Игра 9

ОКТЯБРЬ. ГОСПОДИН МУХОБОЙКИН. ВОДКА

Прообразом первых байканских газет считаются летописные хроники о жизни и деяниях Великого Баечника (ЖиД ВелБа), писавшиеся Оявриком еженедельно в течение всей его жизни и распространявшиеся среди его сторонников. Впоследствии на их основе была создана знаменитая инкунабула "ЖиД ВелБа". Первую печатную газету учредил император Фозэ III. Она носила название "Правдивые сведения обо всех важных и немаловажных событиях, во всех частях Байканской Империи, Великой Очень случившихся" и выходила под непосредственным контролем императора. Под названием "Сведения" эта газета существует и поныне. Среди наиболее влиятельных и популярных газет Бивня сегодня следует упомянуть "Правду Баечника" (орган партии Баечника), "Истину Энциклопии", выражающую мнение партии Энциклопии, а также независимый историко-художественный еженедельник "Байканский рай"...
«Байканская пресса как символ прогресса»

Статуя Великого Баечника была изрядно изгажена испражнениями бдечо. Пожалуй, даже более чем изрядно. Бронзово-зеленое редколесье Отца байкан почти не просматривалось под толстым белесым слоем помета, за долгие годы покрывшего чело монумента. Человек, склонный к мистицизму, возможно увидел бы в сей массе некое подобие чжибчжоу – священной шапочки, что свиньянские шаманы надевают при отправлении особо таинственных тусовок. Наоборот, купцу-пройде (классическим экземпляром такого рода был господин Шкафомордин), умеющему делать деньги даже из воздуха (на чем он, собственно, и сколотил свой первый миллион), тут же пришла бы идея устроить грандиозное шоу по очистке памятника от неподобающих его статусу наслоений, содрав за это деньги, как из городской казны (за очистку), так и с зевак (за просмотр), заодно создав себе рекламу, а собранный таким манером помет втихаря продать куда подальше – в Кантамалию там или в Чукочаку – в качестве удобрения.

Господин Свистоплюшкин был далек от такого оголтелого практицизма, и еще дальше был он от мистицизма. Глядя из окон холла престижного небоскреба "Эмпайр Стейт Бивень" вниз, он размышлял совсем о другом: "И что за твари непоседные эти бдечо! Нет бы им гадить куда в укромное местечко, так нет же, понимаете ли, обязательно памятник оскорбить надобно им. Нехорошо это, надобно прекратить бы как". Впрочем, как именно это прекратить, купец, увы, не знал.

Внутрь стеклобетонного творения архитектора Слабосильного господина Свистоплюшкина завело отнюдь не нелепое желание потаращить отсюда глаза на помет бдечо. Нет, купец преследовал гораздо более практические цели. Ему было необходимо дать небольшое объявление о фьючерсных контрактах под нынешний урожай в Нюсиса-Угау. После отказа господина Кабысдоха в сотрудничестве наш герой был поставлен в затруднительное положение. С одной стороны, с уходом основного реализатора рынок в Гордевропии теперь был почти не охвачен, что развязывало руки конкурентам. С другой же, нынешний урожай в Нюсиса-Угау, как проницательный читатель уже знает, случился таким, что почти неизбежно было затоваривание рынка и резкий спад цен. Посему господин купец был очень озабочен сбытом товара и решил дать свою рекламу в газету "Байканский рай", редакция которой размещалась именно в этом здании.

За окном начинал моросить небольшой дождик, очень характерный для октября в Кукуеве. Вскоре туман, наползший с моря, совершенно стушевал весь кругозор. Лишь лысина статуи горделиво белела среди непроглядной хмари. Откуда-то сверху на нее слетела толстая бдечо, мерзко крикнула: "Чжоцз!" и добавила к пометной шапочке новую каплю. Свистоплюшкин отвернулся от окна и пошел по коридору к искомой двери.

