Моцарт и Сальери

Моцарт и Сальери.

Появилась версия о том, что Сальери, якобы, не отравлял Моцарта. И кому говорят – мне, в котором Моцарт и Сальери ежечасно борются за существование.
Вот, к примеру, встаю я утром. Под бодрую музыку физзарядки выхожу из дома. Я весел, и во мне оживает Моцарт. Но у автобусной остановки, видя собравшуюся толпу, Моцарт теряется. А когда подходит автобус, оказывается в хвосте бурлящего скопища. А когда всё-таки хочет сесть, его отстраняет громоздкий, мясистый мужчина в кожаном пальто с брезгливой маской на лице.
Но тут вступает в права Сальери. «Позвольте», - говорит он и, отстраняя того гражданина, влезает в автобус, сжимая массу людей до критической. Автобус трогается, а мужчина остаётся за дверью.
В учреждении вновь оживает Моцарт. Он колдует над чертежами, придумывая гениальные ходы, детали, но пока только в мыслях. Начальник торопит: хватит мечтать, людям жить негде!
Задание не укладывается в срок. Но тут в душе просыпается Сальери. Взгляд его целеустремлён: он видит только балки, кирпич, железобетон. Единым взмахом он проводит по чертежу прямую линию, отсекая всякие излишества в виде арок, пантеонов, мансард и прочих излишеств. И чертеж готов.
По пути домой пробуждается, было, Моцарт. Романтичный и сентиментальный, он улыбается встречным женщинам, заглядывает в афиши кинотеатров, наслаждаясь вечерним покоем. Но вот по пути магазин. Моцарт входит, надеясь усилить калориями свой холостяцкий ужин. Но в тесном магазине наталкивается на сотни алчущих глаз, острых локтей, и бедный баловень-Моцарт удручённо сникает. Вновь оживает деляга-Сальери.
Но вот хлопоты позади. Моцарт усаживается в кресло перед телеэкраном в надежде подкрепить уставшую за день душу. Фильм на производственную тему. Спорят до хрипоты о плане. Моцарту хочется такой план, чтобы, выполнив его, люди плакали от счастья, от полноты жизни. Но фильм ставил Сальери. Среди режиссеров, чтоб поставить фильм, была своя очередь, и Моцарта просто оттолкнули в сторону.
Засыпая, Моцарт слышит пленительную музыку, но тут, наверху, этажом выше, что-то загрохотало, заухало, и сон, встрепенувшись испуганной птицей, улетает неведомо куда. Это сосед, поздно вернувшись домой, пробираясь узким коридором, уронил столешницу. Дом-то строил Сальери, потому слышимость такая, что не для нервов Моцарта. И Моцарт окончательно затих, а Сальери остался. Он только перевернулся на другой бок, выругавшись в адрес соседа.
Так что прав был Пушкин: отравил Моцарта проклятый Сальери. И, если услышите другое, не верьте – версия проверена жизнью.



Случай на Селигере..
У хозяйки Александры Ивановны остановился рыбак из Москвы, Петр Николаевич. Хозяйка в самый раз – лишнего слова не скажет, только по делу. Но и рыбак ничего – ловит себе рыбку. Хозяйка то и дело уху варит и рыбку жарит. А у хозяйки дочь Клава. Перед зеркалом вертится, ресницы красит. И всё у неё хи-хи да ха-ха. С виду скажешь несерьёзная, но очень ей идёт этот смех. Петр Николаевич пробовал к ней подъехать сбоку: «Клава, смотри, каких лещей поймал. Завтра ещё поймаю. Хорошо их на масле жарить!» А Клава колокольчиком разливается: «Хорошо, даже очень». Возьмёт в свои губки кусочек рыбы и опять идиотский смех. Лещ словно не лещ. И ни какой благодарности. Словно так и надо.
А ещё к Клаве заходил её ненаглядный Феденька. Деревенский парень, безо всякой тонкости в обращении. Что думает, то и брякает: «Что это у вас, Петр Николаевич, лицо как изжёванное? Не с похмелья ли?». – А тебе, подлец, какое дело! - мысленно негодует Петр Николаевич. А Клава ещё нежнее и звонче разливается. Просто до умопомрачения ненавидел Петр Николаевич в этот момент её такой идиотский смех. Сам же пробовал поддеть Федю: «Хорошо в деревне-то? Молочко из-под коровки, огурчик с огорода, поворочал и отдыхай на завалинке, главное, думать ни о чём не надо. Вот где здоровье-то!» Но Федя ржал, точно ему польстили, и отвечал: «А нам больше ничего и не надо!» А Клава вторила ему.
Как-то Петр Николаевич собрался в город на своих «Жигулях», хозяйка послала с ним Клаву за покупками. Следя за мчащейся навстречу дорогой, Петр Николаевич начал издалека: прошелся по теперешней молодёжи, что ни к чему не стремится как раньше. Вскользь упомянув свою диссертацию. Клава чуть в ладоши не захлопала: «Как интересно. А на какую тему?» Петр Николаевич снисходительно усмехнулся: «На тему влияния лунного света на произрастание телеграфного столба», - Клава вновь залилась радостным смехом. Петр Николаевич, как бы невзначай, нехотя, стал рисовать перед Клавой свои горизонты: заработок приличный, дача есть, гараж под «Жигули». А «Жигули» ещё новые. «А сюда, - Петр Николаевич снисходительно усмехнулся, - завернул лещей поудить. Лещи у вас тут ничего».
Клава притихла. Глаза у неё расширились, словно, она не понимала, чего ей хочется. Она уже казалась Петру Николаевичу до такой степени своей, что бери и вези, куда хошь. Но тут подъехали к дому. У дома их встречал Федя со своей глупой, ненавистной Петру Николаевичу ухмылкой. Рот до ушей. Так и ляпнул: «Чего это вы так долго? Любовь крутили?»
Клава тут же сбросила оцепенение. Бросилась дружку на шею, смеётся: «Да на кого ж я тебя, такого дурачка, променяю?» И смех её как никогда жизнерадостен и звонок. А Петр Николаевич собрал вещи и на следующий день уехал в свою Москву.