Вьятишков. Загород

здравствуй город
над головами
пролетают птицы
штопают слёзы
ресницы
снится мне
город здравствуй
где ворота рая
я хожу
по кромке
краю
шатаюсь
комкаюсь
таю снегом
чтоб не оставить след
здравствуй город
моей душе
триста лет.*




В этот весенний день площадь города была наводнена людом, украшена фонарями и бумажными снежинками, яркая в своей грандиозности, до рези в глазах праздничная.
Около дома номер двадцать три в тёмном безлюдном закоулке стоял человек. Тень его ничем не примечательной фигуры имела причудливые очертания интеллигентного человека. Шляпа на голове с длинным персидским пером создавала несколько романтичный образ, и те редкие прохожие, пробиравшиеся в этот весенний час через закоулок, замирали в смущении, а после - с опущенными ресницами старались быстрее пройти мимо, по возможности не задев и не побеспокоив тихого человека.
За день до того числа Вьятишкову пришёл странный конверт, в котором говорилось о заманчивом предложении уехать навсегда из города, может быть, даже погрузиться в изучение древних языков или рисование. Заманчивое предложение вызвало в нём необузданные надежды, что тотчас же улетучились бы, не будь в них той искренней нотки, что бывает у немногих представителей человеческого рода. Той нотки, что одним своим существованием помогает воплотить все грандиозные замыслы и гениальные потуги.
После получения письма от своего далеко не лучшего друга, Вьятишков несколько даже порозовел, теперь на улицах не боялся он даже нарядного и помпезного люда...
Дорога к деревенском дому была сплошь завалена грязью. Ласковые улыбки деревенских создавали иллюзию покоя и безмятежности. Всё это было настолько захватывающим, что спирало дыхание и хотелось жить во всём этом, существовать, лететь, дышать.

Две недели пролелели быстро, заполненные безмятежными скитаниями и посиделками за чаем с бубликами. Однажды утром дверь распахнулась - и на пороге показалась испуганная, и потому пафосная в своем испуге, физиономия Мячикова. Лацканы его пиджака блестели начищенностью, глаза смотрели с вызовом и готовностью. Будучи вежливым человеком, Вьятишков проводил дорогого гостя к столу тотчас же, тот же, ни капельки не замешкавшись, вальяжно опустился в кресло, прижимая к носу надушенный против аллергии батистовый платок.

- У меня к вам дельце-с имеется, важное дельце. Посмотрите вокруг, Вьятишков, это позор для искреннего человека проживать в столь замкнутом месте, ни тебе гуляний, ни танцев, вам должно быть стыдно перед собой и передо мной, конечно. Вьятишков, поймите, я ничего не имею против вашего пребывания здесь, но своим унылым видом вы пугаете моих гостей. А я, между прочим, не просто так потратил энную сумму на загородный дом, да, да, - он как раз через рощу, большой и с арками. И не притворяйтесь, Вьятишков, будто вам радостно за меня и за мой дом, я отлично понимаю всю нелепость данной ситуации. Сарочка приезжает сегодня, и я настоятельно рекомендую вам съехать, дабы не смущать ни её, ни меня. Я планирую сделать ей лестное предложение моего сердца, так что - извольте-с...

Закончив длинное построение данной фразы, Мячиков, не посмотрев на остолбеневшего Вьятишкова, выпорхнул из дома. Вьятишков же, в свою очередь, совсем оцепенел, но не от угроз Мячикова, а от лишения малейшей надежды взглянуть в глаза м-ль Саре, от лишения возможности, быть может, даже дотронуться до её руки; заговорить, не смущаясь, тихо, искренне, чтобы поняла она то, что не может он выразить одними словами, то, что поселилось в самом наипотаённейшем уголке его человеческой души, то, отчего жизнь его теплится с новой силой.



Вечером того же дня одинокий человек в шляпе испанского покроя вышел на опушку леса.
Сумка в руке этого господина была битком набита опавшими листьями для коллажа.

После слуги г-на Мячикова обнаружили нескольких разбитых витражей из дорогого стекла, посему отдых было решено незамедлительно прервать.









*брату Пангу Сувецкому эти буквы