривались. И тогда я в решительной форме, заявил, что просто мечтаю оказаться на подлодке. Что совершенно меня не прельщает этот город Северодвинск, не смотря на театр и кинотеатр, на девочек юных за воротами части, не смотря на твердую почву под ногами, на невозможность сгореть-утонуть – хочу на флот, под воду и баста! А если Учебному Краснознаменному Отряду Подводного Плаванья нужен толковый, исполнительный и ответственный старшина – воспитатель, то вот, пожалуйста, есть прекрасная кандидатура. И я назвал фамилию того отца семейства - моего земляка.
К счастью меня не оставили… К счастью, к настоящему безграничному, бездумному, беззаботному юношескому счастью, через несколько дней после отправки, пройдя через распределитель в Североморске, я попадаю именно в то место, именно в ту дивизию, где на вооружении стоят (и ходят в плаванья!) только «Акулы». Ура! Чудо! Я и тогда и сейчас так думаю: это было настоящее чудо… или везенье, если хотите.

***

И вот мои ноги, легонько переминаясь от холода, прилипают подошвами к влажному, подмерзающему корпусу подводной лодки, на которой я и мечтал служить.
Лодки – Ха! Название в простонародье «лодка» сохранилось еще со времен первой мировой войны. Сейчас же это сооружение величиной с многоэтажный дом официально значится как «Подводный Ракетный Крейсер Стратегического Назначения»! Звучит?! Крейсер! Стратегического назначения! Стратегический – значит, что именно наш корабль будет выплёвывать огромные сигароподобные ракеты в вотчину нашего врага. Именно благодаря им на планете может наступить катаклизм. Ибо, для того чтобы на Землю пришла ядерная зима достаточно взорваться всем боеголовкам, выпущенным с одной только нашей субмарины. Это они способны уничтожить, испепелить (если предположить, что все долетят) целый континент. Это мы, по приказу слажено выполняя команды, выпустим их из-под воды в стратосферу. Именно нас после четвертого пуска из двадцати возможных, настигнет ответный удар противника и… И всё… Всё для нас, всё для всего человечества…
Но сейчас, слава Богу, не война. Мы уходим на учебные стрельбы.

Построение на палубе это занимательнейшая картина. Ряд, иногда – ряды, не задействованных на вахте подводников, распределившись по службам и командам, ежась, стоят относительно ровным строем на резиновом покрытии корпуса подлодки. Стоим прямо на крышках ракетных шахт. Ничего особенного! Подумаешь!.. Не задумываешься…
Строй подводников. Что это за зрелище! Военный регламент, ранжир, порядок - всё имеет несколько иной вид и смысл. Именно глядя на шеренгу подводников можно понять, что ответственность и дисциплина, не имеют здесь никакой связи с принятым в других военных структурах однообразно-незыблемой системой и унифицированным режимом. Кто-то, не смотря на мороз, стоит в бушлате, кто-то в ватнике. Есть одетые в шинели или специальные непромокаемые куртки с меховой подстежкой и капюшоном. Головы у моряков-подводников покрыты ушанками, пилотками, фуражками и бескозырками. На ногах - ботинки, тапочки специальные подводнитские и даже (у новичков как я) сапоги. Из-под верхней одежды видно, что под ней, опять же у некоторых - «РБ» (форма для нахождения на подлодке: синяя роба, как на заводах по производству радиоаппаратуры; на кармане куртки и на одной штанине, чуть выше колена, отпечатан белой краской знак «РБ» - Радиационная Безопасность). А у кого-то нормальная, обычная флотская форма, причем и тут разная: и парадная, и повседневная.
Одним словом - кто в чем! Смех, да и только! Но командир, не обращает на это никакого внимания. Он и сам в куртке, в фуражке, в «РБ» и в ботинках. Значит и нам дозволено…
Думаете так подводники выглядят из простого разгильдяйства? Нет. Всё чуть сложнее. Это с одной стороны этакий выплеск наружу проявления нарочитой свободы. Ведь моряк-подводник так долго находится в замкнутом пространстве, так во многом вынужден себе отказывать, постоянно скован чувством колоссальной ответственности за свою четко и безошибочно выполненную работу, за безопасность себя и своих товарищей, что в таких мелочах, как построение он плюет на условности, и напяливает на себя, перед выходом наружу, всё что под руку попалось. А попадается не всегда соответствующая погоде и обстановке одежка.
Да и откуда им, обитателям прочных корпусов, знать какая там погода наверху?! Не всегда даже можно сообразить, что там за время года!
Например – ищешь в каюте и везде в отсеке какой-нибудь необходимый предмет одежды. Ну, ушанку ту же. Ищешь, ищешь, а все уже наверх убежали. Надо спешить, на построение - опаздывать нельзя! Куда это она подевалась? Ха! Куда-куда?! Так ведь в плаванье-то автономное летом уходили, а сейчас уже ноябрь. А за полярным кругом ноябрь – уже зима! То есть - ныряли, когда снаружи тепло было, а теперь… Зима, получается, наступила внезапно. Да-а… Вот и выходит, что зимой ушанку да ватник не всегда и найдешь. Вот и хватаешь бескозырку или пилотку и бежишь сквозь отсеки к верхнеерубочному люку.
В будущем я много раз удивлялся: ну куда, куда с подводной лодки, из замкнутого пространства могут пропадать в неизвестность личные, казалось бы, у всех имеющиеся точно такие же, вещи: шинели, ватники, бушлаты, ботинки и головные уборы?! Но пропадали. Пропадали постоянно! Так было. Не исчезали только особо значимые предметы, например – купленный, на достаточно высокое для срочной службы денежное довольствие, магнитофон или уж совсем личное: письма, подарки, памятные какие-то безделушки из дома от родных, и прочее.
Построение закончено. Курящие курят. Иные, пытающиеся впрок надышаться свежим воздухом, просто стоят и глядят на небо, на свинцового цвета море, на такие же уныло серые сопки… Грустят…
Ну, а кто-то (и таких большинство) нырнул вниз, в теплое и уютное пространство нашего бесподобного подводного корабля.
Я остался наверху. Я в центральной швартовной команде. Нас, матросов срочной службы, тут только двое остальные – мичманы и офицеры. Но такова пропорция и во всем экипаже. В основном тут служат профессионалы. Чему удивляться?..
Швартовы отдать!
