Непочтенное происшествие с почтенными людьми, или

Решили мы как-то раз с Архипом Архиповичем пойти камни пособирать. Сильно уж Архипу Архиповичу не понравилось, что на даче моей декоративных камней нет, как теперь по моде положено – цветы, значит, обкладывать. Ну, пошел я утречком, пока Архип Архипыч спал, да и насобирал камней при проезжей дороге, что невдалеке от дач в лесу проходит, обложил, значит, цветы, а Архип Архипович встает к обеду да и кричит: «Посмотрите, Степан Семенович, какое безобразие! Это ж вам полный огород булыжников набросали – все, видать, в цветы метили. Цветы-то у вас, конечно, не ахти, но все-таки жалко». Я обиделся, да и говорю: «Что же вы, Архип Архипович, камни булыжниками называете? Я ведь их всю ночь с дороги таскал!» Вот уж начал тут Архип Архипович хохотать, однако ж видит, что я еще пуще обижаюсь, да и говорит: «А вот мы с вами пойдем вместе и самых красивейших камней навыбираем, потому что при дороге ведь всегда разные камни валяются. Только, говорит, там ведь, говорите вы, лес и машины ездят, так не было бы это опасно?» Ну, я и говорю: «Пойдем, дескать, ночью: ни единой машины не прокатится! А что темно, так мы фонарик возьмем». Условились мы, значит, и пошли.
Идем мы по дороге, небо все в тучах, да таких темных да низких, что того и гляди, дождь нахлынет. Погода, что ни говори, неприятная. Глянул я в лес – там тьма кромешная, ни зги не видать, как есть чернота одна, только что лапы сосновые колышущиеся виднеются. И как глянул я в лес-то – смотрю, и Архип Архипович вслед за мной оборачивается, да быстро так, словно невесть что увидал, так что мне даже нехорошо сделалось.
- Что это, - говорю, - Архип Архипович, али увидали чего?
- Да нет, – отвечает, - я думал, не вы ли чего увидали, - а сам лицо-то поворачивает ко мне бледное такое, что прям так в темноте-то белое пятно и светится.
- Нет, - говорю, - я-то не увидал, а вот думал, не вы ли, Архип Архипович, чего увидать изволили, - говорю, а сам-то уж чувствую, как у меня голова трястись начинает.
А тут вдруг как что-то ухнет над головой Архипа Архиповича, он как подпрыгнет, да прям на меня, да как завопит:
- А вы чего головой-то вертите – шея, что ли, чешется?! Увидал – не увидал, думал – не думал! Про индюка знаете присказку? – так что мне даже и обидно стало: мало того, что ногу мне отдавил – это еще ничего, мало ли что случается – а уж кричать-то на меня совсем лишнее. Не я ж виноват, что на Архипа Архиповича птица накинулась, а по егоному все одно выходит.
Идем мы дальше, я молчу, обиделся, значит. А Архип Архипович тут мне и говорит:
- А что, Степан Семенович, тут волки не водятся?
Ну, а волков тут в жизнь никогда не бывало, только уж сильно я обиделся, да и говорю:
- А как же, целыми стаями ходют. Не водятся! Тоже мне придумали! А кто ж, по-вашему, давеча сына сторожевого загрыз?
Архип Архипович притих и говорит:
- А кто ж это его загрыз?
- Кто-кто – известно кто. Волчара!
- И что, - спрашивает, - неужели насмерть загрыз?
- Известно! Рожки да ножки остались (подумал еще, что некстати я что-то про рожки-то говорю, от сына сторожевого оставленные, да уж исправляться поздно было).
- А что, - спрашивает, - страшный он?
- Да нет, - говорю, - хорошенький был мальчонка. А что я про рожки сказал, так это я только так, для красоты слога, вы не пугайтесь.
- Да не мальчонка – я про волка говорю.
- А! Ну, это дело известное. Волчара, как и полагается: большущий такой, матерый. Я сам видел.
- Что ж вы это видели-то?
- Как что ж? Волчару.
Тут уж Архип Архипович и совсем побледнел, и спрашивает:
- Когда ж вы это его видели-то? Уж не тогда ли?
