Игра 10

НОЯБРЬ. ГОСПОДИН УТЮТЮСЮСЮЕВИЧ. ВЕРМУТ.

В середине тысячелетия единая до того церковь Святаго Великаго Баечника раскололась на две конгрегации – Великого Баечника и Святой Энциклопии, что привело империю к многочисленным междоусобным войнам и стало благодатной почвой для Первого Шутовского нашествия. По ликвидации его Фозэ IV своим эдиктом "О преобразовании церковного двудумства в политическое диплодокство" установил в Империи две партии – Баечника и Энциклопии. Впоследствии с ростом классовой сознательности низов общества на политической арене Бивня появились партия Шутов и партия Трагиков, и несколько позднее Сабантуйные Бригады, выражавшие интересы в основном деклассированных элементов. Тогда же в Империю завезли первые паровозы…
«Развитие железных дорог как важнейший фактор развития недоразвитой политической системы Бивня»

Нет, все же не зря бузуй по имени Люминь Чугуний, впоследствии вошедший в историю под именем Фрола VI Паровозида настоял на уединенции у императора Федэ II со своим проектом "прокладания двух досок чугунных на многстве поперечных досок дубовых али сосновых, по коим скотин пара воз ташшить будуть". Ведь именно в результате этой акции и вошли в байканский язык слова "чугунка" и "паровоз", а сами железные дороги стальными червями расползлись по пространству обеих островов.

Главная магистраль, фаллически пронзавшая оба острова по меридиану, связывала наиболее важные города империи, как-то: самый северный порт Бузуево; столицу государства Кукуево; центр Свиньянии Болванское; Ватниково, соединявшее оба острова паромной переправой с Хмыревским; Шутейково – центр одноименной провинции, деловой и транспортный узел и вообще самый большой город Бивня; завершалась же она в Треньк-Бренькщине – милом городке в долине хребта Энциклопии, бывшем заодно и столицей Хачины. Постройка пути сопровождалась жестокой эксплуатацией и массовой гибелью бузуев, что стало одной из причин знаменитого восстания, вошедшего в историю как Буза Чугунистов. В его подготовке, а потом и разгроме сыграли заметную роль только появившиеся тогда Сабантуйные Бригады.

Полтора века спустя купец Свистоплюшкин степенно прохаживался вдоль вагонов экспресса «Империя", лениво возлежавшего у ближней платформы Кукуевского вокзала. Бузуй-носильщик с двумя чемоданами потопал помещать их в купцово купе, а у самого Свистоплюшкина оставалось еще чуток времени, дабы обозреть великолепие экспресса.

Во главе его стоял самоновейший паровоз марки "Г.О.", то есть "Глеб Ояврид", окутанный снизу белым паром, а сверху черными дымом. "Все ж таки техника наша достигла неоспоримых вершин, понимаете ли", – глядя на него, отметил купец. Машинисты деловито копошились внутри чадящего чудища

Пройдя еще пару шагов, он наткнулся на медный железнодорожный колокол, надраенный до блеска станционным смотрителем. Глянув в него, купец увидел себя там отраженным в весьма неприглядном виде: рот распят, лоб стянут, голова же напоминала грушу, насаженную на маленькое яблокоподобное тельце. Купец досадливо отвернулся («Тьфу ты, мамон, что за фрукт, понимаете ли?!») и стал изучать станционное столпотворение.

На вокзале царила обычная суматоха. Табунились озабоченные пассажиры, сновали носильщики с тележками и без, вышагивали рабочие в замасленных робах и служащие в высоких фуражках цилиндриком. Среди всей этой суеты то и дело попадались стриженые субъекты в мундирах парашливого окраса, что весьма действовало купцу на нервы. Пройдя вдоль состава, он обнаружил причину этого явления.