Отдаем швартовы. Вернее – это нам отдают. Команда матросов бер.базы отматывает толстый замерзший конец с кнехта и, придерживая, стараясь не опускать его в воду, травят потихоньку, а мы выбираем. Вытаскиваем совершенно замерзший, практически превратившийся в лёд, в камень, канат. Его необходимо намотать на сдвоенную бухту, которая потом убирается под легкий корпус.
Несколько здоровых, сильных мужчин при помощи только своих мускулов и какой-то матери, сгибают, ломают его, вбивают в отполированные железные катушки. Ветер, холодный мартовский ветер превращает брызги от незамерзающего никогда моря, в осколки битого стекла. Эти ледышки-осколки впиваются в лицо – в щеки, подбородок, в глаза! Защищаясь от них, старательно моргаешь, и основной удар принимают веки. Ресницы у всех в швартовной команде заиндевели. Лица покраснели и кое-где поверх этой красноты у некоторых даже высыпали неровные белые пятна.
В какой-то момент погода перестает мешать работе. Ты просто прекращаешь обращать внимание на холод и вездесущий северный ветер. Всех охватывает безумный трудовой азарт, желание выполнить во чтобы то ни стало эту работу, яростное желание победить… Победить, кого? чего?! Мы боремся с швартовом-анакондой, мы старательно вдавливаем очередную петлю между уже положенными ровно витками, мы побеждаем и эту ледяную змею, и три тысячи метеорологических чертей из Баренцева моря. Нам всё нипочём!..
Во всяком случае, так себя чувствовал я, молодой матросик восемнадцати лет отроду, начинающий понимать вкус настоящей морской работы.
Ну, вот и закончилось всё. Буксир медленно потащил нашу громадину в сторону залива. Мы некоторое время еще находимся наверху, но спрятавшись от ветра в объемном пространстве ограждения рубки. Кто-то травит анекдот. Кто-то тихо сплетничает в сторонке. Кто-то молчит, просто отдыхает.
Наконец дана команда спускаться вниз. Поочередно возвращаемся в тепло и комфорт корабля.
Трап для спуска из верхнерубочного люка расположен в довольно узком лазе. Не привыкшим к этим ограниченным размерам таким, как я новичкам, сложно быстро передвигать ногами и спускаться вниз, не задерживая остальных. Замерзшими ногами не сразу находишь ступеньки, колени все время в них упираются – ужас. Сверху подгоняют. Успеваю спрыгнуть на пол и быстро отойти в сторону, чтобы никто не слетел мне на голову. И вовремя - следом тут же спрыгивает следующий моряк. Потом еще кто-то, ловко не касаясь ногами перекладин, съезжает на одних руках, держась ими за лестницу по бокам. Он отпрыгивает, и снова появляются из трубы от верхнерубочного люка ноги, и очередной подводник буквально сваливается на пол. Это мичман из моего отсека. Он тут же устремляется по переходам в нужную сторону. Следую за ним, чтобы не заблудиться.
Сквозь люки в переборках, едва успеваю за ним. Он так ловко ныряет в круглые отверстия, будто просачивается сквозь них. Мне удается поспевать за его маячившей впереди фигурой с превеликим трудом. Я еще не приноровился ко всем этим молниеносным переходам из отсека в отсек, ко всем премудростям быстрого передвижения. Но вскоре научусь и буду бегать по лодке не хуже самых опытных подводников. Так будет. Будет несколько позже, примерно через пару месяцев. Ну а пока, я, спотыкаясь и часто стукаясь головой о верхнюю часть люков-дверей, все-таки попал в нужный мне отсек.
Опять же неуклюже спустившись по крутому трапу на вторую палубу, нашел свою каюту, снял верхнюю одежду. Буквально пять минут на всё (в том числе и на туалет) и снова поднимаюсь на верхнюю палубу. Здесь находится вся команда, все кому по боевому расписанию предписано быть в этом отсеке, всего шесть человек.
Новичков двое - я и еще один матрос, прибывший на подлодку чуть раньше, но в море так же не выходивший. Ждем своего часа. Старшие товарищи (те, которых мы призваны заменить; это их последние выходы в море; вскоре они демобилизуются) посмеиваются. Подыгрывают им и мичмана, и командир отсека - капитан-лейтенант. Нам предстоит пройти ритуал посвящения в подводники.
Откручивается плафон от лампы аварийного освещения. Это стеклянная емкость примерно пол-литра. Её будут наполнять забортной водой из маленького краника на патрубке, по которому вода забортная поступает, кажется к глубиномеру. А может и нет. Может еще куда-то…
Кто-то разъясняет предстоящее нам ритуальное действо, нагоняет страху:
- Сначала пьете по плафону за первое погружение. Потом за первую глубину. Затем… за следующую, и… так далее…
Я уже знал, что лодка не сразу уходит на заданную глубину, а проходит несколько ступеней погружения. Причем эту самую заданную глубину тогда я еще не знал, поэтому, представив, как мы можем погружаться, например - в семь этапов, умножил примерный литраж плафона на предполагаемое количество глубин, прибавил к полученному множеству еще один пол-литровый плафончик (тот, который самый первый, за сам факт приобщения к подводнитскому братству), и усомнился в аналогичном объеме своего желудка.
- И что же если мы семь раз будем… то есть семь глубин будет, то семь раз и пить придется? – тихо промямлил я.
- Да-а. А ты как думал?! И еще один за первое погружение, - подтвердили мои самые страшные опасения старые подводники.

По внутренней связи, называемом на этом проекте «Лиственница» (на других более ранних проектах это устройство связи с отсеками называлось «Каштан»), объявили о предстоящем погружении, началась проверка прочного корпуса на герметичность.
Приказали смотреть в отсеках. Никто смотреть ничего не стал, но все насторожились.
Потом задраились переборочные люки, и мы стали «слушать в отсеках».
Потом зарычал ревун, оповещая, как положено, о начале погружения. Что-то еще сказал голос из центрального поста, но я прослушал, я смотрел, что делают мои товарищи по отсеку, и делал все то же самое. А они почти ничего не делали. Просто стояли и как бы снисходительно улыбались, тихо переговариваясь о чем-то незначительном.