В редакции историко-художественного еженедельника "Байканский рай" царил обычный для таких мест творческий бардак. Во глубине комнаты, за столом, осаждаемым бумажными армиями, подобно великому Мамону, восседал самый главный редактор господин Пузочесов, человек большого веса как в журналистике, так и в прямом смысле. В нем всего было чуть больше нормы – процентов этак на десять: и доброты, и килограммов, и раздражительности, и эрудиции, и пустозвонства, и обаяния. Именно эта смесь не в последнюю очередь и помогла господину Пузочесову за короткое время вывести еженедельник в разряд наиболее популярных в Бивне, не скатываясь к желтым сплетням, но и не уходя в витиеватую заумь. Она же способствовала тому, что и у "Рая", и у его редактора возник немалый круг недоброжелателей, в том числе и в горних сферах байканской политической жизни. Но несмотря ни на что, а скорее вопреки всему, еженедельник под чутким руководством господина Пузочесова пользовался уважением самых широких слоев населения империи, в первую очередь людей неординарно мыслящих. Поэтому и в редакции постоянно можно было встретить самых неожиданных посетителей.

Кроме Мамона, вошедший Свистоплюшкин увидел его заместителя, ответственного секретаря господина Редколесникова, который внешне являл собой полную противоположность своему начальнику. Он был высок, худ, лыс и сходен с протершейся шваброй, поставленной вверх щетиной. Однако огромный интеллект, таившийся под соответствующих размеров лбом, скрывал в нем одного из лучших поэтов Бивня. Также тут обитал еще один молодой сотрудник, совершенно незнакомый купцу, строчивший что-то черновое. На рассмотрение этой сцены купцу было отведено около четверти минуты, по истечении которых Мамон, не отрывая взгляд от бумажных полчищ, приветствовал вошедшего возгласом на одном дыхании:

– Подите прочь bigree я работаю ах это вы дружище заходите.

Это совсем не было проявлением неуважения с его стороны, но всего лишь обычным для главного стилем общения. К несчастью, господин Свистоплюшкин не был знаком с редакторскими причудами. Приняв сие восклицание за чистую монету, он готов был уж ретироваться, когда Редколесников, обернувшись, радостно воскликнул:

– Привет, дед! Сколько лет, сколько зим! Что привело тебя к нам?

Попутно отметим, что слово "дед" в устах г-на Редколесникова не имело никакого отношения к возрасту его собеседника. Оные, его разумением, делились на две взаимоисключающих категории – "деды" и "дети", не столько по возрасту, сколько по жизненному опыту или же просто личному отношению к данной персоне.

Обоих старших журналистов купец немного знал, ибо те частенько бывали на различных презентациях и прочих публичных мероприятиях. Он ответил вполголоса, дабы не тревожить главу кабинета:

– Да вот, уважаемые господа, мне бы, понимаете ли, рекламочку тут у вас напечатать потребно насчет того, какой у меня товар отменный и все такое прочее. Урожай в Нюсиса-Угау ну прямо небывалый, да вот со сбытом проблемы. А время-то, знаете ли, идет себе. Боюсь, как бы в убыток не впасть.

Ответсек понимающе кивнул.

– Если ты, дед, насчет рекламы, то это к мадам Тарабаркиной. Она у нас этим делом заведует. Выйдешь в коридор, так этажом ниже прямо дверь и будет. Там она и есть.

Мамон же, не отрываясь от бумаг, добавил:

– А как пообщаетесь с ней, то снова к нам загляните. У нас как раз чай поспеет, а я полосу в набор сдам. Паузу выдержим, тогда и побеседуем по душам – de l'un et de l'autre. Bon ? Тогда ждем-с.

Свистоплюшкин решил воспоследовать этому резонному предложению ("В конце концов завести знакомство накоротке со столь влиятельными людьми не помешает"). Так что когда купец вернулся в редакцию, несколько приподнятый после общения с высокоэротичной мадам Тарабаркиной, на столе г-на Пузочесова посапывал желтый чайник, удовлетворенный собственной горячностью, г-н Редколесников с поразительным проворством нарезал округлые ломтики сыра и колбасы на тарелочки, а юный сотрудник мельтешил тут да там, создавая видимость помощи. Все говорило о том, что в редакции еженедельника "Байканский Рай" шла подготовка к пополуденной трапезе.

Господин Свистоплюшкин несколько растерялся при виде столь деятельного участия сотрудников газеты в сем событии. Он даже не подозревал, что ритуал обеденного принятия пищи является чем-то столь священным для обитателей этой комнаты в "Эмпайр Стейт Бивне". Некоторое время купец даже колебался, стоит ли ему разделить это священнодействие с богоравными сотрудниками "Байканского рая". Из положения неустойчивого равновесия его вывел возглас господина Редколесникова:

– Дед, да что ты чучелом стоишь? Раздевайся, присаживайся, сейчас чаек попьем.

