Эвакуация Реэвакуация Иммиграция

       «Удержать в памяти время и
       передать его образы потомству
       может не каждый, но тот, кто на
       это способен, как бы заново
       проходит своё прошлое,
       улавливая его ускользающие
       черты»


       Во время Великой Отечественной Войны ( ВОВ ) 1941—1945 годов многие промышленные предприятия, гражданские, научные и учебные заведения Советского Союза были эвакуированы из прифронтовой полосы в глубокий тыл, в частности в республики Средней Азии . Значительная их часть разместилась в Узбекистане, в городах Ташкенте, Самарканде, Фергане и других. Всего в республику прибыло более миллиона человек, из них 200—300 тысяч евреев. Благодаря душевному героизму узбекского народа были спасены от голода и болезней тысячи эвакуированных граждан страны.
       В предвоенные годы Ташкент насчитывал чуть больше полумиллиона своих жителей и состоял из европейской и старогородской частей. На 85 % город был одноэтажным, строения, за редким исключением, были из сырцового кирпича или глинобитными. Канализация отсуствовала, водопровод был не везде и за воду платили. Трамвайные, односторонние линии узкой колеи, были проложены всего по четырём маршрутам. Только перед войной проложили линии широкой колеи, связав вокзал через центр со старым городом. Эвакуация в город заводов и фабрик, учреждений культуры, искусства и образования наложила отпечаток на всю его жизнь. Главное было в людях. Окруженные большой заботой, добротой и сердечностью местного населения, правительства республики, эвакуированные семьи постепенно оправлялись от пережитого и вливались в дружную семью жителей города. Местное население состояло из лиц восточных национальностей: узбеков, таджиков, казахов, киргизов, уйгуров, персов, так же азербайджанцев, татар, армян и других. Они селились сосредоточенно, в старом городе, в отдельных «махалля» (слабода), имевшых свои названия, например татар-махалля. В новом городе—его европейской части, в основном по Пушкинской, проживало русскоязычное население, в том числе семьи евреев — ашкенази или, как их тогда называли, «русские евреи». Далее в конце улицы, ближе к окраине, селились армяне. ( Для справки: ими был заложен парк имени Тельмана).
       Большая еврейская община «туземных»--местных евреев , впоследствии названных «бухарские», распологалась со своими двумя синагогами в махалля Укчи, прилегающих улицах и в районе старогородского базара. Эти земли были выкуплены богатым евреем Ягудо Даудом в 1868 году у генерал—губернатора Туркестанского края царской России и заселены десятью семьями единоверцев. Туземные евреи также как и евреи европейской части России имели черту оседлости. С давних пор являясь поданными Бухарского Эмирата, они в основном занимались ремёслами а также торговлей.
       До революции ( 1917г.) среди них не было лиц со светским и высшим образованием. Лишь небольшая часть богатых евреев обучала своих детей в русских школах и гимназиях, давала домашнее воспитание с привлечением гувернантов. В 1932 году постановлением Совета Народных Комиссаров (СНК) СССР бухарские евреи были приравнены к национальным меньшинствам коренного населения Средней Азии, пользо-вались льготами, в частности, освобождались от призыва в армию, от платы за обучения и другие, но это продолжалось недолго.
       Первые специалисты из их среды с высшим и средним специальным образованием (врачи, агрономы, юристы, преподаватели школ) появились перед войной. Позже лиц этой народности стали записывать в паспортах как « бухарские» евреи, а затем просто евреи.