Корабль немного качнулся, и… вот оно! погружение! началось…
Момент погружения действительно волнителен не только для новичков. Ведь это ж только представить себе - огромный объект, водоизмещением сорок восемь «тыщ» тонн, вдруг ныряет под воду, покидает атмосферу, среду обитания людей, уходит в глубину, в мир высокого давления, уносит в себе горстку хрупких человечков, дерзнувших обернувшись металлом скрыться с лица Земли, спрятаться в опасную пучину, чтобы оттуда грозить другой, не природной - рукотворной опасностью, тем, кто живет на суше… на другой, чужой суше, хоть и на той же самой планете. Безумцы! Что они такое в планетарном масштабе?! Что они себе вообразили?..
Равномерный гул приборов, которыми напичкан наш отсек, и который совсем не пугает, а наоборот - где-то даже успокаивает, вдруг прерывается угрожающим грохотом водопада. Это за пределами прочного корпуса в цистерны главного балласта ворвалась вода. Погружаемся!
Шум воды, которая заполняет цистерны, действительно ужасающ. Он обволакивает прочный корпус кругом. Невольно вертишь по сторонам головой, выполняя команду «осмотреться в отсеках». Ничего не видно. То есть - видно всё то же, что и минуту раньше, часом раньше, то же что и вчера, и всегда… Но глаза широко раскрыты, хотя органами слуха у человека являются уши!
Я смотрю, я слушаю, я знаю... чувствую, что там, вернее тут - рядом, совсем рядом тонны воды обрушиваются в приготовленные для них специальные ёмкости, огромные цистерны! Обрушиваются, чтобы утопить нас, специально утопить - так нужно, так все устроено - так надо, чтобы мы могли оказаться в глубине. Так надо… так надо.
Взаимодействие человеческого разума и безумной природной стихии завораживает и пронзает суровым трепетом где-то в районе солнечного сплетения. Ты понимаешь, представляешь, как вода неотвратимо льется в открытый для нее проход. Агрессивно занимает все попадающееся на ее пути пространство. Выдавливает, выгоняет воздух. Стремительно, быстро завоевывает освободившееся место. Это теперь ее место! Ее жилище! Она здесь хозяйка! И она хозяйничает…
Волнение, неприятное, с примесью страха…
Пол под ногами начал крениться… Пол начал крениться, но не вниз, как предполагал я, а на левую сторону…
Что это?!
Почему это?..
Еще несколько мгновений и мы, хватаясь кто - за что, едва не попадали друг на друга, на приборы, на трубопроводы и на… в подводной лодке всегда есть на что упасть… теряем устойчивость… Кое-как удержались, но в глазах у всех удивление, а у некоторых и некоторая паника… Что случилось?! Что происходит?!
Ну, вот крен прекратился. Лодка замерла под углом примерно в сорок – сорок пять градусов. Я сел на пол и уперся ногами в трубопровод. Другие поступили так же или по иному зафиксировали себя. Старший мичман, служивший на этой субмарине со дня ее спуска на воду, сохраняя видимое спокойствие остался сидеть в кресле дежурного по отсеку, в котором он находился и до этого. Он улыбался, как будто безмятежно и с выражением ироничного превосходства над всеми присутствующими и над самой ситуацией тоже.
- Вот так номер! – воскликнул весело командир отсека.
- Что, случилось-то? – не постеснялся спросить я. Лишь добавил частицу «то», для придания своим словам любопытствующего, любознательного тона, и маскировки волнения с… со… с незначительной примесью страха.
- Так, похоже, правый борт не погрузился, - ответили мне умудренные опытом старые подводники.
Я себе живо представил, как это выглядит со стороны. Махина нашего «тяжелого подводного крейсера стратегического назначения», накренилась на один борт. Черный корпус ее зарылся наполовину в волнах шарового цвета. Правый винт, наверное, показался над водой, а рубка, напротив опасно нагнулась к воде. Да-а-а уж… зрелище… Но никто его конечно же не видит. Кругом лишь неприветливое море да небеса…
Какое-то время мы находились в этом неудобном положении. Но вот по «Лиственнице» передали: «Продуть цистерны главного балласта».
Забурлила, заворчала недовольно вода за корпусом, выгоняемая гораздо более сильным, чем она, воздухом высокого давления. Корабль выправился. Пол опять стал горизонтальным. Мы начали смеяться и шутить. Приключение! Как было бы скучно, если б всё прошло гладко! А так - будет чего вспомнить…
Прошло еще немного времени и по связи опять объявили погружение. Но… Но в это раз команда прозвучала немного иначе.
«Открыть клапана вентиляции цистерн главного балласта правого борта с блоков ГЭМ» (блок ГЭМ: блок гидравлический электро-механический – такой небольшой рычажок, благодаря которому можно произвести то или иное действие не с пульта центрального поста, а в самом отсеке, по месту нахождения необходимого механизма)
Мы, всё так же веселясь, на всякий случай, заранее обнялись с трубопроводами или оперлись на перегородки находящихся рядом кают.
Погружение! Снова погружение!
Вода хлынула в цистерны, закипятилась вновь…
И опять лишь с нашей стороны…
Лодка, подводный крейсер, огромное рукотворное чудовище, опять кувырнулась на бок.
- А-а-а, чёрт! – выругался всё тот же старший мичман, что сидел в кресле, но сейчас, неудачно повернувшись в нём, он завалился-таки в узкое пространство между трубами, кабельными трассами и собственно креслом. Остальные удержались прежним способом – вцепившись, упершись, приняв позу… Кто-то засмеялся. В том числе и я. У-у-павший мичман, выбравшись наружу и, с трудом, настырно пристраивая сиденье так, чтобы снова влезть в него, зло плюнул в меня своим суровым взглядом.
Опять прозвучало объявление о продувке цистерн. Потом мы услышали отбой тревоги.
Лодка осталась в надводном положении, чтобы специалисты смогли попробовать разобраться в случившемся. Опять же необходимо было пополнить запасы воздуха высокого давления, которые мы так расточительно выдули за два неудавшихся погружения.
Через полчаса объявили обед.
