черный бархат

       Была, на удивление, холодная, ядрёная зима. Под кожей зимних сапог воздушным рисом похрустывал снег. С утра до вечера люди сновали туда-сюда, меховыми торпедами рассекая щипающий носы воздух. По улицам разгуливал обжигающий северный ветер, миллионами ножей пронизывавший до самых костей. Укутанные во сто шуб озябшие тела обдавали друг друга облаками тёплого пара, то и дело пересекаясь в паутине городских улиц. Но даже этого разреженного тепла было неимоверно мало: казалось, мир, скованный плоскогубцами мороза, трескаясь, расползался по швам литосферных плит и собирался именно в эту зиму низвергнуться в преисподнюю.
…Я часто сидела у окна и, сложив голову в лодочку тёплых ладоней, слушала песню ветра. В воображении всплывали картины бессмертной лондоновской «Жажды жизни»: где-то за спиной хриплое дыхание умирающего волка и режущий скрежет когтей по заснеженному льду. Всё это перемешивалось с тихими кошачьими шагами мамы на кухне, шкворчанием утренних пирожков с яблоками и заговорщическим воскресным жужжанием телевизора.
…В квартире за стеной, видимо, ещё спали…В воскресенье она всегда просыпалась не раньше половины одиннадцатого, потому что в субботу ложилась непривычно поздно, альтруистически убив последние силы на выполнение работы, накопившейся за неделю. И всё ради одного неомраченного делами дня, посвященного чтению любимых газет и печати бесконечных фотографий. Она всегда неслышно ступала по паркету, никогда не бросала мусор на пол, тихо размешивала сахар в кофе и любила подставлять ладонь под струю горячего душа…Я никогда не видела её, но говорили, что ей лет сорок на вид и живёт она одна уже много лет после смерти матери. Может быть, поэтому она никогда не заправляла постель, и редко можно было услышать звонки телефона в её тихой обители.
…Я любила её необузданную тишину.
……………………………………………………………………………………….
       Мир я помнила ещё с большими деревьями, домами, песочницами и трёхколёсными велосипедами, в общем, со всеми теми исполинскими видами, коими полнится мир пятилетнего ребёнка. На самом деле, я даже толком и не помню, как лишилась зрения. Просто однажды проснулась, открыла глаза и не увидела ничего кроме темноты. Мама долго водила и возила меня по врачам, но последние ограничились лишь установлением диагнозов и сожалеющими разводами рук…в сторону…вниз…в замок…
       Как же часто после того, я корила себя за то, что так мало уделяла внимания вещам, когда могла их видеть. Ведь я могла бы чётко представить многое, с чем столкнулась позже. Пожалуй, именно слепота обострила мне слух, позволила различать тончайшие движения материи и колебания воздуха.…В какой-то степени это помогало мне жить дальше и интересоваться миром, которого я не могла даже вообразить…
 ……………………………………………………………………………………..

       Впервые я услышала её голос 3 июня **** года. Она смеялась. Так как смеются дети под новый год, шелестя упаковочной бумагой новорожденных подарков, так как весной поют разгулявшиеся синицы, так как звенит колокольчик на удочке зазевавшегося рыбака. Она смеялась чему-то особенному…какой-то газетной заметке или статье. Она искрилась трелью звуков…пела без слов и мелодии…она жила…
       Это было так давно и…так недавно. После она долго танцевала по квартире, явно наслаждаясь тем, что всё ещё вертелось в её безграничной фантазии…
       А я пигмалионовскими замашистыми руками ваяла её образ в разыгравшемся воображении: волосы цвета ветхой рыболовной сети, струящиеся по скалистым плечам до самого пояса, хвойного цвета глаза, пропитанные пихтовым ароматом лесных зорь, удивительно тонкие, до безумия тонкие кисти рук – два маленьких кожаных крыла…и мягкие как творожное суфле пятки…Мне всегда казалось, что она сама никогда не ощущала своего тела, может быть только после еды…
Странно, что я вообще слышала её. Чаще я думала, что мне это снится и образ этот и звуки, доносящиеся из квартиры, обделённой вниманием соседских глаз вот уже так давно…
 ………………………………………………………………………………………