       Русские евреи-ашкенази появились впервые в Туркестанском крае в числе тех, кого царское правительство России высылало за те или иные провинности. В основном это были юристы, образованные люди того времени: Капустянский Д., Гутерц Г., Александров А. и другие. Были евреи и в открывшемся Русско—Азиатском банке. В 1920 году по «путёвке» В. Ленина для работы в первом на Востоке универститете в столицу, тогда ещё Туркестанского края, прибыли известные учёные, значительное число которых составляли евреи. На базе этого Средне-азиатского университета в последующие годы были открыты медицинский, сельскохозяйственный, финансово-экономический
институты. У истоков Ташкентского медицинского института (Ташми) стояли и проработали многие годы светила науки, как профессоры: Слоним, Буссель, Гершенович, Шаргородский, Вайнштейн и другие. В знак признательности заслуг, профессор Слоним после смерти был похоронен на территории института, у его могилы студенты-медики давали клятву Гиппократа. Крупными научными кадрами были укомплектованы и другие институты Ташкента, ставшие центрами подготовки кадров для всех среднеазиатских республик, в первую очередь из лиц местной национальности, в том числе и бухарских (туземных) евреев. Русско-еврейская диаспора пополнялась за счёт портных, шапочников, зубных врачей и техников, известных всему городу. Отметим мастерство и талант фотохудожника Мирона Пенсона и его сына, тоже Мирона, ставшего ещё и киноматографистом. Позже появились замечательные работы фотографа Глауберзона. Такова краткая предвоенная история города Ташкента, характерная и для областных городов Узбекистана. Эвакуированные изменили не только численный состав жителей городов, но и качество духовной стороны их жизни, заложили основу её мощного развития во всех сферах. Большую роль сыграли в этом работники науки и учебных заведений, основную массу которых составляли евреи, избежавших уничтожения фашистами на оккупированных территориях страны. Ими на местах были созданы новые факультеты, кафедры, лаборатории . Повысился уровень и качество подготовки национальных кадров для предприятий и научных заведений будущих Академий наук среднеазиатских республик. Многие специалисты после окончания войны и реэвакуации их предприятий и учреждений,остались в республике и успешно продолжали свою деятельность.
       Эвакуированный из Харькова институт инженеров железнодорожного траспорта -ХИИТ, разместили на территории и в корпусах ТашИИТа, одноимённого Ташкентского института. Железножорожный транспорт страны был военизирован, работники одеты в форму, им ввели табель о рангах, повысили хлебную норму, на них, в том числе на студентов и преподавателей транспортных институтов страны распространялась бронь от призыва в армию. Вначале в группах были одни только девушки, постепенно аудитории стали заполняться фронтовиками, выписываемыми из местных госпиталей после лечения ранений и не имевших возможности выехать по своим домам на оккупированные немцами территории. Они, а также молодёжь из эвакуированных семей, окончившая среднюю школу поступали в ХИИТ, с надеждой после войны уехать в родные края. Студентами ТашИИТа становились выпускники школ из всего среднеазиатского региона. Для этих институтов были открыты 6-ти и 9-ти месячные курсы-экстерн для имеющих 8 и 9 классов образования. Обучение по программам 9 и 10 классов проходило интенсивно по 8 уроков в день. Выдержавшим экзамены выдавали свидетельства и зачисляли в институт, стипендию получали только те кто имел хорошие оценки. Многие подавали заявления в военные училища считая, что попасть на фронт лучше офицером. Подобным образом автор этих строк сдал экстерн и поступил в институт.
       Военное время было тяжелым для всех. Студенческая молодёжь жила полуголодной жизнью, одеты были в телогрейки, старые шинели, редко кто в пальто и то поношенном, преобретённом на толкучке—Тезиковке. Студенты носили с собой миску и ложку, проживающие в общежитиях по карточкам в столовой института получали завтраки и обеды а остальные только обеды.