Около вагона-люкса концентрация молодчиков была наивысшей. Здесь в состав грузился господин геншут Колпачинский в сопровождении нескольких старших шутов и десятка шутов поменьше. Причем среди этих последних купец узрел достопамятный рыбий взгляд Стакашки, у которого на рукаве красовалось уже три половника. "Однако растет он как хрен у Хреноплясова, – подумал Свистоплюшкин. – Этак через годок и на геншута, знаете ли, замахнется". Герой наш досадливо сплюнул, ибо к сабантуйным бригадам он испытывал, как известно, приязнь невеликую. "Теперь придется еще и в поезде одном с ними трястись. А интересно, куда это они все едут?" – задумался купец, но поразмыслить над этим не успел, ибо тут начальник станции ударил в колокол, возвещая отбытие поезда, и Свистоплюшкин поспешил в вагон занять свое место.

Войдя в купе, купец не обнаружил там никого более. "Хоть этих тут нет. Вот и ладненько, спокойнее ехать будет", – философски отметил он, опускаясь на кожаный диван. Паровоз выпустил протяжный свист, и поезд тихонько тронулся. Купец приоткрыл окно и подставил голову набегающему потоку ноябрьского воздуха, необычно теплого для этого времени.

Внезапно дверь купе распахнулась, и на пороге появился потертый кожаный саквояж огромных размеров. "Это поезд на Шутейково?" – запыхавшимся голосом спросил саквояж у купца. Тот весьма удивился, ибо не столь часто общался с говорящими саквояжами, но, тем не менее, вежливо дал ему положительный ответ. "Слава Баечнику, успел", – облегченно выдохнул саквояж и упал на соседний диван. За ним обнаружился господин средних лет в шелковом цилиндре и черном фраке. Рост у оного был весьма невелик, так что, если бы надеть ему колпак, то он запросто мог играть гнома в детском театре. Переведя дух, пришелец взглянул на господина Свистоплюшкина черненькими глазенками, сверкавшими по обе стороны от длинного крючковатого носа, и заговорил:

– Я уж думал, опоздаю. Бузуй, негодяй, все двуколку никак не мог запрячь, мамон ему в нос! Плеть по нему, паршивцу, плачет. Ведь бузуй без плетей, что гусак без утей, хе-хе, – и он довольно захихикал. – Я ж прямо с парохода сюда. По заграницам путешествовал. Кантамалию посетил. Вы бывали в Кантамалии? Хрен растет там, и так далее, хе-хе. Хреноплясов, мамон околелый, там им все позасадил. Потом в Гордевропию наведался, в столицу ихнюю, Квихоже. Что за имя дурацкое, право! Так вы знаете, Квихоже на Шутейково похоже, только жизнь подороже, и народу больше тоже, хе-хе. Раз в десять, наверное, побольше. Народу – жуть! И все суетятся, бегают куда-то. А чего бегают, и сами не знают. Я там одного поймал да и спросил: "Чего, мил человек, бегаешь?" Так он мне руку чуть не оторвал, все вырывался: "Пустите, пустите, опаздываю!" кричал. Да, забыл представиться.

Он снял цилиндр и поклонился:

– Утютюсюсюевич, князь, не люблю грязь, хе-хе.

Купец снова изумился, однако внешне постарался этого не выдать, вежливо сказав:

– Свистоплюшкин, купец.

– …Не люблю овец, хе-хе, – закончил за него князь.

Купец же погрузился в раздумья.

Причины к тому у него имелись весьма основательные. Род свиньянских князей Утютюсюсюевичей был столь же древен, славен и уважаем, как, скажем, Перепилкиных в Главбайкании или Бичеватеньких в Хачине. Первый из князей Утютюсюсюевичей, вошедший в историю под именем Лавра I Байканида, упоминается в "ЖиД ВелБа" как первый свиньянец, принявший в своем дворце Великого Баечника, Ояврика и Глеба Байканида, чем немало помог популяризации Энциклопии на территории подвластных ему земель. Кроме того, Утютюсюсюевичи отличились во время Первого Шутовского нашествия. Именно из их рода вышел знаменитый Глеб VII Забегаловид, организовавший поход народного ополчения на захваченное шутовскими войсками священное для каждого байканина место – село Забегаловку. Устное народное творчество Бивня возвеличило сей эпизод в "Былине о могучем князе Утютюсюсюевиче и его храбром воинстве":