А господин Пузочесов присовокупил:

– И чаек, и кой-чего окромя. Ну-те-с, господин Очеркиркин (это относилось уже к вьюношу, с деловитым видом сновавшему по кабинету), закрывайте же дверь!

Вьюнош двинулся было исполнять приказ, но тут в дверном проёме засверкала седина, спутать которую не было возможно ни с какой иной, ибо принадлежала она г-ну Мухобойкину – купцу, по праву заслужившему титул одного из самых нудных в Бивне. При виде его г-н Очеркиркин тихонько сплюнул сквозь зубы, г-н Редколесников пробормотал: "Мухобойкин, vieux birbe, quel mamon t'a emporte!? ", а Мамон, мотнув головой, закричал:

– Va-t'en au Gadspide ! Куда тебя прет?! Обед у нас, не видно, что ли?

Но Мухобойкину, похоже, не впервой было посещать Мамоновы покои, ибо он, слащаво улыбаясь, немедля ответствовал:

– А я как раз бутылочку захватил. Вот и кстати будет!

После чего даже прямолинейный господин Пузочесов примирительно сказал:

– Ну уж присаживайтесь. За столом и о деле поговорим. Вы ведь не без дела заглянули в нашу обитель, не так ли, господин Мухобойкин?

– Не без дела, – согласился господин Мухобойкин и уселся на стул, ловко подставленный под его седалище услужливым господином Очеркиркиным. Слева от него разместился редактор, напротив ответсек, справа литсотрудник, а место в самом углу досталось Свистоплюшкину. Стараниями двух предпоследних господ на столе красовался свежевскипевший чайник, пара тарелок с нарезанными на них сыром и колбасою, третья – с хлебом, а также пятерка чайных чашек и соответствующее количество рюмочек, именуемых "полтинниками". Данный натюрморт дополняли две бутылки горилки – одна "Кукуевская", извлеченная Мамоном со дна одного из бездонного ящиков собственного стола, другая же "Байканская" (бутыль фигурная) которую принес господин Мухобойкин.

Итак, к обеду все было готово. Господин Редколесников с усилием повернул ключ в замке, огородив общество от новых нежелательных посетителей, и началось пищепринятие.

Мамон, как и положено повелителю богов, предварил трапезу вступительным словом. Скульптурно нависши над столом, он изрек:

– Les bon camarades , мне крайне жалко Великого Баечника. Вы спросите меня почему? И я вам отвечу. Мне крайне жалко Великого Баечника по вполне конкретной причине. Задумайтесь над простым, но крайне важным фактом: ведь Баечник наш Великий не знал ни строчки наизусть из "Каззуара", не имел ни малейшего отношения ко грядущему падению курса ырыызууса относительно полушки и даже не помышлял о том подвиге, что совершит Глеб XI Херомантид. Но все это, mes amis , не помешало ему стать Великим Баечником, быть им, и за это...

Тут Мамон прервался, обративши свой пыл на вьюноша:

– А, кстати, господин Очеркиркин, уж не позабыли ли вы закон наших газетных джунглей?

Господин вьюнош смешался:

– Да, в общем-то... – протянул он, растекаясь ртутью по полу, – да как-то...

Но Мамон был неумолим.

– А коли вы позабыли, то я вам его напомню, – назидательно, но жестко, как и подобает богам, изрек он. – Закон же наших газетных джунглей гласит: наливает самый молодой. Да-с, le plus jeune , господин Очеркиркин!

Тот окончательно смешался. Сейчас он был сходен с кляксой жидковатого вещества, неосторожно пролитого кем-то из богов на пол редакции, над которой нависла угроза половой тряпки. Купец искренне пожалел несчастного и расторопно налил в стопки страждущим. Мамон, сурово насупонив брови, сказал ему:

– Господин Свистоплюшкин, не стоило бы вам лишать господина Очеркиркина его законной привилегии.

Оглядел взглядом синклит:

– Однако же содержимое наших чаш есть субстанция жидкая и к хранению в отверстых емкостях относящаяся отрицательно. Donc, monsenieurs ! Подводя итог по первому вопросу повестки дня и выражая общее мнение, я заключу: настала пора выпить! Давайте же выпьем pour Baetchnik Le Grand et pour l`Encyclopaeia !