       От конечной остановки трамвая №10 к институту вела дорожка-тратуар а по сторонам простирались колхозные поля-огороды. Во время созревания овощей их охраняли свирепые сторожа. Боже упаси, кому-то сойти с дорожки и сорвать овощь, дело доходило до больших драк. За городом , в объединённом подсобном хозяйстве институтов, студенты помогали выращивать овощи для столовой, отрабатывая норму трудодней. Значительная часть учебного времени студентов уходила на сельхозработы, а осенью в обязательном порядке отправка на сбор хлопка. Учавствовали студенты и в строительстве Саларской гидроэлектростанции, когда в городе Ташкенте возникла нехватка электроэнергии. Каникул у студентов не было, учебная программа сокращена, занятия велись интенсивно по четыре пары в день. Многие студенты подрабатывали на стороне, не гнушались никакой работы. Была бригада, которая монопольно держала в руках отгрузку муки с мелькомбината на хлебзаводы, а оттуда вывозили на товарный двор армейские сухари в стандартных мешках для отправки на фронт. Перевозили только ночью, на грузовом трамвае с платформой. Путь в обе стороны пролегал через центр города с одного конца в другой.На хлебзаводе ребята наедались хлеба из бракованных буханок, обмакнув горбушки в масло для форм, поджаривали их в пламени печи, насадив на проволку и запивали водой. Маршрут трамвая пролегал мимо институтского общежития на Ленинградской улице. С товарняка сбрасывали «лишние» мешки, их быстро заносили и прятали. Постовой милиционер на время изчезал, за что потом его отоваривали хлебом. Стипендия студента составляла 22 рубля, преподаватель—доцент получал зарплату 120 рублей в месяц, а буханка хлеба на рынке стоила 150 рублей. Махорка в наполовину спиленном и обвязанном изоляционной лентой стаканчике—стопаре стоила в зависимос-ти от качества табака 5—10 рублей. В ходу были портсигары из алюминия, кисеты, зажигалки из холостых патронов и гильз, кресало с фителём. Раз в месяц студент отдавал старосте своей группы однодневный хлебный паёк. Хлебом поддерживали одиноких, больных преподавателей и студентов, проживающих в общежитиях и остро нуждающихся в помощи. Одна студенческая бригада работала по договору с корейским колхозом в посёлке Чиили на уборке урожая риса.Труд ручной и тяжелый, в полусогнутом положении, по колено в вязкой тине, с пиявками, водяными жуками и прочими насекомыми. Свирепствовала малярия, студенты ежедневно принимали акрихин и пили рисовую водку, вообще всё было из риса: хлеб, обеды. Колхоз за работу расчытывался собранным рисом,заказывал вагон,который отправляли на учебную железодорожную ветку-тупик института. Студенты, по обоюдному согласию сторон, обменяли пианино доцента Новикова колхозу на рис, помогли его семье и сами подзаработали. Другая бригада студентов—«охотников» за дикими голубями и степными черепахами тоже сдавала свои трофеи в институскую столовую. Бригаду возглавлял студент Лёнгрен, по прозвищу «Швед». Худой , высокий и долговязый блондин соответствовал своему прозвищу, был талантлив на выдумки. Всеми делами студенчества заправляли комитеты комсомола и профсоюза. Деканат и преподаватели в дела студенческого самоуправления не вмешивались. Военная кафедра уделяла большое внимания подготовке офицеров , так как институт был военизированным. Особенно донимала всех муштра по строевой подготовке, но зато у многих выработалась твёрдая, мужская походка. У девушек больше проводились занятия по оказанию первой медицинской помощи.
На праздничных парадах мимо правительственных трибун маршировали сводные колонны студентов. В институте, студенческий духовой оркестр играл на вечерах—танцев, подрабатывал в парках культуры, на похоронах и свадьбах. В большом актовом зале института проходили концерты известных артистов кино и эстрады—Ильи Набатова, братьев Покрасс, Анны Гузик, Марка Бернеса, Клавдии Шульженко, Бориса Андреева, фильм «Два бойца» снимался в парке имени Тельмана. Клавдия Шульженко, худенькая с косичками, в простом платье пела под аккордеон песню «Синенький скромный платочек». После концертов всегда были танцы- танго, фокстроты, танго-блюз и вальсы из кинофильма «Большой вальс». В городе работал оперный театр, где шли постановки из классического и узбекского национального репертуара, открылся театр оперетты. В помещении русского драматического театра имени Горького два еврейских театра -Московский и Харьковский ставили свои спектакли, в том числе «Тевье молочник» и «Дер эрлихер ганеф». Украинский театр им. Франко ставил спектакли с известными артистами Бучмой и Ужвий. В эти тяжелые времена город жил и работал не только в ожидании сообщений с фронта военных действий, но и в предвкушении премьер спектаклей, новых кинофильмов и гастролей артистов.
Молодёжь повально увлекалась различными видами спорта. По линии спортивного общества «Локомотив» в институте действовали многие секции. В них были подготовлены многие спортмены перворазрядники, закладывалась база для будущих чимпионов республики. Студенты Раздольский Рома и Экмекчи Толя играли в футбол за сборную города, в боксе Фима Рабинович, в лёгкой атлетике Альберт Алтухов, в тяжелой Леня Раскин и Дима Спектор.Проводились различные соревнования на городском и республиканских уровнях.
