Р. Счастье не приходит дважды

 На этой картине Рембрандта нет золотого дождя.



   Сам воздух, заключенный в сумрак тесных стен, закис и стал невыносимо душным. Тяжёлым, застоявшимся и пыльным - как балдахин, что словно туча нависал над ложем, грозя обрушиться, накрыть, сдавить… Тогда застывший ангелочек в изголовье вдруг ожил бы, захлопал бы в ладоши, зайдясь ликующим, жестоким детским смехом.
       Небрежно брошенные под кроватью, будто в спешке, шлепанцы (а вдруг? а вдруг! ) - и улеглась, в заученной «изящной» позе, и уложила набок погрузневший, так явно округлившийся живот.
   Вот так. Ну, хорошо ли, хорошо ли?
       Ах! Украшения! Да вот - всё то немногое, что ей оставлено, как память прежней беззаботной жизни, уже разложено перед постелью на столе: пара браслетов из жемчужной нити, две нити розовых кораллов. Вот так, на белы ручки, на бледные запястья… Ну говори же - хорошо ли, хорошо?
   Тюфяк просел под тяжелеющим (ну что поделать!), наливающимся телом. Как ни скрывай - не скроешь! А лицо? Бледные щеки, растерявшие последние кровинки свежего румянца в постылой затхлости внутри стены. То ли беда! Пожалуйста, румяна! Давай же, здесь и здесь… И губы, бескровные, чуть не бесплотные губы, раскрасим помадкой - давай-ка, вот так! Глядишь, расцвела, заблестели глаза. Ну что ж хорошо, хорошо, хорошо…

       Служанка, еще раз поправив подушки, вздохнув, отодвинула край балдахина, впуская жидкие лучи едва сочащегося в узкое оконце солнечного света. Она предусмотрительно ослабила шнурки пустого кошеля и, щуря потускневшие подслеповатые глаза, поджав сухие старческие губы, приготовилась ждать.
       Упорно ждать.
       Терпеливо ждать.
       Привычно ждать.
       Ждать обреченно.
«Как будто ждать», превращая ожидание в такую форму времяпровождения, которое легко съедает время и подавляет всяческие мысли. И подавляет всяческие чувства, а особливо нежеланные, незваные, как то - отчаяние, горькая обида. Нарастающий страх.
       Вот так проходили их дни. Так тянулись их месяцы с того самого дня, что стал для одной Днем Блаженства Любви, для другой - Днем Золотого Потока. И для обеих - первым Днем Большой Надежды. И все очевиднее, все отчетливее, с каждым прошедшим, прожитым, минувшим днем, превращался в День того Чуда, Которое Не Повторится. Даже тогда, когда тугую тишину глухого башенного заточения пронзительно зальет, затопит, разнесет отчаянно зовущий детский крик.
     Он не вернётся. Он никогда не придёт. Бог Золотого Дождя. Он лишён сантиментов.

       Наблюдатель вздрогнул. Он отошел от полотна, снял и протёр заметно запотевшие очки. Незамечаемое, скрытое, сегодня так внезапно и жестоко стало явным. Не окрылило, не возвысило, но опустило, согнуло, пригнуло к земле. Наблюдатель развернулся и решительно, не оборачиваясь, покинул знаменитый зал. Перерезая ось Дворцовой, он, уворачиваясь от прохладного мокрого ветра, чуть слышно бормотал, как будто споря сам с собой.
- Ах, так вы гений, бесподобный Р.! Р.- старый пьяница и неудачник (он сплюнул в сторону),
убогий страдалец, вы! Вы - мстящий человечеству веками, вы, изливающий свою тоску и желчь, вы, как паук, расставивший ловушки, чтоб приманить и притянуть и плюнуть, плюнуть, плюнуть всем в лицо!
       Он плохо спал. Сначала очень плохо спал. Потом очнулся очень рано, но на удивление бодрым. И всё само собой пришло к нему: решение и план.
       В тот ранний час, когда музейные залы, едва открывшись, ещё пустуют в ожидании первых посетителей, а бдительные милые бабульки на стульчиках в углах досматривают запоздалые бесхитростные сны, он быстрым шагом рассекал Дворцовую. Во внутреннем кармане пиджака приятно перекатывался плотно, заботливо закрытый маленький стеклянный пузырек.
       Даная, сегодня ты будешь свободна!