Все встали, чокнувшись, осушили емкости, сели и закусили, причем литсотрудник, проглотив полтинник чуть ли не с рюмкой, начал жадно пожирать колбасу, сыр и хлеб, как конь пожирает овес опосля стомильного пути. Мухобойкин же долго нюхал жидкость длинным носом, цыкал зубом, прищуривал глаз – то правый, то иной – и, наконец, выпил, сотворивши на лице своем гримасу удовольствия. Удовлетворенный, он щелкнул языком и констатировал:

– Дьявольско зелие, однако ж и без него никуда.

– Это вы, господин Мухобойкин, совершенно правильно изволили отметить, – согласился с ним ответсек, – да уж не мы его придумали, не нам и отвечать.

– А, кстати, милейший, – подал голос Пузочёсов, – а по какому делу мы удостоились чести вашего визита? Изложите-ка – момент, я чувствую, настал.

Мухобойкин тотчас же весь собрался, подтянулся и стал чем-то неуловимо сходен с удавом, увидевшим перед собой сразу четырех кроликов. Свистоплюшкин почуял: сейчас начнется. И был прав.

– Да, да, уважаемые коллеги, именно так. А решение обратиться к вам возникло у меня, ибо вы, как ни одна иная газета в нашем многострадальном Отечестве, заботитесь о процветании и благосостоянии оного. В этом наши с вами взгляды сходны донельзя. Вы же знаете, как я душой радею за улучшение жизни байканского народа. В последнее время, милостивые государи, меня весьма привлекла проблема неконтролируемого размножения свинского поголовья на просторах нашей любимой Отчизны.

– Ну, это уж вам скорее с господином Жирополным стоит побеседовать, – пробурчал Мамон. При слове "коллеги" редактора слегка передернуло. Седина меж тем продолжала:

– Я, как истинный байканин, не смог смолчать, посему написал по этому поводу гневную статью. Однако эти презренные подзаборные листки, – Мухобойкин вздрал к небесам нечистый палец с поломанным ногтем, – я разумею "Правду Баечника" и "Истину Энциклопии", стелясь пред власть имущими, отказали мне в праве на публикацию.

– Известное дело, желтая пресса, – прокомментировал Пузочёсов, – ну а мы-то тут при чем?

– А при том, – увесисто сказал Мухобойкин, – при том, господа, что вы, ежели память меня не подводит, литературное издание ведь?

– Суждение ваше близко к истине, – согласился господин Пузочесов.

– А помните ли вы, милостивый государь, что вы сказали мне, когда я имел честь предложить вашей газете статью о повсеместной замене в питании байкан свиного жира казуаровым?

– Разумеется, дорогой. Ответом моим было, что мы принимаем лишь высокохудожественные материалы в прозе либо же стихах, ибо мы прежде всего рупор байканской интеллигенции, – уже менее воодушевленно ответил Мамон, явно не понимая, к чему клонит его собеседник.

Господин Мухобойкин расцвел.

– Именно! Каюсь, тогда я обиделся на вас, но по недолгом раздумии понял, что вы были совершенно правы. И вот сегодня я принес на ваш суд стихотворно исполненный памфлет на тему "Кто угрожает здоровью байканской нации и что с этим делать". Вот, господа, послушайте.

И, не давая опомниться благородному собранию, он достал из портфеля потертую папку и начал заунывно тянуть:

В последнее время я сам замечаю:
Свиней нонче много в стране развелось
И я, как простой житель Бивня, считаю,
Что надо пустить по стране паровоз...

Ответом было всеобщее недоуменное молчание. К счастью, во время этих литературных чтений литсотрудник догадался наполнить бокалы, лишь осушив один из коих редактор обрел дар речи (впрочем, даже не родной, а гордевропской):

– Mais, mon gentil messier, longtemps se prodige de technique n`est plus la gran nouveaute !

Остальные последовали за вождем.

– Да, вообще-то паровозы вошли в употребление аккурат после Первого Шутовского нашествия, – тогда согласился с ним заместитель.

Наш купец никак не мог ухватить сути дела, поэтому и потянулся за сыром, где столкнулся руками с Очеркиркиным, который на продолжении беседы безостановочно истреблял все, что было в пределах его досягаемости.