Как великий князь Утютюевич,
Утютюсюсю-да-сюсюевич
Собирал в поход рать могутную
Воевать идти злого ворога
На земле святой Забегаловки.
Собирал герой рать несметную –
Сорок раз по сто храбрых воинов,
Сорок раз по сто ясных соколов...

Кампания, впрочем, окончилась неудачей: хорошо вооруженные шутовские войска без труда перебили кучку бузуев, что подвизались с князем, известным бражником, соблазнившись рассказами о якобы бездонных винных погребах Забегаловки. Но с течением времени народный фольклор сотворил из этого происшествия великую легенду. Особенно впечатлял эпизод смерти князя:
...Но лихая стрела, птица черная,
Утворила свое дело утлое,
Поразила героя храбрейшего
Прямо в сердце святое, невинное.
Покачнулся князь, прошептать успел:
"Предан был я Великому Баечнику
Да подкрался конец незаметно мой"
И почил в бозе...
Нынешний же попутчик Свистоплюшкина столь же мало походил на своего былинного предка, как циклоп, которого кушают рыбки, на циклопа, который кушает людей: вроде и тот и другой одноглазы, однако масштабами разнятся. Купец понял: сосед ему попался беспокойный, и путешествие будет явно не из приятных. Он вообще не любил ездить по чугунке, предпочитая либо отдельный экипаж, если поездки были недалеки, либо же пароход – когда речь шла о более значительных расстояниях. Да, пароход – это вовсе прелесть! Хочешь – прогуливайся по верхней палубе, воздухом дыши; хочешь – сиди внизу, в баре, джин потягивай; а хочешь – всю дорогу спи в каюте. Но телеграмма из Шутейкова, извещавшая купца о состоящемся там конгрессе производителей и экспортеров товаров из Нюсиса-Угау пришла в самый что ни на есть распоследний момент, и корабль, шедший до столицы Шутейкии чуть более двух суток, никак его не устраивал. Что же, rien a faire пришлось доверить свою судьбу экспрессу, который проделывал тысячекилометровый путь за пятнадцать часов.

Тем временем князь, не переставая болтать ("Увидались, наконец! Я-то князь, а вы купец, хе-хе!"), раскрыл свой огромный саквояж и залез туда чуть не с ногами. Несколько покопавшись в нем, он достал внушительных размеров сверток из газеты, на коем бросалась в глаза фотография геншута Колпачинского при полном параде и бутылка темного стекла с надписью "Вермут Утютюсюсюй". Название фонетично напомнило купцу о Нюсиса-Угау. Вслед за вермутом на свет баечников явились две дорожные рюмки.

– Дорогой господин Свистоплюшкин, – возник из чрева саквояжа князь, – предлагаю вам отобедать со мной, чем Великий Баечник послал. Все одно больше делать тут нечего. Паровоз вперед летит, возбуждает аппетит, хе-хе, – опять сострил он. – Вот и вермутом вас угощу, ежели не побрезгуете. Не побрезгуете же? С моих винокурен вермут. По старым рецептам выпускаю. Не поверите, милейший купец, но факт – технология у нас вот уже три сотни лет без малого неизменная. Впрочем, что впустую говорить, этот вермут надо пить, хе-хе. Вы ж не откажете соседу составить общество, беседу, хе-хе? А тут, – мотнул головой в сторону свертка, – у меня колбаска припасена, огурчики-помидорчики, хлеб, само собой – всему голова, Уж не взыщите, уважаемый, разносолов особенных нетути, а энтим ресторанным вагонам я вовсе не доверяю: повара – одно ворье, того и гляди собачьим мясом накормят. Нет уж, я лучше все с собой, с собой. А как будете у нас в Утютюсюсюйном, непременно загляните в гости. Уж там я вам закачу пир на весь мир. С женой познакомлю, с сыновьями...

