Красота, или Бурундук

А была тогда зима – да и не то, чтобы зима, а уже почти что и весна, и, как это обычно в такое время бывает, один день таяло, другой замерзало, другой опять таяло, а в четвертый так замерзало, что нельзя и воздухом подышать без сотрясения мозга. И вот в самый-то такой день угораздило меня пойти в сувенирный магазин за бурундуком. А дело было вот в чем. Друг мой Архип Архипович вздумал жене в подарок бурундука купить. Вы не думайте: бурундук не живой, а самый что ни на есть мертвый – маленький, фарфоровый, а внутри – дырка. И, сколько я его не убеждал, то бишь друга, а не бурундука, купить, если уж так ему неймется, лошадь: она хоть и тоже фарфоровая, но большая и длинноногая, и дырку внизу не видать, а она копытами прикрыта – но он все на своем. И говорит одно: «А вишь, как, бишь, он голову-то завернул? Чистая змея, а не белка!» (Тут я для понятливости вставлю, что друг мой не видел особливых отличий между бурундуком и белкой, так что еще будучи маленьким, завидев белку, кричал что есть мочи: «Бурундук! Бурундук!» - и вся деревня сбегалась смотреть такого невиданного зверя). Ну, думаю, ну тебя! Покупай, что тебе угодно! Полез Архип Архипович в карман, а бумажника-то и нету – и у меня, как на зло, ни копейки с собой не было. Ну, и попросил меня друг: «Ты, говорит, Степан Семеныч, тут рядом живешь, так не мог бы ты завтра зайти да купить, а я уж тебе потом деньги верну». Делать нечего – я ведь все ж человек не злой, почему бы не согласиться? Вот и пошел я другой день – сегодня то бишь – за бурундуком. Скользина неимовернейшая! Люди так и падают, так и падают кругом, яки птицы, так что я уж и внимания не обращиваю, только бы, думаю, не споткнуться – даже собака, которая возле меня шла, смотрю, и та шлепнулась, а такого-то я и сроду не видывал. Ну, думаю, если и собаки падают, не снести мне головы! А тут еще, как на зло, сосулька огромадная ни с того ни с сего оторвалась да как грохнулась мне под ноги – а я как отскочу, да прям на собаку – так вместе и покатились. Поднимаюсь я еле-еле, хорошо, думаю, что не все кости порастерял, а тут еще собака рядом со мной от снега отряхивается, и еще смотрит так, знаете ли, злобно, прямо как путный человек: «Смотреть, мол, и на других надо – не в лесу живешь». Так мне и захотелось крикнуть: «Да тебе в лесу и место, волчья порода!» - да уж удержался: все ж я ведь виноват, а собака как бы и пострадавшей выходит. Поднялся я и дальше пошел. Подхожу наконец и к магазину. Подошел, посмотрел, да и обратно пошел. Иду обратно и думаю: нет уж, извините, но я ведь не самоубивец какой, чтоб по таким ступенькам залазить! Это ж не ступеньки, а Сатана во плоти: белены объелся для маскировки, растекся, расплющился и лежит себе, посмеивается. Однако ж шел я, шел, да и вспять повернул: стыдно мне, бишь, стало: все ж другу пообещал. Спросит он меня: почему не купил? А я что скажу? Что Сатана растекся? Так Архип Архипович и не поверит. Подошел я сызнова к крыльцу магазинову и смотрю, изучаю: слева лед, справа лед, а прямо – все во льду. Вот и выбирай, покудова идтить. Эхма! – думаю – авось не пропаду! Ринулся я на крыльцо, за ручку дверную зацепился, да так и ввалился в магазин. Оправился, шарфик подвязал и подхожу к прилавку. Смотрю – стоит бурундук, как и стоял, и голову на бок держит. Я прям чуть ли не плюнул с досады: из-за такой белки чуть ли шею себе не свернул! И хоть бы вид-то какой был, а то серая такая, маленькая, да еще и с загибом, точно мышь обернувшаяся. Вы, вот, не знаете, что такое мышь обернувшаяся, так вам и все хорошо. А мне-то – не весьма, потому как встанешь, знаете ли, ночью, снотворное выпить, зайдешь на кухню, а там всегда одна картина: мышь обернувшаяся сидит. И пусть бы она доедала мой хлебец, да только б не оборачивалась! Ан нет: обернется, замрет и сидит – смотрит. Так холодок по спине и пробежит. Но – делать нечего. Обещал – покупай. А стоил энтот бурундук три рубли сорок пять копеек. И, хоть и не жадный я человек, да и деньги, по сути-то, не