Попы и попы

Из-за обшарпанного церковного куполочка выползло явно непохмелившееся солнце и плеснуло на землю рвотного цвета лучики. Стадо бабулек месило деревенскую грязь в попытках доползти до церкви, так как день был самый что ни на есть воскресный. А значит в этой самой церкви о. Поносий будет бубнить про спасение и, конечно, про пожертвования...
Деревня Малая Душиловка была для о. Поносия сущим наказанием: бабок бабки таскали мало, молодые ****и на исповедь не ходили, а начальство церковное стучало кулачками и требовало денег на "нужды епархии". Так что были у о. Поносия в жизни только две радости: реки самогона и рукоблудие в вонючем туалете с задрипанным Playboy'ем перед глазами. Самогон батёк потреблял самозабвенно. То есть, до полной потери памяти. Вот из-за этой проклятущей амнезии всё и случилось...
Когда стадо бабулек доковыляло до церковной площади, то вляпалось глазами в такую вот картину: о. Поносий, схватив за бородёнку своего гостя о. Говнодия, вопит что есть мочи: "Отдай, гад, а то хуже будет!" А о. Говнодий чего-то прижимает под рясой ко впалой груди и пытается отрицательно мотать головёнкой.
О. Говнодий служил в соседней деревеньке и притащился ещё вчера днём к о. Поносию отведать первачка. Весь вечер попы деловито и слегка богобоязненно хрючили самогон, а где-то за полночь о. Поносий пустил слезу вперемешку с соплями и настолько возлюбил брата своего о. Говнодия, что презентовал ему самую ценную свою вещицу. А именно – богато забрызганный американский журнальчик со множеством далеко не поповских поп. Подарил и забыл. И вырубился. Ну, ясное дело, остаток ночи свежеодаренный о. Говнодий провёл весьма душевно и разнообразно. Правда, к моменту наступления утра чувствовал себя изнурённым, как после самого строгого поста, но, тем не менее, чему-то блаженно улыбался.
Когда о. Поносий проснулся, принял рюмашку и приплясывая намылился в сортир, постигло его жуткое горе: на привычном месте не было его чисто по-христиански любимой вещицы... А о. Говнодий в это время уже шлёпал открывать церквушку, продолжая улыбаться как малое дитя – этакой непорочной и святой улыбкой. На ходу он нежно гладил рукой спрятанный под рясой журнальчик, а другой рукой... Впрочем, не будем об этом.
У самых дверей покосившегося храмика его догнал о. Поносий и моментально обломал всё благолепие воскресного утра своими истошными воплями.
Аккурат с этого вот момента наша сказочка и начиналась...
А дальше случилась в Малой Душиловке штука очень даже необъяснимая с мудрых научных позиций. Одна из особливо верующих бабулек смачно перекрестилась и возопила, чтоб услышало её всё стадо:
- Зырьте, сёстры мои, батюшку-то нашего бесы крутят! Давайте, бляха-муха, помолимся!
И вся кодла заголосила чего-то там про "иже еси".
В этот день дежурным бесом по региону, в который входила Малая Душиловка, был некий мрачный чёрт по прозвищу Хохотуний. Как и любое другое существо, находящееся в воскресенье на дежурстве, он старательно спал на посту. Вопли о. Поносия и молитвенное кряхтение бабулек выдернули его из приятных сновидений, и он спросонья чего-то то ли недопонял, то ли недодумал... Короче, Хохотуний колдонул как-то неправильно, и в результате проявился он в самом живописном адском обличии прямо рядом с церквушкой.
Бабульки раззявили хлебальники, проглотив окончание молитвы, а батюшки перестали махать ручонками и дружно забормотали что-то типа "чур меня, блин... во самогон проклятущий чего вытворяет с честными служителями божьими..."
Мрачный Хохотуний поднял уроненный о. Говнодием предмет богословского спора, хмыкнул, чихнул и исчез вместе с Playboy'ем, бросив напоследок изумлённой публике: "Нет, вы гляньте, а? Попы дерутся, а прихожане на бесов наезжают... Дурдо-о-ом!"
Непохмелившееся солнце спряталось за тучу, попы зачем-то обнялись и пошли служить дальше. В конце концов, можно ведь на пожертвования и новый журнальчик прикупить. А то и два.