Энергии у князя было хоть отбавляй. Видимо, лишь этим он и напоминал знаменитого предка. Поток сознания Утютюсюсюевича лился так обильно, что не оставлял Свистоплюшкину ни малейшего шанса ни на какую реплику. Хотя князю собеседник был нужен лишь как факт. Задумавшись об этом, наш герой несколько упустил ход рассуждений соседа. Меж тем он начал чем-то возмущаться:

– ...Вызывает насморк, и к тому же служит причиной... Господин купец, вы что же это, не слушаете меня?! – в голосе князя слышалась неподдельная уверенность в том, что каждое слово его, Утютюсюсюевича, является крупицей золота и никак не может быть упущено никакими там купцами. – Я говорю, что сквозняк, как известно, причина простудных заболеваний. Мне вот только что в Гордевропии про птичий гриппер рассказывали такие страсти! Не слышали? Так я вам сейчас прочитаю.

Князь засунул руку по локоть в саквояж, пошарил там и достал пожелтевшую старую газету, протёршуюся на сгибах. Водрузив на нос пенсне, он развернул лист, подняв облако бумажной пыли, и зачитал следующее:

«В июле в Чукочаке среди полярных бдечо нежданно-негаданно разразилась эпидемия птичьего гриппера. Разносчики заразы мгновенно распространили его на весь материк, затем через океан, и вскоре заболевание приобрело очертания пандемии, точнее, панавии. Самим бдечо от него ничего не делалось, напротив, переболев, они становились ещё навязчивее и галдливее, чихая на всех и вся. Но для домашних казуаров гриппер оказался непереносимым, и среди них начался повальный мор. Тушки несчастных пернатых в Нюсиса-Угау, Своясии, Северной, Южной и прочих Шутиях сжигали и закапывали миллионами, дабы обезопасить от страшной грипперной напасти людей».

Купец так и не понял, какое отношение птичий гриппер имел к читавшему, когда тот, закончив, обратился к Свистоплюшкину:

– Вот такое опасное заболевание ныне свирепствует на континенте. Так что не сочтите за труд – окошко попрошу вас закрыть-с. Сам-то я никак не достану, а дует. А я пока проводника навещу, пусть нам чаю сообразит. Чай не пьешь – какая сила, чай попил – чердак сносило, хе-хе! – и он зайцем выскочил в коридор.

Свистоплюшкин задумчиво встал у окна, подставляя лицо струям мягкого ветра. Ему очень хотелось насладиться последними теплыми днями убегающего года.

Поезд набрал изрядную скорость и вырвался из каменных пещер города на вольный простор центральной Главбайкании. Он мчался мимо желто-красных лесов, мимо скошенных полей, на юг, дальше и дальше. Совсем немного оставалось до зимы, но бабье лето отчаянно цеплялось за жизнь. Такие дни – теплые, сухие, солнечные – еще как бы летние, но вечерами в воздух поднимается туман и чувствуется холодное дыхание близкой зимы. Есть в этих днях какое-то безысходное очарование, как будто у тяжелобольного вдруг спадает температура, исчезает лихорадочный блеск в глазах, и кажется, все худшее позади. А через несколько дней узнаешь, что он умер – зима...

– Если спросят – отвечаем: пьем мы вермут нонче с чаем, хе-хе, – зазвучал за спиной княжеский голос. Купец очнулся от грез, рывком захлопнул окно и сел на диван. Утютюсюсюевич взгромоздился напротив и распаковал газетный сверток, из которого с изяществом фокусника достал нарезанное кольцо колбасы, белый батон, дюжину соленых огурцов, пяток помидоров, десяток крутых яиц, жареную курицу и какие-то пирожки. Таким количеством пищи можно было накормить, пожалуй, взвод сабантуйных бригад или даже боярина Бичеватенького, но как этакая прорва снеди могла умещаться в хиленьком тельце отпрыска княжеского рода, приходилось только гадать.