Я, с дуру, послушавшись призывных завываний пустого желудка, пошел в кают-компанию. Почему с дуру, спросите вы? Так ведь хоть погружение и не состоялось, оно же не отменялось совсем, оно предстояло… А значит предстояло и глотать забортную воду…
Плохо ориентируясь, иду искать место расположения кают-компании. Я долго плутал, проходя из отсека в отсек. Дошел даже до реакторного. То есть проскочил поворот…
Поворот! Только в подлодке этого проекта есть повороты и переходы с одно борта на другой. Открыв кремальерную дверь, заглянул во внутрь маленького отсека, где в центре находилась энергоустановка – реактор. Запах… странный напитанный электричеством (или так только показалось) и еще чем-то… Мною невольно овладело не очень явное, но неприятно тревожное беспокойство – радиацию не видно, а она наверняка тут есть...
Однако я тут же успокоил себя: многие подводники, у которых боевые посты находятся в отсеках за реакторным, проходят сквозь него, и не один раз за день, и ничего… не зеленее, не лысее остальных. Так что… чего тут бояться?..
Меня окликнули.
- Заблудился? – улыбнулся матрос более раннего призыва, спецтрюмный (специальность по обслуживанию реактора).
- Да, - смутился я.
- На обед? – спросил он и, не дожидаясь ответа, указал мне путь.
В первый день все путаются, все не могут найти нужный отсек и нужную палубу. Потом это кажется смешным. А тогда мне было не до смеху. Эта подлодка только с наружи кажется цельной. На самом деле под легким корпусом у нее размещаются еще пять прочных корпусов. Два - как у обычной субмарины (только два!), а между ними еще три, поменьше. В одном - торпедный отсек, он в носовой части. Другой – центральный пост, он в центре и чуть сзади. В центре же еще один небольшой отсек-корпус, там дизель-генератор. На атомной лодке он как бы является запасной энергоустановкой, однако потом мне приходилось много раз видеть, что пользуются им часто (почти каждый раз при выходе в море), и на самом деле - дизель просто необходим.
Между двумя основными корпусами, центральным постом да торпедным отсеком, располагаются ракетные шахты. Их не видно внутри, как на других проектах, где они пронзают тело лодки, проходят сквозь ракетные отсеки. На этой же уникальной субмарине, шахты выведены за пределы прочных корпусов, под легкий, и посмотреть на них, можно только попав в надстройку.
На подводной лодке «надстройка» - пространство между прочным и легким корпусом. Оно не герметично. Легкий корпус на то и легкий, он только для того, чтобы обеспечить гидродинамику всему кораблю. Ведь в надстройку выведено столько всего такого, чему не место в тесных отсеках внутри самой подлодки… Там находятся цистерны главного балласта (это, если кто до сих пор не понял, та емкость куда попадает через кингстоны забортная вода и благодаря чему подлодка может погружаться), там находится различная арматура, там же и бухты на которые наматываются концы (канаты) для швартовки и еще там много чего, чего сейчас я уже не помню, а тогда может и не понимал что к чему и для чего. Там же, на нашей «Акуле», как уже говорилось мною, расположены и шахты баллистических ракет.
Когда много позже я попал в это место, то благоговейно помалкивал несколько минут, пока не пришлось отвечать старшему товарищу на много раз повторенный вопрос: «Эй! Ты где?!... Э-эй!! Потерялся?!»
Брюхо, внутренности фантастического исполина. Мрак. Сырость. Бурого цвета металл везде. Трубы, много разных труб извивающихся причудливо и уходящих каждая в своём, заданном когда-то конструкторами-инженерами, направлении. Цистерны и баллоны. Железные лестницы и переходы с перилами - ржавые и склизкие. Посередине, давя сознание попавших сюда людей, попарно, упираясь в потолок (если так можно назвать верх настройки) и уходя вниз, в темноту, стоят громады колонн ракетных шахт. Ребра прочности, огибающие их цилиндрические формы, производят впечатление устрашающее. Ты понимаешь – это коконы, а в них сидят самые страшные на планете по своей убийственной силе чудовища. Где-то внизу, где не видно, трубопроводы и кабельные трассы врастают в них, вырастают из них, подобно щупальцам или гигантским хоботкам. Они неподвижны, они скрыты от глаз – чудовища спят. Они не мертвы, они получают сигналы, они подтверждают свою состоятельность и работоспособность. Они всего лишь спят… или вернее – дремлют. Я это знаю. Тогда уже сам много раз сидел за пультом и отслеживал сигналы из шахт…
 Внизу виден прочный корпус лодки, левый или правый, в зависимости оттого с какой стороны идешь, по какому борту. Корпус, где находится все самое важное: ядерные реакторы, турбины, электроника, всякие системы жизнеобспечения и повседневной предстартовой подготовки ракет, прочие механизмы, где находятся люди - наконец, экипаж! Он, корпус прочный, почти скрыт водой. Да, он всегда под водой. Мы, находящиеся в нем всегда под водой.
Мне почему-то вся эта картина напоминает, заброшенный из-за какой-нибудь катастрофы, огромный, обязательно связанный с ужасной военной тайной, завод.
Нет, дело не в моем, слишком ярком воображении. Я видел, как каждый попавший сюда становился излишне серьезным и неразговорчивым. Либо наоборот, борясь с нахлынувшим чувством непроизвольного волнения, раболепия перед окружающим его удивительным творением ума и упорного труда людского - нечеловечески сложного, запутанного, он, проникший сюда, вёл себя хоть и скованно, но старательно громко. Однако голос тех, кто не соблюдал «режим тишина» ненужный тут, навязанный этой мрачно-восхищающей обстановкой, все равно подрагивал. Хотя возможно, это всего лишь было такое эхо...

Итак, на обед!
Нахожу нужный отсек. Ориентируюсь далее по другим членам экипажа, которые бодро спускаются на вторую палубу. То, что они идут обедать - понятно по их внешнему виду. На лодке так заведено, что в кают-компанию можно заходить только в парадной форме. Вернее - отчасти в парадной. Офицерско-мичманский состав в кремовых рубахах с погонами, а матросы приходят сюда, надев верхнюю часть матросской робы с гюйсом прямо поверх «разухи» («разуха» - белье нательное: футболка и трусы, сшитые из тонкой, почти марлевой ткани; предполагается, что воду на подлодке надо экономить, поэтому белье стирать расточительно, а значит каждому подводнику положен один комплект белья и хлопчатобумажных носков на десять дней плаванья, то есть бельё на один раз – «разуха»). Ну а штаны у всех «РБ»… Потому что если б нужно было еще и брюки переодевать!.. Короче во всем должна быть мера и рациональность и где как ни на подводной лодке рациональности подчинено всё. И даже военно-морские традиции.