- Когда ли?
- Не тогда ли, когда он мальчонку-то грыз? – говорит, а у самого аж и голос дрожит.
- Э, нет! Это уж я потом видел, когда его поймали. Но вы не думайте – волков у нас много, что ни говори: цельными кучами с тех вон краев бегут. Вот даже и бежит один по дороге, - и так мне смешно стало от этой моей последней придумки, что уж я не выдержал бы да и рассмеялся в полный голос, как вдруг Архип Архипович в сторону мной указуемую обернулся, да как вцепится мне в руку! И так и замер на месте, ничего сказать толком не может, а только попискивает чего-то. Я так прямо и застыдился весь: вот, думаю, до чего друга своего довел ни за что, да и говорю:
- Что ж вы, Архип Архипович, испугались-то, я ведь насчет волка-то бегущего пошутил, не волчий теперь сезон, значит, - только смотрю я – не верит мне Архип Архипович, только еще громче попискивает. Я уж и не знаю, как уверить-то его.
- Что ж вы, - говорю опять, - Архип Архипович, говорю же вам – не волчий сезон нынче, так ведь это понимать надо. И сына-то сторожевого не то чтобы давеча загрызли, а лет уж пять тому наберется.
И говорю я, а сам оборачиваюсь, куда Архип Архипович смотрит – посмотрел, да так замер. Бежит, значит, по дороге волчара, большущий такой, матерый, как и полагается ему быть, неспешно так бежит и прямо к нам направляется. Остановится, понюхает чего-то, походит туда-сюда и опять бежит. И вижу ведь я, что волк, а сам говорю, и тихо так, значит, попискиваю:
- Что же, Архип Архипович, что же это такое? Что же это такое значит, Архип Архипович, уважаемый друг мой?
- Так, видите ли, многоуважаемый друг мой, - попискивает мне Архип Архипович, - это, по всей видимости, этот… как это он называется-то, достоуважаемый друг мой? – и говорит мне, а сам этаким странным манером все ближе к лесу, этак бочком продвигается.
- Не знаю, - попискиваю я, - что вы имеете в виду, много-, то есть достоуважаемый друг мой Архип Архипович. Ваш намек мне невдомек, как это говорится людьми образованными, - а сам-то вслед за Архипом Архиповичем продвигаюсь, все быстрее да быстрее.
- Да как же, - попискивает Архип Архипович, - достоуважаемый друг мой, Степан Семенович, не помните, что ли, как этот называется? Собачка такая маленькая, пушистенькая, хвостиком машет, в лесах живет, на кроликов охотится, в детских книжках ее рисуют. Не знаете разве вы собачки такой особенной, Степан Семенович?
И только хотел я сказать, что не в платочке ли рисуют собачку-то – так это тогда, стало быть, лисичка-сестричка, как вдруг достоуважаемый друг мой как ринется, да прямо в лес, в самую-то темень, со всех ног, и я за ним – одни сучья трещат. Бежали мы, бежали, да Архип Архипович как за сук-то ногой зацепился, да как повалился, а я на него, и не успел я всего этого сообразить, как слышу – шепчет мне Архип Архипович, да злобно так, раздражительно:
- Да что ж вы за человек-то такой, Степан Семенович! Не видите, что ли, я тут залечь решил, пока волк не пробежит, а вы чего на мне прыгаете? Слезайте и ложитесь рядом!
Подумал я еще, что странным каким-то манером Архип Архипович залечь решился, да уж не до того было – лежим мы, значит, с Архипом Архиповичем в чаще лесной, комары нас так и жрут, а мы лежим себе и думаем. Уж не знаю, о чем думал Архип Архипович, но минут десять мы лежали, как вдруг он и говорит мне:
- Послушайте, Степан Семенович, вы там не спите ли, друг милейший?
- Нет, - говорю я обиженно, - не было еще со мной такого греха, чтобы в лесу ночью заснуть.
Помолчали мы еще минут пять, да Архип Архипович спрашивает меня сызнова:
- Послушайте, Степан Семенович, вы там не соснули ли, друг любезный? – так что я и совсем уж разобиделся. Что ж, думаю, за кого меня Архип Архипович принимает? Совсем я непонимающий человек, что ли, чтоб в такую екстраорденарную минуту соснуть?