Отпрыск меж тем беспокойно задергался:

– Ох, соль, соль! А где же соль? Ведь клал же, клал! Неужто забыл?! Ох, склероз, склероз, – и он опять нырнул в багаж.

Господину Свистоплюшкину эта суета начала понемногу надоедать, и он стал рассматривать подстеленную газету. Взгляд его тут же наткнулся на заголовок: "Господин Мухобойкин заявляет: "Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю!" Как видно, с возрастом планы господина Мухобойкина все более глобализировались. Купцу в сердцах захотелось сплюнуть. "Да что за день, мамон побери! С утра спешные сборы, затем сабантуйщики на вокзале, потом князь этот с дурацкими прибаутками, а теперь еще и Мухобойкин приплелся!.."

– Je trouve ! Я же помнил, что положил. Соль на столе – богатство в селе, хе-хе! Да что вы, дражайший, загрустили будто? Пустое! Вот вы сейчас вермута отведайте, грусть как рукой снимет! Вино – оно на радость нам дано, хе-хе, а без бокала нет вокала, хе-хе-хе, – приговаривал князь, наливая вермут.

"Как измельчала наша аристократия, – думал меж тем купец. – И этот маленький человечек, похожий более на провинциального трагика, и есть потомок великого свиньянского рода?! О, как низко мы пали!"

-...А я ей на это: "Если прыщ вскочил на морде, значит, время девок портить, хе-хе". Она так скривилась: "Какой вы нахал!". А я ей: "Пущай нахал, лишь бы пахал, хе-хе!" Здесь она, дура-баба, вовсе взбеленилась, и мне – представляете, мне! – заявляет: "Ишь ты, недомерок, еще хамить мне вздумал!" Ну, тут-то я ее и сразил наповал. Я поднялся со стула и гордо ей бросил: "Пусть невелик я ростом даже, зато в мозгах косая сажень!", хе-хе-хе. Затем медленно так повернулся на каблуках и вышел. Да вы вермут пробуйте, пробуйте...

"Пуля у тебя в мозгах", – зло подумал Свистоплюшкин, но выпить вермута не отказался. Напиток был и вправду недурен, ароматен и немного полынен, так что купец не особливо жаловавший вина, не удержался от неопределенного, но вполне одобрительного звука.

– Что, хорош вермут, а, господин Свистоплюшкин? – заулыбался князь. – Приезжайте к нам на ферму, покажу, как делать вермут, хе-хе. Да-с. А теперь колбасочкой угощайтесь, огурчики попробуйте. Огурец – на столе не жилец, хе-хе. Жаль, что не из дома еду, а то привез бы со своих земель, самолично выращенное да моими крестьянами обихоженное. А места у нас в Утютюсюсюйном чудесные. Ах, как я их люблю! Бывало...

Князь прервался на мгновение для набития рта снедью, после чего продолжил, жуя челюстями:

– Быао... на рашшвече... как вшкачу... Соышко швечит, бдечо щебечут... Распахну окошко, натяну рубаху посконную да геть до речки, умываться. А в полях уж мужики мои пашут. Меня завидят, сразу шапки ломают: "Здорово, барин! Куды путь держите?" А я им: "Здрасьте-здрасьте, мужики, буду мыться у реки!" – хе-хе. А мужики у меня все такие добрые-добрые. Да и речь у них, скажу я вам, милейший, прямо кладезь мудрости народной. Чего только не наслушаешься. Вот, к примеру: "Ветер есть дыхание природы". Каково? Нет, господин Свистоплюшкин, каково?!

