Акт

Екатерина шла к дому и радовалась теперь у них, наконец, две машины. Ванька может катиться, куда ему вздумается, а она поедет по своим делам. Закончилось это бесконечное занудство с взаимными доказательствами, кому сегодня машина больше нужна. Входя в подъезд, она не смогла не заглядеться на свою, подчёркнуто она посмотрела, свою тачку.
Экстерьер шикарный. Это уже не о машине, навстречу ей шла собачка неизвестной породы, но страшно дорогая по неуловимым признакам. Поздоровались, разошлись. Не с собачкой, разумеется. Дом у них с Ванькой теперь есть, обставлен, наконец, и можно зажить в своё удовольствие. Одна проблема, кругом в долгах.


Ваньке хорошо, он работает всё время, ничего вокруг себя не видит, а мне каково. Екатерина глубоко, прерывисто вздохнула, да тяжело. Зарядила кофейную машину по специальной программе, только для неё предназначенной и только для утра. Когда кофе был готов, она проплыла с чашечкой в самую большую комнату, которую гостиной не называла, и уселась как на сцене, перед огромным окном. Внизу лежал целый мир. Всякие людишки стремились с безобразной поспешностью по своим, разумеется, никчёмным делам, запихивались в автобусы, катились на машинах, вливались в подземную пучину. Дела. Дела были, так себе. Денег папаша больше не даст.


Бог с ними, его деньгами, они своё дело сделали, подняли их с Ванькой. Каким это таким Ванькой, я подняла Ваньку куда захотела, меня, прежде всего, подняли денежки. Подняли, да можно сказать и бросили. Всё было ухнуто в материальное благосостояние. Опять она вспомнила своего папулю. Мужик он был ничего, можно даже сказать хороший. Во всяком случае, с Ванькой, да с разными другими ей периодически попадавшимися не сравнить. Живёт в Эссене, чего-то там делает, денег не просит. Жаль, что и не даёт больше, но проехали эту тему. Надо двигаться дальше самой. Что делать. Выход напрашивался сам собой, но она его делать не хотела. Пока не хотела.


Она допила кофе и взяла красивую записную книжицу в мягком переплёте, выдернула из специальной петельки ручку и углубилась в расчёты. Продолжались они довольно долго, приблизительно ещё две чашечки кофе. Результат вдохновлял на глубокие размышления. Она со смаком почесала под чулочной резинкой ногу, надо было снять дома, но так неохота. Ванька дивидендов не приносил, одни текущие расходы покрывал. Она сама и, это показалось ей естественным, эти самые текущие расходы успешно создавала. Всё сходилось. Результат был как в классическом уравнении, до боли походившем на тождество. Можно было и «Х» туда влепить, но не хотелось. Тождество ей и так не нравилось. Чистый ноль получался. Прибавлять к чистому нулю долги и уходить в чистый минус, опять не хотелось.


Долги надо списать, это точно. Списать больше не на кого, она не в счёт, она же списывает. Понятно, что спишем долги на Ванечку. Оставалась техническая сторона дела. Меняем Ванечку с долгами, на хорошего мужичка с деньгами. Игра стоит свеч. Теперь надо подумать. Совсем менять Ванечку или не совсем. Она немного размечталась, даже раскраснелась немного, прямо девочка, самой смешно. Он ещё ничего, мой Ванечка, очень даже. Почему-то особенно вспоминался в таких случаях ей пьяненький муж, с которым можно было совершенно не церемониться. Уже не надо было охать и ахать, а просто брать за, очень необходимое в таких случаях место и отправлять по назначению. Назначение было серьёзным, трезвому тут не справиться. Улыбка побежала по Екатерининому лицу, и продолжила свой бег всё ниже и ниже. Бег её натянул узенькую юбочку, сморщил её по ходу дела, раздвинул…