Наконец я попадаю в кают-компанию. На «Акуле» не предусматривалось изначально использовать матросов срочной службы. Поэтому кают-компаний тут две - одна для офицеров, другая для мичманов (ну теперь еще и для срочников). Выглядят они не как столовка какая-нибудь, а скорее напоминают небольшие залы уютного кафе.
Мне показывают мое место за столиком матросов срочной службы. Сажусь… И снова удивляюсь.
На дворе конец восьмидесятых. В магазинах пусто, талонная система, очереди за всем, тотальный дефицит… А тут… Мало того, что обед сытный, почти домашний - и наваристое первое, и мясистое второе, и салатик, и компот…Компот! Сливовый, болгарский! Так еще и шоколад, по маленькой плитке на каждого (в киосках «Мороженное», помню, тогда, при Советской власти такие продавались по 20 коп.) и бутерброд с красной икрой, и вино! Гастрономическая роскошь! Сладкий сон, ёлки-палки!..
Но в тот день все это изобилие имело одну особенность. Обычно еду на нашей подлодке экипаж вкушает, как и приличествует элите военно-морского флота, с нормальных тарелок (фарфоровые… керамические… как их правильно назвать-то? с чего обычно все люди едят?..). Но в тот злосчастный день наш «параход» (атомная подлодка, по сути, является пароходом, ведь атомный реактор нагревает воду – пар, а тот двигает турбину; поэтому в среде подводнитской подлодки атомные часто зовут пароходами) два раза заваливался набок, а к таким казусам, как выяснилось, интендантская служба была не готова. Посуда разбилась почти вся. Более того, в одной из «провизионок» (специальная «выгородка», камера, где хранится провизия) разбились и бесследно разлились-исчезли почти все запасы вина. Нам хватило его на этот выход в море, но по приходу в базу пришлось пополнять запасы. На счет разницы в количестве списанного, из-за указанных выше событий, вкусного импортного вина и утраченного оного фактически, мне ничего не известно, но я все же кой о чем догадывался… Впрочем, как и другие члены экипажа.
В связи с утраченной бьющейся посудой на столах вместо приличных тарелок и стаканов стоят металлические миски и кружки… видимо из НЗ какого-нибудь. Что ж, и в этом тоже был определенный колорит…
Только закончили обед, как вдруг, где-то в этом же отсеке что-то глухо хлопнуло. Хлопнуло с каким-то подозрительным шипеньем. Все находящиеся в кают-компании насторожились. Любой такой звук на подлодке не предвещает ничего хорошего. Моряки, давно служившие в подводном флоте, тем более на одном и том же корабле, знают примерно какие щелчки, хлопки, стуки – являются естественными, связанными с работой механизмов различных, а какие несут в себе угрозу. Судя по лицам всех, кто еще был в кают-компании, произошло нечто ненормальное.
Как я понял, все ожидали, что сейчас, вот-вот, раздастся сигнал аварийной тревоги и поэтому желательно, срочно, пока не захлопнулись кремальерные двери в переборках успеть добежать до своего отсека. Всё это читалось на напряженных лицах. Так, кстати, подумал и я. Меня уже предупредили, научили старшие товарищи, что руководство по БЖ конечно требует оставаться в том отсеке, где тебя застигла тревога, но для всех будет лучше, если ты успеешь добраться всё-таки до своего места по боевому расписанию.
И вот… настороженность нависшая в воздухе уже готова была разразиться всеобщим бегством из кают-компании, как вдруг… Этот самый воздух с висевшей в нём настороженностью, наполнился вдруг мерзкой вонью. В носы ударил запах свежих людских испражнений и протухшей канализации. Носы у окружающих меня людей в парадной военно-морской форме сморщились, рты скривились, глаза удивленно и смешливо заблестели, и… все, как будто и действительно услышали сигнал аварийной тревоги, бросились вон из этой вони, из этого отсека.
А произошло следующее. Матросик, по специальности трюмный (то есть и гальюн именно его заведование) причем уже послуживший на этой лодке полгода, отстояв вахту, обнаружил, что гальюн (туалет) в его отсеке переполнен…
Тут надо пояснить: гальюн на подводной лодке имеет определенную особенность. Унитаз здесь почти точно такой же, как в вагоне поезда. Представляете? То есть существует педаль, на которую нажимаешь и всё что туда, в унитаз было положено, всё исчезает, проваливается вниз. Но куда - вниз? А вот куда. По недлинной трубе отходы жизнедеятельности человеческого организма попадают в двухсотлитровый баллон. Когда баллон заполняется его необходимо освободить для новых порций того что подводники потом наделают… А как его освободить? Просто так задвижку не откроешь и в море не сольешь, как на обычных кораблях. Ведь корпус прочный подлодки всегда под водой. То есть кругом, неизменно присутствует дополнительное давление воды. Один метр глубины – плюс еще одна атмосфера. Так вот, чтобы сбросить всю эту гадость в мировой океан, необходимо закрыть определенные клапаны, потом уровнять давление в баллоне с забортной водой, путем подачи в него, в баллон, воздуха высокого давления, затем открыть внешний клапан, и еще чуть добавив воздуха, таким образом, немного превысив забортное давление, опустошить содержимое баллона. И всё наше накопленное дерьмо выдавливается, уплывает в среду обитания рыб, китов, крабов, настоящих не металлических акул, и прочих жителей морских глубин. Когда баллон опустеет, необходимо закрыть внешний клапан и снять избыточное давление в баллоне, ведь на лодке-то мы все живем в нормальных человеческих условиях, при обычном атмосферном давлении. Для этого открываются другие клапаны и воздух, проходя множество фильтров, выкачивается из этого моче-кало-сборника. Потом всё возвращается в исходное. А на период пока процесс не завершен, к дверце гальюна крепится предупреждение, какое-то время не пользоваться унитазом. Всё…
Вот я и поведал вам вкратце инструкцию для трюмных по продуванию гальюна.