       Одна сторона жизни в те времена, это вечера, театры и концерты знаменитых артистов, спорт, где молодость стремилась взять своё от жизни. Но была другая сторона, где стремление взять наталкивалось на такое, что не укладывалось в психику и сознание молодых людей, вызывало внутрение, душевные конфликты. Это и полуголодное существование, это и невозможность сносно одеться, это страх не сдать экзамен на хорошую оценку и лишиться стипендии, брони и, не дай Б-г если украдут или потеряешь хлебные и продовольственные карточки. Страшная действительность жестокого времени, несущая людям страдания, трагедию и безысходное горе и, время юности безмятежной, полное надежд и мечтаний, пора любви и ожидания счастья. Эта нестыковка противоположных частей одного и того же времени приводила к психологическим надломам и срывам. Это ощущалось особенно среди одиноких, проживающих в общежитиях студентов, потерявших родителей, из и семей погибших кормильцев. Участились случаи самоубийств среди девушек из-за конфликтов в личной жизни. Отчаявшимся юношам было намного проще, не выдержав жизненных тягот они сдавали свою бронь в спецчасть института и уходили на фронт. Надо было учиться, а это было очень тяжело. Местным жителям всё же было легче, они были у себя дома. Они не пережили потрясений, связанных с эвакуацией, потерей близких, лишения нажитого имущества, всего того, что породила война, заставляя всё бросать и бежать с насиженных мест. Власти и население республики делали всё, чтобы окружить вниманием и заботой семьи эвакуированных, но всё равно с них не сходил отпечаток подавленности, трудно описуемого внутреннего напряжения. Молодёжь ещё как-то приспосабливалась и старалась найти выход из нужды, а положение старшего поколения преподавателей было крайне тяжелым. Они были не от мира сего и непрактичны, не умели приспосабливаться, кроме своей науки ничего не знали и знать не хотели. Факт,что работники науки и учебных заведений с учёными степенями и званиями относились к средней категории работников по оплате труда. Их труд приравнивался к труду квалифицированного рабочего. Только после окончания войны, когда из-за голода, холода и болезней ряды учёных сильно поредели, им повысили оклады.
       Среди профессорско-преподавательского состава институтов значительную часть составляли русские евреи, известные специалисты в той или иной отрасли науки. Это профессоры: Сливинский –высшая математика, Клигман—физика, Гофман—теоретическая механика, Струсевич—теплотехника, Барановский — теория механизмов и машин, Вилькевич, Беленький и другие. Профессор Сливинский, скромный не большого роста, старый холостяк, в поношенной одежде всегда выглядел аккуратным. Лекции читал без конспекта, на память выводя сложнейшие формулы. Как известно, в математике идёт расчёт, а в итоге выводится искомая формула. По его методике наоборот, сперва записывалась формула и от обратного шел её расчёт, нужно только запомнить формулу и это облегчало изучение предмета и помогало при сдаче экзамена. Профессор Клигман, маленькая и подвижная женщина-подросток с жидкими, рыжеватого оттенка волосами, не вставала за кафедру, а больше двигалась у доски. Обладала резким визгливым голосом, была неряшлива в одежде, вечно перепачкана мелом, не стеснялась в выражениях, очень доставалось её ассистенту. Лекции, особенно по разделу «Теплота», всегда проводились на высоком уровне, интересно и увлеченно. Перед окончанием войны её вызвали в Москву, поговаривали что для работы в секретном учреждении. Профессор Гофман, в отличии от других преподавателей, с женой и сыном Лёвой жил в городской квартире. Преподаватель-аристократ, в пенсне, следил за своей внешностью, был строг к себе и окружающим,не терпел фамильярности и панибратства. Специалист высокого класса, лекции читал блестяще. После войны умерла его жена, он остался не уехал, женился на своей ассистентке. Сын Лёва защитил диссертацию и работал в Ташкенте, впоследствии репатриировался в Израиль. Неизгладимое впечатление производили лекции профессора Струсевича, мужчины крупного, с жесткими, коротко остриженными волосами, с громким, немного хрипловатым голосом. На кафедре иностранных языков преподавала его жена, училась дочь. Лекции по такому сложному и нужному предмету как «Теплотехника» проходили как спектакли из классики. В зависимости от раздела курса они могли быть трагедийными, драматическими или комедийными, где высмеивались высказывания тех или иных ученых по данной теме или вопросу. Это был фейерверк мыслей, суждений, подтверждаемых расчетами и связью с практикой, всё преподносилось наглядно и доходчиво. «Струс», как любовно окрестили профессора студенты, мог позволить себе закурить во время лекции, насадив цигарку с махоркой на длинный мундштук. Имел привычку после каждого предложения кряхтеть — «энтропия системы,... кха... кха... возростает ...