- Спал, - говорю, - спасибо, что разбудили меня, догадались милость совершить.
- А-а, - говорит, - ну, спокойной ночи, то есть это, как там его, с пробуждением вас, любезнейший, - и говорит, а сам весь как будто случилось что, беспокойный такой, встревоженный. Не понимает, дескать, что и говорит. Я уж и про обиду забыл, спрашиваю:
- А не случилось ли чего, Архип Архипович?
- Да вот, - отвечает он мне, - мне тут в голову одна такая мысль пришла.
- Какая же, - говорю, - вам такая мысль в голову придти соблагоизволила?
- Да вот, не помните ли вы, - говорит, - какого цвета был этот-то…
А меня с тех слов прям так холодом и обдало.
- Кто это? – спрашиваю.
- Ну, этот-то, которого вы запамятовали, в детских книжках-то рисуют.
- А! Ну-ну, - говорю я, да вдруг и прибавил: - да ведь никак белый!
- Белый, говорите?
- Как есть белый, значит, иначе мы бы его в темноте-то и не разглядели.
- Не разглядели бы, говорите?
- Никак нет.
Тут вдруг Архип Архипович как вскочит, да как на меня закричит:
- А разве волки-то белые бывают, а, Степан Семенович, друг мой разлюбезный?!
Ну, и я вскочил, да как закричу:
- А не говорили ль вам, что не волчий нонче сезон?!
- А кто говорил, что по дороге волк бежит?!
- А я что, виноват, что вы шуток не понимаете? Я вам говорю – сезон не волчий, а вы: волк, волк!
- Что вы на меня-то все спираете! Я, между прочим, вам говорил, что это собачка!
- А где же собачки-то на кроликов охотятся?!
- А где же волки-то на кроликов охотятся?!
- А у вас паук на голове сидит!
- А где же пауки на голове сидят?!
- А вот у вас на голове и сидит, понимать надо!
Тут Архип Архипович замер на секунду, а потом за голову схватился, да прям на паука-то рукой и угодил. И такой уж тут поднялся крик, что на весь лес, понимать надо, было слышно. Вопит, значит, Архип Архипович, руками-то по голове мельтешит, а никак паука скинуть не может: так уж он, видать, крепко за волосы-то уцепился. И уж такой паук-то черный, жирный, как ему и полагается быть.
- Снимите, - вопит, - снимите с меня эту гадость, не то я сей же миг умру!
Ну, думаю, сей же миг умрет Архип Архипович! Да как за волосы-то его хватану, да как дерну! И так уж мощно я его хватанул-то, что цельный клок волос выдрал, прямо загляденье, только паука-то проклятущего захватить не сумел.
- А-а! – вопит Архип Архипович. – Он меня кусает, кусает! Он меня ест! Он мне голову отъест!
Хватанул я еще раз, да тут уж прямо паука-то и накрыл.
- Ага, - говорю, - попался! Будешь ты мне ентелегентным людям головы отъедать!
- А вы что, вы что делаете? Вы почему орете на весь лес? – накинулся на меня Архип Архипович. – А ну немедленно уходите отсюда! Уходите отсюда, я говорю!
Я, конечно, обиделся, но пошел – что ж мне делать-то еще оставалось. Вышли мы обратно на дорогу, я и думаю: домой, что ли, пойти, все равно вся прогулка коту под хвост, как вижу – достал Архип Архипович фонарик, включил его и на обочину дороги светит. Подошел я к нему этак боком и спрашиваю:
- Хм… Кхе… Э-э… Это что эт вы тут смотрите?
- Да вот, не видите, что ли, камни смотрю.
- И что же, красивые, что ли, камни?
- Да уж лучше, чем вы-то в прошлый раз набрали. Смотрите, какая красота!
И смотрю я, Архип Архипович один, другой камень взял, ажно и кулечек достал и все в него камни складывает. Ну, а я раз не понимаю ничего в камнях, так хожу да слоняюсь по дороге туда да сюда. И на дорогу уже сел, и плащ себе на голову натянул – потому комары заели – и бегал рысцой во все стороны, да так уж мне это все надоело, что ни дать ни взять. А Архип Архипович то только и знает, что по обочине ползет и кулек с камнями за собой тащит, а кулек-то у него все больше и больше становится.