Порыв ветра как раз овеял собеседников из-за неплотно прикрытой двери. Купец притворил ее получше. Меж тем князь по новой наполнил рюмки, не переставая жевать и болтать:

– Или вот еще: "Душ придает телу свежесть и бодрость". Как необычайно точно подмечено, не так ли, господин Свистоплюшкин? А вот анамнясь кучер мой депешу в порт возил, так он знаете что сказал, когда в усадьбу воротился? "Пребывание у моря вызывает восторг". Клянусь вам, прямо вот так вот и сказал! Баечник Великий в свидетели! Так я его за это полушкой одарил, а слова-то его в книжечку так-таки и занес.

Да уж, каких только не было увлечений у подданных Старшого Баечника! По большому счету, собирание байканского народного фольклора, каким увлекался господин Утютюсюсюевич, было делом вполне мирным и делало его куда более приятным сотоварищем, чем боярин Бичеватенький. Этот-то уж непременно сразу пошел бы на поиски пива, затем байканок, а после – драки. Тем более что сабантуйщиков в поезде было более чем достаточно. Но княжеская несдержанность в речах сводила на нет все прелести его хобби. Насколько милее был бы в попутчиках господин Шкафомордин – сидит себе за пяльцами и иголочкой вверх-вниз, вверх-вниз!

... Золотые слова, господин купец. Бриллиантовые! Господин Свистоплюшкин, позвольте, а что же вы манкируете?

Утютюсюсюевич на мгновение перекрыл плотину своего красноречия, дабы приложиться к стакану вермута, отпить глоток чаю и послать на съедение очередной приговоренный к казни огурец.

Не желаю показаться невежливым, купец тоже отхлебнул несколько глотков вермута ("Надо будет прикупить себе в погреба. Интересно, а ежели из него кофтейль с джином сделать, хорошо выйдет?"), и тут за дверью вздрогнул коридор. В смятении выглянув наружу, путешественник обнаружил, что через вагон строем шла парашливомундирная волна сабантуйнобригадщиков.

Купец с отвращением запахнул дверь.

– ... А однажды коровник у нас загорелся. Шум, гам, бабы воют, мужики к реке с ведрами. Меня, натурально, разбудили. Тут, вижу, арба пожарная катит. Бузуи при ей, шланги-помпы как положено. А кузнец мой, как увидел эту зрелищу, так в хохот. "Едут, – говорит, – четыре ветеринара с клистирами на случай пожара". А я, дражайший мой, тут как тут – и в книжечку... Позвольте-ка, милейший, а что это вы дверями так расхлопались? – недовольно поморщился князь, заметив, что его vis-a-vis чем-то обеспокоился.

– Да эти там... ходят, понимаете ли... топочут тут... – пробормотал Свистоплюшкин, опасливо косясь на дверь.

– Ах, дружище, не будьте таким привередой. Сабантуйные бригады есть наша оборона, а также опора и защита от осоцинов, – ернически скривился на диване князь, на мгновенье уподобившись жуку-плавунцу. – А это есть не просто воины, а самые что ни на есть избранники, делегаты то бишь. Делегаты это есть, все спешат они на съезд, хе-хе. В Шутейково он будет происходить, разве вам не известно? Помнится, лет этак с дюжину и меня на съезд такой пригласили...

– Съезд? – перебил князя Свистоплюшкин. – Да нет, понимаете ли, впервые слышу. А что за съезд такой?

– Ну, дражайший, отстали вы от жизни, отстали. Завтра в Шутейково открывается очередной Всебайканский съезд Сабантуйных Бригад. Там они кандидата на выборы выдвигать будут от бригад от своих. Да, так о чем я, бишь...

Свистоплюшкин был весьма далек от политической жизни Байковой империи и всерьез полагал, что бригады являются всего лишь полувоенной экстремистской группировкой, страшно далекой от народа, но никак не политической партией. Лицо его выразило удивление:

– И кому же кандидат их нужен будет? Паре пархатых бузуев да трем спившимся трагикам?