К ней приходили люди, много разных людей, шумных и почти неслышных, с детьми и с проблемами, молодые и старые, в общем, все, кого только смог сотворить белый свет.
       Истерически начинал щёлкать затвор фотоаппарата и доносился еле различимый шелест меняющихся поз и выражений лица. Затем по вечерам она допоздна засиживалась, проявляя и печатая голую, неприкрытую правду человеческих «я». Мне казалось, что чужие застывшие фото были ей дороже живых непредсказуемых людей. Она и встречалась-то с ними только для того, чтобы мгновенным щелчком пополнить свою бездонную копилку образов и масок.
       Тем не менее, не смотря на всё это бездушие, фотоконвейер продолжал работать, ритмично отсчитывая дни её тихой жизни…Люди приходили и уходили, она делала своё дело, вслед за зимой наступила весна…
       Я не сразу заметила, что среди её посетителей появился постоянный клиент: дама с ребёнком, маленькой девочкой лет восьми. Они приходили примерно два-три раза в неделю, за раз на них уходила целая плёнка, а потом они пили чай, говорили о музыке и вчерашней погоде…Незнакомка, казалось, привязалась к ним, что само по себе было, мягко говоря, странно…
Дама всегда была одета в шелестящие, по всей видимости, шелковые, платья…она, как и хозяйка дома, неслышно ступала по паркету, что указывало на её небольшой, практически отроческий вес…Девочка чаще молчала и сидела на одном месте, явно не проявляя ни малейшего интереса к происходящему. Возможно именно по этому, вскоре дама стала приходить одна и покидала квартиру несколькими часами позже обычного.
       По началу, я думала, что она, наконец-то, нашла себе друга, духовного близнеца, так сказать…Иначе, к чему было двум взрослым женщинам часами напролёт коротать утекающее время, беседуя о музыке и погоде, потягивая жасминовый чай?...
       Мои предположения были разом опровергнуты одним дождливым июньским вечером, когда в соседнюю квартиру вновь пришла загадочная дама и осталась ночевать…
       В тот вечер она много плакала и курила, говорила барабанной дробью выпуская слова в разреженный воздух полупустой комнаты, и при этом каждое её слово было неимоверно тяжёлым, срывалось как глыбы гранита при камнепаде и оседало, неприятно погружая положительные эмоции на самое дно. История, в каждом своя, на этот раз затронула её и мужа, началась банально и завершилась увертюрой с чемоданным адажио…аккорды которого можно было чётко различить даже сквозь картонные стены нашей хрущёвки…
В тот вечер она осталась…её жалобные всхлипывания прекратились в районе третьего часа ночи, а потом в квартире стало тихо и сумрачно грустно. Загадочная незнакомка прожила по соседству около недели: её звонкий голос отлично сливался с вечерним звоном бокалов, телефонными трелями, размеренным скрипом кровати…
       Через неделю после неожиданного звона битого стекла, пары еле различимых окриков и хлопка входной двери, суматоха за стеной прекратилась, вновь уступив место безграничной тишине и покою…на несколько одиноких дней в обители чёрно-белых портретов воцарилась кромешная зыбь, мне даже стало казаться, что там никто не живёт…
За окном тихо, как пепел ложился дождь…порывисто потягивал в оконные щели ветер…
………………………………………………………………………………………
…Я гладила истощённую жизнью кошку, когда в дверь постучали три тихих еле уловимых раза…Мама, с ускорением направилась к двери: «Кто там?»
Боязно – гордо: «Это ваша соседка, у меня к вам небольшая просьба». Щелчок дверного замка и строго-сосредоточенно-удивлённое мамино: «Я Вас слушаю»
Несколько секунд спустя, слегка замявшийся голос: «Вы не могли бы подержать у себя вот это…буквально пару-тройку дней. Дело в том, что я уезжаю и очень боюсь оставлять это без присмотра. Пожалуйста ». Мама, смутясь: «Разумеется». Она, прощально: «Я Вам буду очень признательна».
…за коробкой с парой поношенных перчаток она не вернулась никогда…
 ………………………………………………………………………………………
Пару раз на следующей неделе в соседнюю квартиру робко стучали и, не дождавшись никакого ответа, уходили…По цоканью каблуков можно было предположить, что это была всё та же засекреченная жизнью и обстоятельствами дама…
       Телефон звонил не умолкая…ночами…утрами и скучными вечерами, разрезая полотно сумрачных лестничных пролётов на неровные, обрывистые куски…
…я смиренно ждала, что же будет в финале второго акта этой жизненной драмы…
……………………………………………………………………………………….
её хрупкое тело обнаружили на окраине города спустя одиннадцать дней…она просто замёрзла…поговаривали, что глаза её походили на маленькие хрусталики льда, затерявшиеся в бледном шелке лица…на губах застыла непоколебимая скорбь человека разрушенного и отвергнутого…
…на похороны пришло так мало людей, что каждый из них по достоинству мог почувствовать себя преданным другом или героем во плоти, стоящим над гробом грешницы или прокажённой…Этакие Христосики Исусики…верные апостолы обычаев…мать, не знавшая практически ничего об усопшей от чего-то ритмично всхлипывала в пахнущий отбеливателем платок, я просто вдыхала воздух, пропитанный смертью и неопределённостью, могильщик прозаически выполнял свою работу…
…тихая дама стояла поодаль, но даже при таком раскладе я чувствовала каждое её мимолётное движение, каждый жест…как в замедленной съёмке…
Она, почему-то, показалась мне тогда очень старой…выживающей из ума, прискорбно оторопевшей от горя и обиды за не содеянное…чернеющее надрезанное яблоко на праздничном столе, которому так и суждено пролежать, высохнуть, сморщиться навстречу мусорному ведру и кануть мусоропровод…
…после ритуального погребения она подошла к нам, обдав моё лицо скорбящим ароматом имбиря и ладана…
Мама: «Она нам оставила кое-что, может быть это ещё нужно» дама: «Что же?» Мама, протягивая: «Вот». Та, стараясь скрыть волнение: «Спасибо» Мама: «Не за что»…
Только тогда она открыла коробку…и все, (кто мог себе это позволить, конечно), увидели её содержимое…Дама отчаянно всхлипнула и, настойчиво вернув коробку матери, засеменила прочь…больше она никогда не появлялась…
……………………………………………………………………………………….
До любопытства сердобольные соседи, присутствовавшие на описи квартиры, позже рассказывали, теперь уже притчу во языцех…По всем стенам были развешены фотографии одной и той же незнакомки…неповторимо-красивые, изысканно-откровенные, пепельно-серые…уникальные…живые…фото обнаженной женщины в черных как смоль бархатных перчатках…будто она наивно нигде не хотела оставить следов…
……………………………………………………………………………………….
«Уходящие, уносящие всё, сохраняют след лишь в душах оставшихся »
О. Бальзак