- А вот, - говорит он мне вдруг, - Степан Семенович, вы хоть бы мне помогли немножко. Вот, возьмите этот камень, - и самый что ни на есть большой камень мне показывает.
Я – делать нечего – взял камень, а в нем уж не знаю сколько килограмм веса. Держу я его, а комары как прямо озверели – пользуются тем, что руки у меня заняты, да так и кусают, так и кусают, и все прямо в глаз метят. А один как тут укусит, да прямо в нос, и больно так, что прямо ужас.
- Ах, - говорю, - ты собака такая! Чтоб тебе пусто было!
Смотрю – а Архип Архипович повернулся ко мне и спрашивает:
- Что это вы такое сказали?
- Да вот, - говорю, а сам-то уж и испугался, что слов неприличных наговорил, - с комаром беседую.
- Да? – говорит, а сам так в меня глазами и впился. – А я думал, с кем другим.
- Да нет, - говорю, - с кем же мне еще и беседовать, как не с комарами.
- Да? – говорит опять, и как-то так, знаете ли, неприятно, и так и отвернулся от меня.
Что это, думаю я, на Архипа Архиповича такое нашло этакое. А тут вдруг слышу – шум какой-то. Это, думаю, комар у меня в ухо залез. Однако слушаю – не комар.
- А что это, - говорю, - Архип Архипович, это за шум такой?
А Архип Архипович даже и не поворачивается.
- Это, наверно, Степан Семенович, волк об сосну зубы точит, - говорит, да неприятным таким, знаете ли, тоном.
- Нет, Архип Архипович, - говорю я, а сам уж и дрожать начинаю. – Это знаете ли что такое?
- Ну? – спрашивает.
- Это знаете ли что такое?
- Ну?! – а сам уж такую презрительную мину скорчил, что смотреть страшно.
- Это, знаете ли, машина едет.
Тут уж как вскочит Архип Архипович, все камни побросал, туда рванулся, сюда рванулся, да прямо в лес и ухнул, и я за ним. Спрятались мы за сосной, а Архип Архипович и говорит мне шепотом:
- Вы же говорили, Степан Семенович, что машины ночью не ездят.
- Не ездили раньше, как есть, не ездили, да теперь, вот, видно, завелась одна какая-то непутевая.
Стояли мы, стояли – а шум все громче да громче. Архип Архипович мне в руку-то как вцепится, так что мне даже через плащ чувствительно стало, а тут вдруг что-то как загудит! А Архип Архипович как завопит! Так что мне в первую секунду показалось было, что это огромный такой паук гудит, а что Архип Архипович кричит, так это он ему голову отъедает, как вдруг меня осенило.
- Э, - говорю я, - так это ж поезд! Тут невдалеке, значит, дорога ведь есть железная, так ведь это тоже понимать надо.
- Понимать надо! – кричит Архип Архипович, а сам из лесу на дорогу пробирается. – Вот и понимайте в следующий раз! Сначала волки у вас, потом машины! Что же в другой раз-то будет?
- Уж вот что волки, так это вы опять то же начали, - говорю я обиженно, - я же вам говорил, что не волчий, значит, сезон…
Тут Архип Архипович ажно остановился, посмотрел на меня, побагровел, да как крикнет:
- А знаете ли вы, что такое сезон?!
Я от такого крику прямо дар речи потерял – стою и смотрю на Архипа Архиповича, глаза пялю, точно и впрямь не знаю, что такое сезон (а как будто сам-то Архип Архипович знает – это ж так говорят по-еностранному для красоты слога, а кто ж его знает, как это слово-то переводится).