кха...кха...кха...». Полный курс лекций читался для паровозников, а для путейцев и эксплуатационников его раздел «техническая термодинамика». Ассистенты—«струсята» зарание готовили, аудиторию, всегда переполняемую и сами с интересом слушали его замечательные лекции. Лаборатория «теплотехники» добилась результатов по использованию местного сырья, освоила выпуск керамических изделий и кирпича огнеупорного для топок паровозов. Преподаватели жили на территории института в «профессорском доме», там же распологалось одно из студенческих общежитий. Ни голод, ни холод, ни бытовые неурядицы не останавливали преподавателей от научной работы и творчества. Каждый преподаватель имел индивидуальные черты а всех их объединяла любовь к науке, к своей специальности, они обладали высоким нравственным уровнем. По прошествии многих лет, можно удивляться честности и неподкупности этих людей, живших в обстановке крайней материальной нужды. В те тяжелые времена, в институте было такое положение: студент, сдавший экзамены с одной оценкой «посредственно», лишался стипендии, а сдавший сессию с одной задолженностью-«хвостом», вызывался в спецчасть института, сдавал бронь и отправлялся в военскую часть а оттуда на фронт. По сушеству, жизнь студента зависила от оценки его знаний на экзаменах преподавателями. А ведь что стоило немного «натянуть» эту оценку, ну всего то на один балл и..... Так нет же, думать об этом никто не мог - экзамен это лотерея, что вытянул то и твоё. Не было просьб, мольбы в глазах студента о снисхождении. Не было и давления извне на преподавателя, звонков свыше, самого понятия «блата», оценок по знакомству, взяток и подношений, всего прочего, что появилось в учебных заведениях и в обществе позднее. Понятие было другое: «Там за тебя кровь проливают, чтобы ты учился. Не можешь или не хочешь учиться—иди воевать». Валька Свежинин играл в оркестре, имел авторитет среди студентов, не сдав экзамен по немецкому языку, с отчаяния вернул в спецчасть свою бронь и через три месяца был уже на фронте, где погиб в первом же бою. Единственный сын в семье, его отец кадровый офицер пропал без вести в начале войны, получив похоронку, мать сошла с ума.
       Шла война. Каждое утро в 9 часов все собирались у главного входа учебного корпуса института, где на фасаде был установлен радио репродуктор и слушали сводку Совинформбюро о положении на фронтах. Сообщения об освобождении городов и сёл встречали радостными возгласами мрачнели при поражениях и молча шли на лекции. После освобождения Харькова, Киева и других городов Украины от немецко-фашистких оккупантов, надежда на возвращение института на родину начала практически осуществляться. Получив соответствующие разрешения, в Харьков выехала институтская комиссия—квартирьеры. И этот долгожданный день настал. К тупику учебной железнодорожной ветки института был подан эшелон из вагонов и платформ. Так началась реэвакуация ХИИТа и его сотрудников, в том числе преподавателей-евреев. Им предстояло заново начинать обустройство своей жизни. И, опять ждали трудности, лишения, дискриминация и ограничения по национальному признаку, обвинения в космополитизме, «дело» врачей, чистка в различных органах и многое другое ещё впереди.
       Прошли годы и годы.
Кто, в те далекие годы преподавал в институтах, техникумах и училищах, работал в научных учреждениях, на производстве, торговле, искусстве и те, кто учился у них тогда, преобретая знания, и специальности, оказались вместе в иммиграции, проживают ныне в США, Израиле, Канаде , Германии, Австрии и других городах мира. Спросите любого иммигранта с высшим образованием, с ученными званиями и степенями, об их преподавателях и вам обязательно назовут в числе первых, известные еврейские фамилии. Пусть об этом помнят потомки преподавателей и благодарные потомки бывших учеников.
       НЕ ЗАБУДЕМ, что только за период жизни одного поколения, евреям пришлось пережить три тяжелейших потрясения:
       ЭВАКУАЦИЮ—РЕЭВАКУАЦИЮ—ИММИГРАЦИЮ.