Князь был весьма недоволен тем, что ход его княжеской мысли прерывает какой-то купец.

– Господин Свистоплюшкин! Вы, похоже, совсем газет не читаете. Неудобно даже: столичный житель, а рассуждаете как провинциальный помещик, у которого в его Чучувырловке и телеграфа-то нету. Впрочем, может вам в столицах и не известно, а вот мы в провинции видим, как наши мужики Колпачинского долюбливают. Он же им втолковывает: мы, дескать, за землю родимую, за вас, болезные, против мерзких кровопийц-осоцинов, супротив Елеелина-алкоголика, который их приваживает, землю нашу иноземцам распродаёт... А мужикам что надо – поменьше работки да побольше водки, хе-хе, они уши-то и поразвесили. Заходил и ко мне в имение один такой агитаторишка, да я его быстро прогнал...

– И что же, господин Утютюсюсюевич, кто же на пост метит? Колпачинский? – опять встрял Свистоплюшкин.

– Да нет, уважаемый, он же хитрая бестия. Ему ведь выгоднее в сторонке стоять, а на посту пускай марионетка какая будет. Дерг за ниточку – одно скажет, дерг за другую – другое. А геншут-то, поди, в тени. А как народу надоест эта нудьга, быстренько его сменят, другого такого же найдут. Так вот, бузуй этот...

– Кто ж у них куклой этой будет?

– А это они как раз и решать на съезде собираются. Но, между нами говоря, решать тут нечего – решено уже. Есть у них молодец один прыткий. И говорит бойко, и сам из народа – официантом был. Земляк мой, кстати, из свиньянцев тоже. Самогонич его фамилия. Сам он младший, а брат у него еще старший есть...

– Стакашка?!

Глаза Свистоплюшкина выпучились, а по лицу разлилась багровая краска. Утютюсюсюевич, перепугавшись не на шутку, что его попутчика хватит удар и некому будет рассказывать байки на остальной части пути, моментально налил стакан вермута и влил его в купца. Целебные свойства трав не подвели – глаза купца приняли подобающие им положение, цвет лица понемногу стал бледнеть.

Князь перевел дух:

– Ох, господин Свистоплюшкин, ну и напугали вы меня! Ну нельзя же так близко принимать все к сердцу. Не забывайте, сердце лишь одно с рождения до смерти нам дано, хе-хе. А вы, мил друг, так его напрягаете. Прилягте вот лучше, колбаски пожуйте, чаек с вермутом попейте, а я вам еще un couple des evenmentes cocasses расскажу. Как-то раз господин Пустобрехов, фершал наш уездный...

Купец откинулся на мягкую подушку. На уездного фельдшера князя Утютюсюсюевича ему было начхать с высокой колокольни. Он весь еще был во власти пережитого стресса. Нет, этого быть никак не может! Абсурд! Ересь!! Стакашка, рыбьеглазый Стакашка, "чаво изволите" из "Дикого Аула", у которого мозгов не больше, чем у Борьки господина Жирополного – кандидат в Старшие Баечники?! Бредятина какая-то! Да кто ж его выбирать-то будет? Ни один человек в здравом уме и твердой памяти никак не может сказать: "Да, я хочу, чтобы этот слизняк управлял мной и всей Байковой Империей". Колпачинский – ну это еще понять как-то можно, этот хоть говорить убедительно умеет – генерал, и то сказать. Но Самогонич!.. Решительно, с нашей доброй страной происходит что-то совсем неладное, если такие проходимцы, как этот пакостник, имеют наглость не только заикаться о чем-то, но и претендовать на главный пост. Впрочем, утешал себя купец, может все это пустое, мало ли что трепливый Утютюсюсюевич намолоть может. У него ж язык что помело, да и его мнение – это еще не мнение всего байканского народа. Народ – он умный, сам во всем разберется...