Постоял Архип Архипович, отвернулся, да и опять пошел. Вышел на дорогу и давай опять камни собирать. Нашел я свой камень, который впопыхах бросил, взял его сызнова, да и стою опять комарам на радость. И хочу сказать, что, вот, не хватит ли вам, Архип Архипович, камней, да все сомневаюсь как-то – сильно уж мы с Архипом Архиповичем друг на друга, значит, обиделись. И тут вдруг слышу я – жужжит что-то вдалеке. Опять, думаю, поезд. Однако слушаю дальше – совсем это, вроде как, на поезд не похоже. Ну, и говорю Архипу Архиповичу:
- А не слышите ли вы, Архип Архипович, жужжит что-то?
А Архип Архипович даже и не отвечает. Я подумал-подумал, да и говорю сызнова:
- А не слышите ли вы, Архип Архипович, жужжит… - а Архип Архипович как закричит:
- Слышу, Степан Семенович! Еще как жужжит! Да прямо у вас под ухом! И, представьте себе, не только жужжит, но и кусается!
А мне уж и не до обид – жужжит-то все ближе да ближе.
- Да нет, - говорю, - Архип Архипович, - комар жужжит так: зу-у, зу-у, а это так: зуи-и, зуи-и.
- А не много ли разницы-то, зу или зуи? – кричит мне Архип Архипович. – Может, вы этого комара уже наполовину прихлопнули, так он и стал зуить?! – и так кричит громко, и даже не презрительно уже, а злобно так: так и стал, дескать, зуить? – как будто само-то слово зуить невесть какую злобу в себе несет. – А то еще, знаете, - продолжает он с еще большей злобой, как будто невесть в чем меня обвиняет, - бывают мухи, так те делают так: вжу! - а осы, так они делают так: жуууу, жуууу, - а тут вдруг в голос Архипа Архиповича где-то рядом «жуууу», «жууууу» - и пол леса огнем осветилось.
- Машина! – кричу.
- Машина! – кричит Архип Архипович, а машина прям уж на нас несется.
- Фонарь гасите, фонарь! – кричу я Архипу Архиповичу, а он как ума лишился. Камни побросал, бегает с фонарем и кричит: «Машина, машина! Грабят, убивают! Спасите, помогите!», - так что мне аж плохо стало.
Я фонарь-то из рук его выхватил, в лес его загнал, на землю посадил, сам рядом сел и обоих нас своим плащом закрыл: плащ, думаю, черный, авось не приметят. Сидим мы с Архипом-то Архиповичем, а он, значит, на себя еще плащ мой потягивает, чтобы получше закрыться. Я уж хотел сказать, как это ему не стыдно, как вдруг слышу я – машина-то остановилась, и дверца хлопнула. У меня так сердце-то и подпрыгнуло: ну, думаю, все, тут нам и гомон с Архипом Архиповичем. И слышу я – говорит кто-то.
- Ты зачем остановился-то?
- Так ведь ты же кричал: стой, стой!
- Так кричал же кто-то: спасите, помогите, убивают, и фонариком нам мельтешили.
- Ну, так что ж?
- Как что ж? Пойти посмотреть надо.
- Ну, так иди.
- Ну, сам иди.
- Почему я?!
- А я в прошлую ночь ходил в баню за мылом.
Тут уж, видно, второй не знал, что сказать, и с минуту помолчали.
- Куда идти-то? Видишь, лес.
- Я и не говорил идти.
- А кто ж говорил?
- Ты и говорил.
- Нет уж, сам дурак.
Тут один погромче крикнул:
- Э, есть там кто?
А я Архипа Архиповича в бок ткнул, что, дескать, молчи, потому только представил я, как мы это теперь с Архипом Архиповичем из-под плаща будем вылезать да про камни рассказывать, так мне сильно нехорошо стало, так нехорошо, что чуть я не умер со стыда при этой мысли.
- Слышь, не отзываются.
- А это что такое?
Тут Архип Архипович мне за руку как вцепится, что я чуть не крикнул, да еле удержался.
- Где?
- Да вот, на дороге. Стой! Ты куда побежал?
- Да ведь ты же побежал – и я побежал.
- Да я не бежал, а вот смотри – видишь, что это?
- Да это, кажется, что-то большое и черное.
- Это ты точно сказал.
- А ты-то попробуй рассмотри!
…
- Ай!
- Ай!
- Ты чего орешь?
- Ты сам орешь!