Отвлеклась, так отвлеклась, завершила нечаянное расслабление Екатерина выводом. Ах, теперь можно покурить, и Ванечка не будет лезть в голову. Она начала перебирать претендентов на свою освобождающуюся руку. Их было не так много, но главное были. После жестокого естественного отбора, она остановилась на знаменитом театральном режиссере. Главным аргументом при выборе послужил его непочтенно приличный возраст. Ну, да бог с ним, с возрастом. А вы-то думали нефтяной магнат, жди. За ними пол жизни пробегаешь, потом ещё пол жизни с тобой будет веселиться вся его охрана или ещё чего похуже произойдёт. Достойный, старенький человек, обладающий выходом на театральную кассу, со всеми театральными льготами её вполне устраивал.


Дело в том, что она на заре своей юности, а какие её годы, работала распространителем театральных билетов, все механизмы отторжения в карман театральной кассы она знала отлично. Она тряхнула головой, да и не шлюхи мы, приличные женщины, не нужен мне нефтяник грёбаный, желаю в театре сидеть в первом ряду. Нравы театральные также нам приличным вполне подойдут, при старёньком муже. А какой мужчина у них сейчас первым Любовником, лучше раньше времени не думать, а то с режиссёром пролетишь. Всё, решено, начинаем действовать.


Петрович, как я давно не слышала Вас, я не успела Вам выразить своё восхищение последней Вашей работой, какой в жопу работой-то, вот чего ляпаю. Ну ладно, мёда добавим в голосок и пониже его тоном опустим и, чуть протяжно, вальяжно, щекотливо, нараспев, с легкой хрипотцой. Что, забыл о работе-то своей, об актрисулечках неспособненьких, забыл, милый. Так, продолжилось минут пятнадцать. На договор о встрече хватило. Екатерина просто вбежала в комнату, заменявшую ей шкаф, - чем брать-то будем? Всё же мухомор, видел.


Вечер, не поздний, но вечер. Ванечка усталый, по приходе, встречает жену при полном параде и обмирает. Всё в нём колышется и колеблется, по старой привычке он распахивает объятия, делает лицом призывное восхищение и, что получает. Отстань, отстань, отстань, некогда, ухожу, некогда. Разочарованию нет предела, и он от отчаяния упустить жену в роскошном виде ломает кофейный аппарат. Как, кстати, он это сделал, вы представляете. Вход в театр расположен в переулке, нет, не в том самом знаменитом переулке, а ещё в другом, ещё более знаменитом. Речь идёт о настоящем входе, о том, о котором мечтают все театралы, конечно, мы говорим о входе служебном.


Всё здесь по-другому. Не злые бабки на входе, а старичок, с приятной хорошо поношенной театральной внешность, глядит на вас в стеклянную половинку двери и пропускает или, но какое или такой женщине, да ещё успевшей сказать, небрежно так, к Петровичу, я. Позвольте, Ваш плащик мадмуазель (попробуй, скажи мадам). Вот она идёт по подвалу, проходит мимо почти потайной лесенки, ведущей наверх в малый зал, углубляется в бесчисленные переходы и, наконец, попадает в длиннющий коридор. Он ведёт, её ведёт и приводит, опять таки к едва заметной дверце, лишённой правда бутафорского камина. Решительно Екатерина, но не без брезгливости, открывает эту пыль и попадает в фойе.


Фойе, ещё не наполненное гуляющими зрителями, еще не шелестящее восхищенным и ожидающим шепотом, шарканьем, особым театральным кашлем, редким всполохом смеха и четким звуком шлёпающих в раздевалке номерков о полированные стойки. Сейчас совершенно никого нет в фойе. На Екатерину глядят портреты, кажется с осуждением, а сами-то что вытворяли, думает Екатерина в ответ, и идёт по этой тишине дальше. Тишине, наполненной приведениями, всхлипывающими бесшумно и печально. Что интересно, всхлипнуло приведение и всё, а тут нет, чувствуется, что у этого всхлипа, всхлюпа и даже просто гнетущего ветерка, есть свой автор, великий даже автор, ведь там, где живут приведения, не запомнишь, и не будешь повторять, кого попало.