Но вернемся непосредственно к описываемым событиям. Тот матрос, произведя все необходимые действия, подумал, что уж, коль скоро мы находимся в надводном положении, и давление забортное плёвое, то давление в баллоне уравняется с внутрикорабельным достаточно скоро, и никто не успеет воспользоваться гальюном до того, как пользование это станет безопасным. Однако он ошибся…
Камбуз и обе кают-компании находятся в достаточно оживленном отсеке. Кто-то зашел по надобности в гальюн. Кто-то сделал свое дело. Кто-то нажал на педаль… Кому-то очень не повезло…
Даже разность в пол-атмосферы способна плюнуть в окружающее пространство остатками спёртого, сжатого воздуха, заряженного не удалившейся до конца, прилипшей к стенкам баллона, жижи. К тому же взлетело, распылилось еще и то, что лежало в самом унитазе.
Одним словом, гальюн тот мыли целый день. Мылся и «счастливчик» испытавший на себе излишки давления. Благо воды на нашей подлодке было в изобилии…
Виновника серьёзно не наказали (такие казусы случаются почти на каждой лодке), только объявили выговор, за не вывешенную предупредительную табличку.

Сытый и веселый я вернулся в свой отсек. Примерно час мы еще находились в надводном положении и за это время мне успели показать и рассказать про мой будущий боевой пост. Я слушал внимательно, но, честно говоря, запоминал далеко не всё – слишком много информации сваливалось в мой мозг за последние дни. Слишком много впечатлений ярких затмевали собой нужные знания, вернее – нужные тонкости, которые, конечно же, потом были мною освоены. Ведь я старался…
И вот опять объявляется погружение.
Но прежде на другой борт, в отсек параллельный тому, в котором служил я, от нас зачем-то откомандировали моего наставника. Ему старшине не-помню-какой-статьи, через пару месяцев предстояло увольняться в запас. В его задачу входило подготовить себе смену – меня, и с почестями в дембельской форме улететь на родину. В тот день выбор для отправки его на другой борт пал не случайно. Нет, в теории могли, конечно, послать и меня, но командир отсека, оглядев скептически висящую мешком на моих ключицах без мяса форму «РБ», отправил все-таки туда, в злосчастные отсеки правого борта, моего наставника. И это правильно! Он ведь был крепкого телосложения, постоянно тренировал мышцы (благо на «Акуле» есть небольшой спортивный зал) и выглядел этаким Рембо в тельняшке. А ещё он почему-то под «РБ» носил не «разуху», как большинство, а всё время надевал тельник. Причем тельник этот всегда выглядел таким блеклым, застиранным… Не знаю почему он так одевался… Ну да не об этом речь.
Вот скажите, чтобы сделали крутые «янки» на своей субмарине, на какой-нибудь там на «Лосе Анжелесе», если бы при выходе в море у них во время погружения не открылись клапаны цистерн главного (или не главного – любого) балласта? А? Как вы думаете?
Правильно – обязательно повернули бы в базу для устранения неисправностей в стационарных условиях. Перестраховщики! Неженки малохольные!
Ну, подумаешь, не открывается там клапаны-клапОнчики какие-то! Закисли, наверное, от долгого стояния в базе. Не берет их гидравлика. И что же из-за такой ерунды задание срывать? Тем более что нам в «автономку» на следующей неделе уходить. Нет уж! Мы не такие, чтоб срывать задание партии и командования. Мы и в третий раз попробуем нырнуть! А то что ситуация не стандартная, так это только в плюс личному составу. Будем учиться выполнять погружение в особо сложных, почти аварийных, условиях! Вперед! (в смысле – вниз)
Итак – погружение! Опять…
В третий раз, за сегодняшний день, я услышал рёв воды за стенками прочного корпуса. На этот раз пол качнулся, и все почувствовали, что с едва заметным креном всё на наш же борт, подлодка скользнула вниз. Ощущения были схожие с нахождением в кабине лифта в момент начала спуска. Такой легкий приступ невесомости и снова стабильность под ногами. Странно, но в этот раз у нас, кажется, всё получилось.
Но как?! Каким это образом?.. Мне было непонятно…
По «лиственнице» приказали осмотреться в отсеках. Пить воду забортную никто не приказывал, но я понял, что поглощать её мне всё же придется.
Вообще-то этот ритуал, существовавший давно, почему-то в советские годы был, стыдливо не афишируем. Почему? Не знаю… Но он жил себе, весело осуществлялся с каждым новеньким членом подводнитского братства и слава Богу живет до сих пор. Однако в те времена, когда служил я, происходило данное мероприятие не в центральном посту, под крики «Ура!» и громкие гордые поздравления (как сейчас иногда по телевизору показывают), а в тесном кругу сослуживцев по отсеку и без лишней помпы… хотя вокруг помпы были. Но не лишние. А нужные, предусмотренные проектом и на своих штатных местах.
- Ну, за первое погружение, - наполнили мне плафон мои, становящиеся боевыми, товарищи.
Вода оказалась прозрачная, холодная (термометр показывал плюс три за бортом) и соленая. Ужасно соленая…
Я впился зубами в толстый стеклянный край плафона и принялся глотать эту ужасно невкусную воду. А она лилась по пищеводу, холодила внутренности и старалась перехватить дыхание. Одним словом вела себя, как обычно – нахально и бесцеремонно заполняла предоставленное ей пространство. Я хотел, было передохнуть, но мне не позволили.
- До дна! До дна не отрываясь!.. А то не станешь подводником.
Ну, прям, как в детстве: «Кушай кашу. Всю, ничего не оставляй. А то не вырастешь и будешь слабеньким!»
Выпил. В желудке подозрительно забурлило… Я начал жалеть о сытном обеде. Зря, наверное, поддался нагулянному за время прохождения службы в учебке аппетиту и насытился изрядно… до этого ритуала.
- Молодец, - похвалили меня. – Теперь за первую глубину...
И еще один наполненный бокал-плафон передается в мои нетвердые руки.
Пью…
Ну, как вам сказать?.. Заполненный, забитый пережеванными изысканными яствами мой желудок, удивился и первой порции забортной воды, ну а вторую… Вторую он решил не принимать вовсе. Однако его хозяин, то есть - я, усилием воли заливал, вдавливал в себя, в него - в желудок, студеную соленую воду. Много воды…
Мой внутренний мир переполнялся, а я думал: Какой ГЛУБИННЫЙ смысл в этом ритуале - посвящения в подводники! Я словно подводная лодка, а мой желудок подобен цистернам главного балласта. Желудок-цистерна и настоящие цистерны в лодке, где мне суждено находиться, заполняются водой забортной, и мы обоюдно погружаемся…
- За следующую глубину пить не могу, - выдавилось из меня отчаянное.