– Но нет, господа, послушайте же дальше. Это ведь все просто, как Энциклопия, – ответил стихоплёт, роясь в папке. – Мамон побери, где же продолжение? А, вот, извольте:

...К тому же дорога должна прекратить
Бесчинства, разоры, что делают свиньи.
Свиней тех должон распугать машинист.
В момент разбегутся скотины от линии,
Не выдержав громкий пронзительный свист.

– Любопытно, милейший, любопытно, – проворковал Мамон, – и чь-то же?

Надобно отметить, что главный редактор "Байканского рая" выговаривал это словечко крайне своеобразно. Согласно правилам байканского произношения, словцо это читалось как "што", хачинский диалект отличался грубоватым «чо», но господин Пузочесов делал акцент именно на смягчённом "ч". Эта особенность произношения придавала говорку главреда пикантную изюминку.

Голодный вьюнош меж тем расправился с последним овалом колбасы и переметнул свои силы на пока еще сопротивлявшийся сыр. Увидев сие безобразие, господин Редколесников прикрикнул на молодого сотрудника:

– Дите! Я начинаю звереть! Ты что это, в столовую сюда пожрать пришел? Наливай же, дите, наливай скорее, не из голодного, чай, края!

Очеркиркин, давясь куском сыра, откупорил фигурный сосуд и тряскими руками разлил по рюмкам. Господин Свистоплюшкин почувствовал некоторое кружение в голове. Хотя, как проницательный читатель знает, его нельзя было отнести к разряду тех хлюпиков, которых развозило уже после первой рюмки пива, однако такие дозы за столь непродолжительное время были великоваты даже для закаленного купеческого организма. "По последней, да и пойду, – подумал наш купец, – тем более что и неудобно как-то, без ничего ведь пришел". Хотя купец, как известно, не был против пропустить рюмочку, но напиваться за счет таких уважаемых господ ему было неудобно.

Тем временем вождь племени Байканского Рая обнаружил, что его фиал вновь полон. Он бережно подъял сосуд, задумчиво повращал и изрек:

– Господа! А знаете ли вы, о чем я сейчас подумал?

Сделал многозначительную паузу и продолжил:

– Вот ведь мы уже полвека прожили после окончания последнего Шутовского нашествия. Жизнь у нас, слава Великому Баечнику, наладилась. Мы с вами, все тут собравшиеся, люди не бедные. Да-с, не бедные! Каждый трудится в меру своих способностей, чь-то отрадно. Однако!

Театрально поднял вверх указательный палец руки, свободной от фиалодержания и вновь продолжил:

– Однако никто из нас не смог додуматься до столь многообещающего способа приложения железнодорожных магистралей к улучшению жизни байканского народа. Никто, кроме нашего многоуважаемого гостя господина Мухобойкина. Так выпьем же за великого изобретателя из рода байкан, коий осчастливил наше узилище своим присутствием! Да сдвинем же, други, наши кубки во честь господина Мухобойкина и да опорожним их до дна!

Газетное общество чокнулось рюмками и отправило содержимое внутрь себя. Господин Свистоплюшкин решил схитрить и выпил лишь половину, на что господин Редколесников добродушно усмехнулся:

– Ты, дед сразу можешь и не пить, но до следующего разу чтобы ничего не осталось. Да ты закусывай, закусывай, а то наш проглот все слопает! Вечно он у нас без денег сидит.

Последнее относилось к господину Очеркиркину – он уже был близок к победе над сырными полчищами. Мамон меж тем, пригубив содержимое рюмки зеленого стекла, вновь повертел её меж пальцев, прищурил один глаз, другим взглянул на Мухобойкина сквозь зелень змия и задал тому каверзный вопрос:

– Так чем там у вас завершаются эти сношения паровозов со свинским племенем?

– Но, господин хороший, зачем же так грубо? – не понял тонкого редакторского юмора Мухобойкин. – Никаких там сношений и в помине нету, засим мораль ее такова.

Он поправил съезжающие на нос очки и зачитал с видом триумфатора:

Свиней, что от страха на месте подохнут,
Крестьяне на мясо себе заберут.
Повесят свинину – пусть вялится, сохнет,
Потом на базаре ее продадут.