- Да мне зачем орать, там полный пакет камней!
- Камней?.. А зачем это тут камни?
- А я почем знаю?
- Слушай, а поехали домой, а?
- Что, камней испугался?
- А ты нет?
- Камни они и есть камни, только не нравится мне что-то это… Поехали домой, а?
- Я же говорю, поехали, а?
- Стой!
- А?!
- А это что?
- Где?
- Да вон там, в лесу, видишь?
- Опять камни?
- Что-то слишком уж большой пакет, я таких не видал. Пойдем, посмотрим.
- А, может, не надо?
- Да не видишь, что ли, никого тут нет! Пошли!
Тут уж я подумал, что, если я когда и упал бы в омрак, то непременно в эту минуту. Слышу я – подходят к нам парни.
- Вот и смотри сам… Как ты посмотришь-то? – и тут чувствую я, как меня кто-то попинывает.
- Мягкое что-то, не камни.
- Это, верно, этот…
- Который?
- А вот который кричал. Только он уж не закричит, верно.
Ну, все, думаю, сейчас сдернут плащ, и конец всему! И только я это подумал, как мне в голову идея пришла, да такая идея, что хуже не придумаешь, а только разве перед смертью такие идеи и приходят. А вздумал я, видите ли, зарычать. Я, значит, с детства еще умел так рычать по-особенному, что среди всех мальчишек в классе только я один такой и был и потому почет особенный имел. Ну, подумал я это, да как рыкну! Тихо так, значит, угрожающе.
- Что это?
- А?!
- Опять у тебя в животе урчит?
- Нет, ничего у меня в животе не урчало.
- Рычит кто-то.
- Где?! – и тут как суки-то начали ломаться – видать, что драпанули парни, так что мне даже и легче на душе сделалось – и, слышу, говорят уже поодаль:
- Кто рычал-то?
- Да разве я знаю? Только так, знаешь ли, ыыы-рч!
- Да ну!
- Говорю же тебе, этак: ыыыыы-рч!
- А кто же это в лесу-то рычать может, не этот ли, что кричал?
- Все-то тебе смешно!
- Все-то тебе слышится! Пошли теперь опять!
Слышу я – опять идут парни. Ну, думаю, все, гомон нам пришел, и никак по-другому! Подошли опять парни и, чувствую, попинывают меня опять. Вот ведь, думаю, люди какие некультурные! Это ладно меня, а то ежели бы еще и Архипа Архиповича пнуть удумали, человека ентелигентного, так на что бы это было похоже? Но тут уж такое произошло, что я и описать затрудняюсь. Как что-то под ухом моим завопит, да как подпрыгнет! И вокруг меня как завопят, да как сучья затрещат! И только и смог я разобрать, что: «Он меня грабит, он меня убивает, он меня кусает! Мертвяк! Кусает, кусает! Он мне голову отъест! Мамапапаааа! В сей миг умру!» Тут только я и понял, что паука-то я вместо того, чтобы выбросить, нечаянно в карман засунул, потому что очень уж на Архипа Архиповича обиделся, так мне не до паука было. И, видать, вылез же он, проклятущий, прямо на Архипа Архиповича! Ну, делать нечего, спасать надо ситуацию, значит, так я как завоплю вместе с остальными:
- А вы что, пескари такие, не видите, тут люди ентелигентные отдыхают, по грибы пошли, в лесу прикорнуть решили?! Вы почему себе позволяете ентелигентных людей попинывать, безобразники этакие? Вот я вам сейчас уши-то, значит, пообрываю, так что копыта у меня откинете! – и сам даже удивился, что столько слов неприличных знаю.
Однако вот что значит неприличные слова – парни, гляжу, уже в машине улепетывают, а Архип Архипович замер на месте, не кричит и на меня смотрит. Мне даже и стыдно стало, я и говорю:
- Что же это вы, Архип Архипович, скинули ли паучка-то?
А он мне и не отвечает. Глянул на меня еще разок, повернулся и домой пошел, даже камни подбирать не стал. Так мы до самого дома молча и шли, без приключений, и только на следующее утро мы с Архипом Архиповичем помирились. Вот так, значит, собирали мы камни.