- Да и не надо, - заржали все. Как выяснилось, и вторую чашу горькую пить было необязательно. Да. Это такой подводнитский розыгрыш… Розыгрышей разных на подводном флоте много и все они ой как смешны и старослужащим, и, как правило, самим опростоволосившимся новичкам тоже… но несколько позже когда и они уже станут если не старослужащими, то хотя бы знатоками прошедшими или повидавшими...
В это время подлодка совершила еще один маневр по погружению. Ушла на заданную глубину шестьдесят метров. Выше «Акуле» ходить под водой не рекомендуется. Из-за своего огромного водоизмещения и довольно большой скорости – 25 узлов (примерно 46 км/ч) только забравшись так глубоко, можно быть уверенными, что на поверхности воды не будет видно никаких следов от нашего стремительно движения.
– Теперь целуй кувалду, - сказали мне.
– Так положено, - увидев сомнения в моих глазах, весело подтвердил командир отсека.
– А кувалды-то и нету, - вдруг услышали мы возглас со стороны аварийного щита, где ей положено было находиться. Возглас издал тот самый, старшина не-помню-какой-статьи, мой наставник, который буквально минуту назад возвратился из своей краткосрочной командировки. Его вид говорил присутствующим, что ему пришлось немного… вернее – много, поработать физически.
- Ну, как там? – солидно поинтересовался у него командир отсека.
- Нормально, - улыбнулся вернувшийся «командировошный». – Да чего там… Взялись, и ключом вдвоем: туда-сюда, туда-сюда… Открыли…
Поясню: после двух неудавшихся попыток открыть клапаны цистерн при помощи электричества и гидравлики, было принято решение откупоривать их вручную. Огромные ключи-трещотки, длинной в половину роста человеческого, накинули на специальные головки, выведенные от механизма открытия клапанов внутрь отсеков. Потом попарно те, кто посильнее, взялись за ручки этих гаечных ключей и по команде на погружение рванули заупрямившееся неподатливое железо. Потянули, надавили, скрипнули зубами и ржавым металлом, гаркнули выдохом и… получилось!
То, что не смогла сделать механика – осилили человеческие мускулы.
Ну, а после того как таким образом клапаны всё ж открыли, они, конечно же, разработались и больше на моей памяти не капризничали.
- А кувалда-то пропала, - подошли мы все к щиту аварийному.
- Мда-а… Хреново, - протянул кто-то. – Куда ж она подевалась? Еще утром была. Точно помню…
- Куда-куда! Наверху забыли. После швартовки обратно не принесли.
И все посмотрели на меня…
- Да не-ет. Не он её брал, - вступился за меня мой наставник. – Это из соседнего отсека.
- Во, гады! У них же своя есть…
- Так они и её, еще в прошлый раз, потеряли… А швартовная команда-то вся из наших… как не дать?..
- Хреново… Ну да ладно, традицию соблюдём. Возьмем у «торпедёров».
И взяли. И целовал я её. И блевал потом в гальюне... Вываливал наружу весь свой вкусный обед с деликатесами, перемешанный огромным количеством соленой жидкости, то есть - некоторым количеством Северного Ледовитого Океана.
Понятно дело: не осторожный поцелуй черного металла вызвал у меня рвотный рефлекс. Всему виной служила, конечно же, вода! Забортная вода. После облобызания кувалды и радостных поздравлений с похлопываниями по плечам, я, не в силах больше держать просившееся выйти из меня, отпросился выйти исполнить эту просьбу внутреннего голоса. На меня побледневшего с усмешкой посмотрели и отпустили, с Богом… Ну а когда вернулся поставили «боевую» задачу: за время похода добыть родной БЧ кувалду. И надо сказать - я выполнил это задание.
На флоте всегда надо что-нибудь добыть, вернее это называется «достать». Ничего не воруется, всё «достается».
Например, приказывают солдату в сухопутных войсках покрасить… ну, хотя бы – забор, ограду какую-нибудь. Ему выдают кисть, краску, подводят его к месту выполнения работ и тот красит. А у нас? на флоте?.. Вызывают матроса (или не матроса, а может даже и мичмана) и дают такое же задание. Такое же, да не совсем такое. Приказывают срочно пойти и покрасить забор!.. И всё… Где взять краску, ту же кисть и собственно где тот забор? – проблема исполняющего приказ. Вот так-то…
«Боец! Что это у тебя в руках?»
«Краска…»
«Где взял?»
«Достал…»
И вопросов больше нет. Нет!.. У матросов нет вопросов… Ну может быть еще один. Только один: «А еще достать можешь?»
Вот и я, через несколько дней автономки достал кувалду… Из другого отсека, не нашей боевой части, когда там по неосмотрительности вахтенный куда-то запропастился с верхней палубы. Быстро изменив ее внешний облик, кое-где добавив исключительных опознавательных знаков, к примеру - нацарапав на деревяшке «БЧ-2», разместил добытое на аварийном щите нашего отсека… Впрочем, и её мы тоже потеряли потом, когда занимались заменой боеголовок ракет – когда «рубили головы» ракетам. Там в надстройке постоянно приходилось что-либо откручивать, а болты и гайки заржавели и не поддавались. Поэтому без кувалды обойтись было ну, никак нельзя. Поэтому там мы ею активно пользовались, там её мы и оставили-потеряли.
А когда настала пора сдавать лодку для её отправки в ремонт, наличие всего должного находится в отсеках, проверялось скрупулезно, по спискам. Искать, где можно достать кувалду, не представлялось никакой возможности, ибо перед сдачей корабля все, что не прикручено, пряталось в отсеках под ключ. На берегу добывать данный нужный инструмент времени не оставалось, и мы попросили корабельного почтальона привести нам из городка, куда он каждый день мотался за письмами и газетами, пластилин. Да, обычный детский пластилин… Уже догадываетесь, что мы сделали?.. Конечно! Мы её слепили из того что было… Из пластилина! В смысле – металлическую часть кувалды, а черенок у нас почему-то был… Не помню откуда, но был. Чтобы вылепить тетраЭдр – на скульптора учиться необязательно. Мы быстро сваяли нашу кувалду, покрасили ее в черный цвет (на лодке для покраски корпуса используется чудесная чёрная краска – сохнет моментально) и поместили на штатном месте: на аварийном щите.