Все это должно принести избавленье
От буйства свиного по нашей стране.
Торговцам – барыш, а гурманам – соленья,
Богатство народу и прибыль казне.

Господин Мухобойкин снял очки и оглядел сидевших за столом.

– C`est excessivement impayable ! – процедил господин Редколесников, упершись взглядом в дубовый стол. – А пароход, дед, пустить ты не пробовал, ась?

– Ваши шутки, господин Редколесников, здесь, а потому неум-местны, – начав заикаться, отвернулся господин Мухобойкин. – Речь, г-господа, идет о деле, жизненно небес-полез-ном для всей нашей И– (тут он икнул) -мперии.

– Pas possible? Je pense, il faut boire pour ca ! Не так ли, господин Мухобойкин? – как ни в чем ни бывало, спросил Мамон.

Мухобойкин, похоже, начинал пьянеть. Глаза его подернулись мутноватой поволокой, в углу рта сверкнула капелька слюны, речь приобрела характерное дрожание:

– В-вот-вот, г-господа, в-вы н-начинаете у-лав-ливать с-суть необхо-димости этого проекта д-для н-нужд И– (тут он опять икнул) -мперии. Я чувс-ствую, что есть еще в стране силы, с-способные с-сплотить с-страну. Я разумею, г-господа...

Купец насторожился: разговор приобретал интересную ему окраску.

– Нас, я думаю? – неожиданно подал голос Очеркиркин.

– М-молодой ч-человек, – строго прикрикнул на него икающий старикашка, – м-меня н-не инте-ресует, что вы думаете. Я разумею н-наши вели-колепные с-сабан-туй-ные б-бригады в-во г-главе с вели-колеп-ным геншутом К-к-кх-кх-кхе-кхе...

Он поперхнулся, закашлялся, зашатался и наверняка бы упал, коли не стул, мастерски подставленный Свистоплюшкиным под его задницу.

Тем временем знамя речи из рук павшего Мухобойкина подхватил Пузочёсов. Он взял флакон с "Кукуевской" и в очередной раз заполнил рюмки.

– Итак, господа, позвольте мне продолжить речь нашего сотрапезника, столь прискорбно прерванную им. Да, действительно ("Девствительно", – послышалось Свистоплюшкину), в байканском обществе в последнее время появились некие силы, использующие байканскую национальную идею, как флаг, вымпел и, если хотите, жупел...

– Не хотим! – пронзительно заверещал со своего места откашлявшийся, но уже совсем пьяный Мухобойкин, но легкий шлепок Редколесникова пресек это поползновение.

– Да-с, господа, жупел. Но я хочу сказать другое: наш еженедельник никогда (je souligne – jamais !) не поддерживал экстремистские тенденции, в какую бы форму они не рядились.

Седой пьянчуга снова порвался что-то сказать, но под Мамоновым взглядом безвольно застыл на стуле восковой куклой.

– Да-с, господа, – присоединился к начальнику его заместитель, – мне думается, что наш народ достаточно разумен, дабы отличить зерна от плевел. Я не отрицаю, что осоцины в последнее время в нашей стране действительно что-то уж больно активно стали поднимать голову. Сela me tres deplait . Бивень – земля, освященная сошествием на нее Великого Баечника, и на ней должен жить народ Великого Баечника по его заветам. Но зачем же осоцинов под одну гребенку стричь? Ведь еще Великий Баечник говорил "От каждого по споспешествованиям". Есть ведь и среди осоцинов талантливые, и среди байкан бездари. Человека надо судить по тому, что он делает, а говорить все мастаки.

Ответственный кивнул и продолжил:

– И мы с вами, господа литераторы, я уверен, выпьем этот тост действительно за здоровье и процветание байканской нации, за успехи ее в мировой литературе, за наш всеобщий успех, никак, однако, не зависящий от кучки проходимцев с хачинским шутом во главе...

– А... Бичеватенький... сволочь он.., – невнятно прохрипел Мухобойкин, которого уже совсем развезло. Правда, Редколесников тоже был неплох, поэтому запальчиво отповедал ему:

– Дед, а заткнулся бы ты, мамон тебе ногу за ногу, я о твоем дурне Колпачинском говорю, а не о боярине! Приперся тут и хамит еще!

Он залпом опорожнил бокал, угрюмо взял портсигар и вышел, задымив папиросиной.

