Кай мечтатель

       «Кай мечтатель»


       Кай любил Герду. Но она стала как лед. Ее сердце оледенело, и от каждого ее слова шел холод. И однажды она, сказав - Я ухожу - выпорхнула птицей и улетела. Улетела она вместе с дующей за окном вьюгой на северный полюс, где ей жилось тихо, спокойно и уютно. Там она и умерла. И тогда Кай, весь омраченный и завороженный ее поступком, зябко зевая, весь покрытый мурашками с ног до головы, укутался в зеленый байховый плед, сунул розовый сопливый нос в подушку и упал в спячку, полный снов. Ночь, какая наступает перед вьюгой, когда сгущаются тени на горизонтах, та самая ночь из всевозможных снежинок, снежиночек, кристалликов льда, ночь полумертвая и холодная, зашла в город и опустилась на кончиках сумерек у окна Кая. Но он спал ровно и тихо, лишь глубоко вдыхая промерзлый воздух, смахивая с лица падающие снежинки. Он спал и видел сны.
       Ему снились белые лебеди, в черных облаках севера, мерцание айсбергов, тонущих в ниве звезд и синеве океана. Сны его полнились многими образами, сладкими грезами его фантазии, разгулявшейся по всему тому ночному миру, что он сам же и создавал. Он видел и богатый коралловый риф, и тернии мандрагоровых лесов, с голубыми колокольчиковыми цветами, банты и фланелевое поле ржи, блистающее в росе, и даже, полотна Матиса, мятые и пачканные амброй. Эти образы поражали его и заставляли напрягаться в ночи, а иногда мучительно вскрикивать – ах - и даже плакать.
       О Герде он уже не вспоминал. Его дух носился по тропическим лесам, захватывая в объятия львиную гриву, вырастал хищником в лесах и, обдаваясь жаром ночного его дыхания, испивал ветры освобождения. Блистающие, прыгающие с гнутыми сильными спинами золотые антилопы, вскидывали задние копытца вверх, задевая солнечный диск, и этот диск сыпал розовых сомов, сахарные волны, нахлынув на берег, оживший полосою изумрудных жуков, стыли полярным сиянием у берегов Атлантиды. И все это схватывалось им и застывало во сне картиной неоновой Леды.
       Так Кай проспал бы еще вечность, но его разбудил оглушительный звонок. Сперва показалось, что сломались стекла в окне, треснули льды на материке или зашли войска Бонапарта в столицу Каева мира. Но это всего лишь были старые истомившиеся голоса. Были они всегда и часто даже навещали Кая, случалось, они даже приходили к нему во сне, но тут они позвонили и что-то грозно сказали и пронзили ему тело звонкими словами. Эти слова, жалящие его в самое сердце, не дающие покоя, страшные и злые, они заставляли его цепенеть, и все время повторять одну фразу: «Я все понял, да…Я это сделаю» Тогда он встал и дошел до центра города. А над городом лежали сумерки, когда он непосильно долго держал в дрожащих руках, стальные и острые как жало иглы. Он сложил их в полиэтиленовые мешки, вложил в раковину уха тугой звук наушника, соленый вкус сигареты в иссохший рот, волосы, испачканные под шаровой молнией и в тот же час, вернулся в собственную обитель. Поход оказался легким, но было жутко холодно, все время дул ветер, разгоняя тут и там пургу, наваливая сугробами снег, и кажется от этого всего, сделалась метель.
       Когда он вернулся его, конечно же, уже ждали. Пришлось только долго дрожать и задыхаться, потому-что его глаза вдруг оледенели, а все вокруг стало почему-то черным. И те голоса, давно мучавшие и изводившие его, стали громко звучать у него в голове и у них тоже стали оледенелыми глаза, в которых отражался знакомый ему до боли блеск, холодной, будто неоновой искры.
       И они все засели за круглый рыцарский стол, вынув ножи и шприцы, медицинские сабли и высоко заточенные иглы, и из бриллиантовых граней, которых сочился чуть зеленоватый дымок яда. Кай только сказал: «Во славу моей богини, моей чертовой дюжины, беззвездной демоницы, во славу Герды…» и вонзил блестящий кинжал в свое рыцарское тело и его крылья, расправившись, в сиянии доблестной улыбки и гневе Ареса, захватили весь бушующий океан хаоса, и дрейф небесных светил. Ему только показалось что, он впал в какую-то несметную чистоту вселенной, и исчез в черной зыби теней, окруживших его, лишь почувствовав, как по его нервам пробежали жгучие токи и что-то быстрое, острое и колкое, вонзилось в его сердце, и самый оточенный из них зазвенел громогласным колоколом, откликнувшись ранкой крови на точке в вене. Тогда все эти голоса стали превращаться и кружить, метаться и крушить все, они стали дьяволами точно, тут что-то ударилось вдруг и стало понятно, что все они стали парить между мирами, то, уничтожаясь, то, оживая вновь. Один будто даже застрял между ними, но как-то ему удалось от туда выкрасться и он упал, так неуклюже на пол, что из его рта посыпалась амброзия, а вместе с ней и вино, и кровь, и ужасные проклятия. Весь хаос творился здесь. Ночь, она неистовствовала, все вокруг что-то визжало, металось и гремело, до истощения сыпались вопли, бесы и экстаз стали здесь и умерли.
       После наступило утро. Ужасное утро. Утро крови и трупов, разорванных тел и пепла, повсюду разбросанных кистей рук, языков, каких-то обломков, кучей мусора, бумаг, и тех обмороженных глаз. Всюду стыл лед. Валил пар из дыр в стенах, катились лужи по полам, и мертвого цвета тоски напавшей на лицо Кая. Кай был мрачен, но Герда так и не вернулась, и он не мог вспомнить их прошлую жизнь, все те обещания, которые она и он давали друг другу, и то, как она однажды спасла его от злой судьбы. И теперь выпал его черед спасать, но он его не знал. Поэтому Кай остался один и, укутавшись в зеленый байховый плед, впал в вечную спячку, где его ждали столь полюбившиеся им образы, мечты так долго им собранные и запечатленные в потоки неведомой стихии, в ликующий и несказанный мир, в звезду, именуемую им самим – Герда – к которой он весь ослабевший дотягивается каждую ночь. Но звезды если и нисходят, то так быстро, что, падая, сгорают, и остается безликий берег мечтаний, Атлантида утерянных душ, средь которых и он сам – Кай мечтатель.