– ...Поразительно, как наш народ гармонирует с природой! Вы только взгляните, дорогой Свистоплюшкин, на эти пространства. Какая все-таки у нас чудесная земля, право слово! – это князь за очередной рюмкой вермута обратился к окну, где и нашел новые темы своим повествованиям. Поезд как раз ехал вдоль побережья, и пытливый ум свиньянского дворянина привлекли корабли, стоявшие на рейде. – И вот что странно, милейший купец. Вот корабли – они ведь железные, а не тонут тебе, и все. А попробуй паровоз заставить плыть – в момент ко дну пойдет, вот ведь как. Так мало того, что железные, они еще и песком доверху насыпаны. А все одно плавают. Да, есть многое на свете, друг мой милый, что ни поймешь, как ни чеши затылок, хе-хе. Хорошо сказал! Правда, не совсем в рифму, но суть-то уловил…

Вермут все же немного расслабил купца, но вместе с тем и пробудил в нем дотоле мирно спавший аппетит. Проснувшись, тот накинулся на купца, и последнему ничего не оставалось делать, как броситься на остатки трапезы, разложенные князем на столике.

– Что, вермут закуски потребовал? – усмехнулся тот. – Да уж, у него норов такой. Вермут хорошо летит, возбуждает аппетит, хе-хе. Впрочем, я что-то похожее уже говаривал...

Купец немного перекусил, приложился к вермуту и запил его чаем. По окончании процесса он почувствовал себя совсем хорошо, снова откинулся на подушки и прикрыл глаза. Голос князя, смешиваясь со стуком колес, теперь слышался усыпляющей музыкой. "Туктук-туктук... Раньше жили – слезы лили, нынче живут – счастье куют, хе-хе... Туктук-туктук... Что все твои одеколоны, когда кругом одни колонны, хе-хе... Туктук-туктук... Держаться партии народной и современно и доходно, хе-хе... Туктук-туктук... Туктук-туктук..."

Похоже, купец под эту музыку действительно задремал, ибо когда он вновь размежил веки, за окном уже смеркалось. В купе было непривычно тихо – господин Утютюсюсюевич отсутствовал.

Чай и вермут внутри купца все настойчивее просились наружу. Он робко высунул голову в коридор, но и там, к счастью, князя не наблюдалось. Свистоплюшкин встал и пошел по коридору к заветной двери в его конце. К неудовольствию, вожделенное место было уже абонировано и не оставалось ничего иного, как предаться ожиданию.

Господин Свистоплюшкин вышел в тамбур. Из-за неплотно прикрытой двери ближнего купе доносился шум и дым. Там двое бородатых господ играли в азартную игру, много куря и ругаясь. Купец приоткрыл окно и встречный ветер, приятно обдув чело нашего путешественника, унес все ненужное прочь. Экспресс летел в наступающую ночь все южнее и южнее, с каждой минутой приближая своих пассажиров к их целям. Князя Утютюсюсюевича он спешил доставить к семье, господина Колпачинского – на съезд, купца Свистоплюшкина на конгресс... Кто-то ехал на свадьбу, кто-то – на похороны, кто-то в гости, а кто-то, напротив, возвращался домой. И все эти полтысячи человек, объединенные на несколько часов стальным телом состава, неслись вперед во времени и пространстве, не подозревая, что их Байковая Империя, Великая Очень, тот Бивень, который они знали и любили, доживал последние дни, и совсем уже скоро все они проснутся в совершенно другой стране...

Дверь клозета щелкнула и раздался до боли в голове знакомый голос:

– А, вы уже проснулись, дражайший! Отдохнули, надеюсь, отошли? И немудрено: лучшее лекарство – сон, хвори все изгонит он, хе-хе, как фершал наш говаривал. Да вы уже знаете о нём: подлец, каких мало. Давеча вот борова кастрировал...

Свистоплюшкин блохой скакнул в освободившееся помещение и захлопнул дверь с одной только мыслью: не выходить отсюда, пока князь не доберется до дома.

Продолжение: http://proza.ru/2008/02/14/360