мои, но так уж жалко мне стало, пока я их из бумажника вытаскивал, что ни дать ни взять. Отдаю я их в кассу, а сам аж и глаза закрыл от расстройства эдакого. Взял чек и иду сызнова к прилавку. Тут у меня в последний раз мысль промелькнула: а не купить ли мне все-таки лошадь? Но поздно уж, думаю – и деньги-то я отдал. Подхожу к прилавку, а за ним два продавца толкутся. И одна другой кричит: «Ты это куда тащишь, дуреха! Видишь, место есть специальное!» А другая отвечает, злобно так: «Вижу, что здесь все коробками заставлено. Сама-то глянь, удосужься, куда ты засуешь тут этого пингвина?» Пингвин, смотрю, точно, огромадный и никак бы в специальное ихнее место не влез. Вот я и решил помочь людям в таком затруднении, да и говорю: «Вы, вот, поставьте его сюда, в уголок: здесь ведь в самый раз ничего не мешает». Но тут первый продавец так на меня взглянул, что я уж и пожалел о своей врожденной отзывчивости. Глаза-то ейные точь-в-точь, как у пингвина ихнего: маленькие, да такую злобу в себе таят, что будто бы блохи начинают по спине взад и вперед носиться от такого взгляда. Я, сказать правду, оторопел малость, но, раз уж начал говорить, так и продолжаю: «Мне, - говорю, - бурундука за три рубли сорок пять копеек». И чек ей сую. Взяла она у меня чек, достала откелев-то бурундука и подала мне, эдак фыркнув – какую, мол, безвкусицу покупаешь! Хотел я ей было объяснить, что мне и самому-то бурундук не нравится, а вот Архип Архипович… – да и не стал – ну ее, думаю – еще не поверит. Взял я бурундука, посмотрел на него презрительно, ан вижу – морда-то у него и не такая! Тут он ее не завернул, а наклонил токмо набок. А именно в чем и смысл весь был: в изгибе! Подошел я сызнова к продавцу и говорю: «Вы меня извините, конечно, но бурундук-то настоящий не такой совсем, каким вы мне его дать изволили». Разозлилась она, как и не сказать, да так прямо и говорит: «Такое покупаете, да еще и недовольны», - однако бурундука другого достала. Обиделся я, знаете ли, и только хотел ей объяснить, что вовсе это не такое, а бурундук, и что смысла-то она никакого в красоте изгиба не понимает, только на бурундука-то взглянул, а глаза-то у него, как есть кривые! С одной стороны морды – так, а с другой – эдак. Это, надоть быть, если бы на кухню мы вместе с Архипом Архиповичем зашли, то тогда бы, может, этаким образом у мыши глаза составились. Однако ж это не мышь, а бурундук, и притом некрасиво как-то выходит. И говорю я продавцу: «Что же вы? Стыд ведь иметь тоже надо! Второй раз уж даете мне не то. Посмотрите – глаза-то, бишь, совсем у энтого окосели!» А она как заверещит: «Окосели – не окосели, вам-то какое дело! Вы ж егоными глазами смотреть не собираетесь!» Вот, думаю, глупость какую говорит – совсем, точно, ничего в красоте не смыслит. Достала мне с витрины бурундука, я взял, сунул в карман, да пошел, ни слова ни говоря. Однако ж у двери бурундука достал, пока никто не видит, да и полюбовался: ишь ведь, красота какая беличья! И так я бурундуком залюбовался, что и забыл про Сатану-то! А он ведь, точно, как в Библии написано, как рыкающий лев, ищущий, кого поглотить – всегда настороже, проклятущий. Как токмо я дверь открыл, так и покатился кубарем! И долго бы я так, наверно, катился, если б не удалось мне за перила зацепиться спасительные. Зацепиться-то я зацепился, только смотрю – а бурундук-то мой, беличья душа, летит по льду-то! И дорога-то, надо же, под скат, и внизу-то, как на зло, дырки – водосток! Он и в них! У меня аж сердце хрустнуло! Ну, думаю, все – конец бурундуку. Поглотил его Сатана. А надо же какой был – с изгибом… Делать, однако, нечего. Обещал другу – исполни. Придется. Думаю, обойтись и косоглазым. И только хотел я на крыльцо взобраться, как такая досада меня взяла – и за собаку, и за пингвина, и за три рубли сорок пять копеек, что повернулся я, да и домой пошел.
На следующий день Архип Архипович долго после моего рассказа смеялся, но мне, скажу честно, никак не до смеха: не люблю я все-таки энтих бурундуков – не то что лошадь!