– Ну чь-то же, господа, – взял бразды правления Мамон, – notre soiree est finie . У меня еще работа, выпускной день сегодня, а две полосы не готовы. Приходите еще, всегда рады вас видеть, да и давайте за то и выпьем на посошок. Не так, mon jeune ami ? – обратился он к Очеркиркину.

Тот мигом разлил остатки "Кукуевской" по рюмкам, уменьшив дозу старикашке за счет увеличения её в рюмках прочих господ.

Главный редактор газеты "Байканский рай" еще раз повертел в пальцах зельенаполненную рюмку и с некоторым презрением глянул сквозь нее на Мухобойкина, откинувшего седую главу на спинку редакционного стула, и издававшего немелодичные звуки, несколько схожие с жабьим кваканьем, при каждом вдохе.

– Ну, за наше взросление, – заключил Мамон и общество, к которому присоединился вернувшийся с перекура ответсек, дружно выпило. – А этого глубоконеуважаемого мной господина я препоручаю вашим, господин Очеркиркин, заботам. Коль уж он напился, как Елеелин, извольте его довести до ручки омнибуса либо какого иного общественно доступного транспорта, но ни в какой ситуации не оставлять здесь. Ибо тут у нас, как вы изволите знать, не ночлежка, а все ж таки редакция уважаемого издания.

Литсотрудник с плохо скрытым неудовольствием поднялся, пробормотал что-то вроде: "Алкашей сюда приваживаете, а потом на меня их спихиваете", потыкал старикашку для приличия пару раз в плечо, убедился, что это не вызывает никакой реакции и вышел в коридор.

Но тут седовласый предмет спора неожиданно продрал глаза, дико взвился: "Колпачинский – освободитель нации! А вы все осоцины, осоциново отродье, осоцинам продались, осоцинами куплены, вы того... мамон ваш... паровоза не уважаете...", после чего окончательно сник, видимо, полностью вложив в этот импульс

остаток сил, и, обессилев, уронил свой авторитет фасом в тарелку. Только благодаря экстренной помощи господ Очеркиркина, срочно вернувшегося к месту происшествия из коридора, и Свистоплюшкина, за этот день успевшего усвоить, что "le journal est le monde tres particulier " и потому не сильно удивившегося, несчастного удалось вывести из сей диспозиции, столь не соответствующей его положению в обществе. Спасатели отнесли пострадавшего в уголок, уместили в одно из редакционных кресел, головой прислонили к шкапу с умными книгами, и пострадавший, кое-как сохраняя приданную ему форму, счастливо там захрапел, захрюкав, подобно достопамятному Борьке.

За окном вовсю бушевали сумерки. Вечерний ветер рвал дневной туман в клочья и трудолюбиво пытался запихнуть их в незаклеенные щели окон. Окна дрожали, дребезжали, но стойко сопротивлялись насилию. В редакции независимого историко-художественного еженедельника "Байканский рай" подходил к концу очередной трудовой день. Зажгли свет. Господин главный редактор Пузочесов склонился над макетом очередной полосы. Господин ответственный секретарь Редколесников собрал до кучи все чашки с тарелками и пошел их мыть, к чему господин литературный сотрудник Очеркиркин после небольшого препирательства также приложил некоторое участие. Господин пьяница Мухобойкин препротивно храпел в уголке, пускал слюну из края рта и, похоже, видел очередной сон из серии "Переустройство Байковой Империи, Великой Очень согласно взглядам на сей предмет господина Мухобойкина", в котором сабантуйные бригады играли роли явно не второго плана. Господин же купец Свистоплюшкин, посидев немного и собрав в кулак постоянно разбегающиеся от него мысли, попрощался с гостеприимными хозяевами и, держась за стеночку, пошел к выходу, думая о неприятной погоде, имеющей место быть на улице, и о не более приятном объяснении с мадам Свистоплюшкиной, имеющем место быть дома.

Ежась под пронизывающим ветром, он вышел на площадь. Лучи прожекторов, дробясь в густом тумане, создавали вокруг статуи Великого Баечника ореол святости. Купец зачем-то глянул вверх, вздохнул и застучал каблуками по мостовой в поисках свободного экипажа. В ушах его изрядно шумело. Впрочем, это могло быть от ветра.

http://proza.ru/2008/02/14/362