Скажите: как вам (нам!) не стыдно?
Нисколько! Лодка все равно шла в ремонт и все эти сдачи по списку ни что иное, как военно-морской идиотизм. Всё, буквально всё, списывалось и утилизировалось… Если не растаскивалось по личным хозяйствам…
Но таков военный порядок: что записано в ведомости – вынь да положь, даже если значащееся в официальном списке не имеет никакого отношения к тому, что в действительности существует под этим номером. При той сдачи корабля проверялся, в том числе и ЗИП (запасные части и детали). Вот для чего существуют запасные части? Ведь для того чтобы ими заменять то, что вышло из строя. Мы иногда и пользовались ими. Прокладки, колечки, шайбочки – всё это постоянно необходимо было заменять в трубопроводах, в насосах тех же, которые обслуживают ракетные шахты. Поэтому их, конечно же, не хватало в ЗИПе! Так зачем же, почему же требовалось при отправке лодки в капитальный(!) ремонт, где из нее всё вытряхнут, все старые механизмы заменят на новые, наличие буквально всех этих уже по сроку службы всё равно никуда не годных расходников?! До сих пор мне пойму… Но их наличие проверялось, педантично подсчитывалось, записывалось. И только при полном комплекте считалось, что то или иное заведование сдано без замечаний. Бред! А вы говорите: «Ку-ува-алда!.. Сты-ыдно!» Бред! Чушь! Тьфу!..

Однако я отвлекся… Слишком отвлекся.
Итак, расцеловав кувалду, поговорив в гальюне с глубинами, я стал Посвященным! Теперь в письмах на «гражданку» хотя бы мне уже было как бы можно, не совестно как бы, называть себя настоящим моряком-подводником. Я так и делал, когда находилось время письма эти писать…

А наше недолгое плаванье продолжалось. В тот день мы должны были выполнить стрельбу торпедой.
Выйдя в район стрельб, выяснилось, что торпеда подает сигнал неисправности.
Дело в том, что торпеда, используемая в учебных стрельбах, является многоразовой. Ею пуляют в море, она мчится по заданной траектории, выполняет поставленную ей учебно-боевую задачу. А потом её ловят. Не те кто выпустил ее в море, конечно же. Для этой цели в нужном месте курсирует специальный катер – «торпедолов». Он-то и вытаскивает торпеду, находя ее по специальному сигналу - маячку, установленному на ней.
Стрелять по причине неисправности оружия, не стали. Несколько раз произвели выстрелы воздухом из торпедных аппаратов. Наш тяжелый подводный корабль от каждого такого воздушного толчка содрогался. Я искренно удивлялся этому. Видя мое выражение на лице, командир отсека сказал:
- Это еще что… Подожди-и… будут ракетные стрельбы - тогда поймешь, что пуски торпед ерунда! Плевочки…
И действительно, примерно через год, присутствуя при запуске баллистической ракеты с нашей подлодки (точнее – с другой точно такой же, куда я был прикомандирован), могу сказать: запуск ракеты это действительно незабываемое милитари-шоу!
Тревога, разлившаяся всюду с сигналами ревуна, да так и неисчезнувшая никуда! Удар ПАД («пороховой аккумулятор давления» - заряд, благодаря которому, и выталкивается ракета из шахты) словно мощная глубинная бомба, рванувшая где-то рядом с корпусом. Проваливающийся, уходящий из-под ног пол и невесомость несколько-секундная головокружительная, поднимающая самые низко-находящиеся органы в теле прямо к горлу. Напряжение естественное и неестественное у всех на лицах (правда, видишь немногих – все на боевых постах, а посты не так уж близко между собой расположены). Ух, как это всё оглушает незабываемыми ощущениями!..
Но в тот день стреляли мы ещё не ракетой, а торпедой. Ну и поскольку торпеда оказалась неисправной, нам пришлось вернуться в базу с невыполненной задачей.
И снова наверх и снова швартовы в руки.
И снова в море! На следующий день - снова в море…
Неисправность устранена. Вот сейчас-то, вот теперь-то мы бахнем, как следует! Ух, как бахнем!..
Но и на этот раз торпеда вновь закапризничала. Ну не хотела она, чтобы ею «бахали»! Не хотела и всё тут! Что делать? Ещё раз постреляли воздухом, и возвратились…
И опять я стою в швартовной команде и, пряча лицо в воротник от безумств ветра смешанного с колючей ледяной пылью, смотрю, как буксир подталкивает нас к пирсу. На пирсе черные фигуры в черных шинелях, в черных шапках, все такие черные-пречерные, ёжатся, мёрзнут, ждут, когда им подадим конец…
На этот раз с торпедой разбирались по-серьезному, мы пробыли в базе аж два дня. И кажется, на этот раз наконец-то с нею разобрались. В смысле – её, торпеду, видимо разобрали по винтику и собрали вновь!
И вот…
Мы и в третий раз вышли в море! Море нас встретило волною крутою!
Мы и в третий раз хотели стрельнуть торпедой! Торпедою учебной!
Торпеда и в третий раз сказала нам, что неисправна…
Но об этом мы умолчали и… стрельнули ею назло!..
И она утонула… навсегда…
Однако задачу нам засчитали. Поэтому уже через пару дней наш корабль ушел в автономку. А с ним, конечно же, и я, тогда - молодой (ой, какой же молодой!) моряк-подводник…

***
ТИПА ЭПИЛОГ:
Собственно можно еще много о чем рассказать. Можно и приврать о чем-нибудь, для прикола. Но думаю, другие байки заслуживают отдельного повествования, не связанного таким довольно точным названием как «Первое погружение».
Всё. Заканчиваю, сей правдивый рассказ из своего далекого прошлого. Если кто-то из профессионалов обнаружит в нём, какие-нибудь неточности, прошу – не судите строго. Как я уже говорил, было это очень давно. Многое забылось, а кое-что просто просилось, рвалось в текст само… хоть иногда и почти для «красного словца». Но я всё же честно старался придерживаться фактов, оставшихся в памяти моей. Описывал их эмоциональный след в моей душе. Я хотел показать подводный флот не от лица сурового мужчины, моряка-подводника - пожившего, погоревшего, потонувшего, а глазами молодого парнишки, чуть инфантильного, по-юношески романтичного, которому еще не исполнилось и девятнадцати лет. Надеюсь – получилось…