Вот и лестница, хоть светло тут, сверху проникает свет и стекает по мрамору, прямо к её ногам. Легкий подъём и ещё одна рекреация, уже подготовленная к новой ипостаси своей, буфетной. Девочки уже стоят за столами, другие им что-то резаное несут ещё, а вот Екатерине нужно свернуть налево и опять попасть в длинный проход, как же это надоело всё. Тут уже кругом начинаются маленькие ответвления, ведущие в уборные. Екатерина идёт дальше, ей до самого конца и опять налево, боже, тут, словно свет вспыхнул, за поворотом, шум крики, мат, афиши какие-то, словно по воздуху летают. Где летают, туда и надо Екатерине.


В тесной приёмной, всё как в обычном офисе. Нет тут никакого театрального шарма, прошли навек те времена. Снимай, подлец, такой сякой, замшевый, я тебя за репортера принял, снимай жилет свой с карманами и чтоб до спектакля в твоей бороде не видел, истреплешь реквизит, показать он хотел, здесь драма, не цирк, а драма. Ладно, не шуми Петрович, дай на водку, немного ведь прошу у тебя, всего пятьсот, уже жалко, для мастера, свинья ты Петрович, не ожидал от тебя, притворился ещё, что не узнал меня в бороде. Как из запоя привозить прямо на спектакль, ты всё находишь, и где живу, и денег на доктора, а когда душа полыхает, не можешь войти. Куда мне входить, катись, сказал, не получишь, будь мужиком до премьеры. Свободен.


Всклокоченный Петрович, на себя не похожий, но видно, что не очень-то расстроенный, больше так для куражу, вывалился из своего кабинета. Расплылся Петрович мгновенно, расшаркался, ручку схватил, другой прихватил и повёл, повёл, хорошо не так далеко, как Екатерина уже прошла, а всего лишь в кабинет свой. Петрович вел себя хорошо, то есть повёлся. Однако, чем ближе к вечеру, уже настоящему позднему, всё больше сомнений закрадывалось в её душу. Всё меньше ей нравились театральные порядки, всё меньше нравился добрый молодец Петрович. Когда же она совершенно разочаровалась в удобстве откидного стула, который предоставил ей режиссёр, для лучшего перворядного ознакомления с его шедевром, пришло, наконец, время разочароваться в своём плане.


Всё меньше ей казалось таким значительным материальное благосостояние, всё больше она склонялась к духовному общению со своим любимым пьяненьким Ванечкой. Как же полезно ходить в театр, мои дорогие, тут такие высокие мысли появляются, да о чём, самом простом. Особенно о простейшем Ванечкином так быстро, при виде Екатерины возвышающемся предмете, таком простом и понятном, таком притягательном. Как полезно послушать эти немыслимые, а теперь и совершенно уже не нецензурные выкрики, не пьяного Ванечки, а какого-то пьяного в дрезину мента, в на голое тело наброшенном кителе. Какое благотворное впечатление производят на зрителя люди, прыгающие на кровати и пытающиеся при этом знойно шутить. Тускло и не интересно всё это, господа, когда есть с чем сравнивать.


Ектерина легко встала, расправила юбку, и гордо двинулась через весь зрительный зал искать, где остался её плащ. Она несколько раз ещё увернулась от шальных личностей, которые носились по проходу во время всего действия, изображая какой-то его элемент. Потом проникла через потайную дверь в коридор и, когда уже выходила из него, то в полной темноте стекавшей к ней под ноги по маленькой лестнице ведущей вверх в малый зал, увидела одинокую полупрозрачную подсвеченную внутренним светом фигуру, галантным жестом указывавшую ей направление на выход. Она вежливо фигуре поклонилась и проследовала мимо. Впереди ей предстоял акт верности, возможно, что и до гробовой доски.