Без изъяна

В помещении с отсутствующим светом из мебели был один стул. Обычный стул со спинкой и с бархатной обивкой на сидении – эти два нюанса делали время, проведенное на нем, максимально приятным и запоминающимся. Нет, конечно, здесь присутствовали и другие предметы, но именно сейчас стул этот приобретал особое значение, потому что на нем стоял человек. Ступни его были босы, а только что снятые удобные резиновые сланцы, стояли рядом на полу. В квадрате окна первого этажа была видна только часть человека, промежуток от колен до плеч и фрагмент правой руки, согнутой в локте и поднятой, видимо, до уровня головы. Дыма, исходящего изо рта человека не было видно с улицы, поэтому казалось, что он вкручивает лампочку одной рукой, что очень странно, особенно, учитывая тот факт, что вторая рука у него явно наличествовала и без дела болталась вдоль тела, как шнурок. «Наверное, так мне лучше думается», - подумал или произнес человек. В таком положении человек пробыл ровно пять минут – именно столько требуется для того, чтобы выкурить одну сигарету, делая затяжки средней глубины приблизительно раз в двадцать секунд. Их можно было бы делать и чаще, если бы не приходилось каждый раз о чем-то задумываться, размышлять, составлять планы, решать сложные задачи, вычеркивать из памяти ненужные записи и при этом стараться удерживать равновесие, а также внимательно следить за происходящим на улице, чтобы найти хотя бы один изъян, что-то неправильное, ложное, неестественное. Все усилия были тщетны. В четыре часа утра мир на этой стороне планеты становился невыносимо идеальным.

Это был такой человек: он обожал находить ляпы в фильмах. Наверное, каждый, кто когда-либо намеревался снять художественный фильм, в первую очередь думал о том, чтобы не допустить ошибки, любого мелкого недочета. Это боязнь того, что кто-то рано или поздно отыщет брешь в четко продуманном сценарии или тонкой операторской работе и будет бесконечно счастлив и доволен этим, потому что в итоге все, все эти люди, весь этот длинный список создателей картины и простых статистов выставлен на посмешище. А он ни черта особенного не сделал: просто сходил в прокат и взял этот фильм за двадцать пять рублей в сутки, внимательно посмотрел, не стараясь уловить смысл или проникнуться игрой актеров – и все только с одной целью – победить.

Побеждал часто. За последние шесть или семь месяцев он многократно поставил на колени не менее двух десятков самых маститых, самодовольных и амбициозных режиссеров. Самые дорогие в истории кинематографа ленты были разорваны в клочья невидимой рукой великого судьи и палача в одном лице. В дешевых боевиках и комедиях было много ошибок: сверху в кадре периодически появлялся мохнатый микрофон, герои то и дело меняли прически в течение долей секунд, простреленные руки и ноги из правых превращались в левые, также, как и щеки с царапинами и шрамами, двери открывались то вовнутрь, то наружу, менялись номера одних и тех же квартир, часы не желали нормально отсчитывать время, останавливаясь и начиная идти, переводя свои стрелки то вперед, то назад. Так слишком легко, слишком просто. В этом нет никакого смысла, потому что смысл весь был в том, что никто никогда и представить себе не мог, как многократный обладатель всевозможных кинопремий, всемирно признанный и любимый режиссер мог снять такую глупость, а самое главное, показать ее всему свету. Держа в одной руке сигарету и нервно дергая другой, он просматривал кадр за кадром, запоминал мельчайшие детали одежды, интерьера, ландшафта. Он представлял себе надменные, самодовольные рожи, то, как они, подобно невысохшей краске под дождем, расплываются, образуя невообразимые гримасы отчаяния и беспомощности – это было грандиозное фиаско и заурядный успех.

Голова болела так, что хотелось ее поджечь. Но я не сделал этого, несмотря на то, что в руках у меня была зажигалка. Вот, что такое здравый смысл – умение не воплощать все свои желания в жизнь.