Апрель. Воздушные замки

       Пришла весна. Я скорее чувствовала ее в каком-то необыкновенно-сладком привкусе воздуха, нежели видела в окружающем унылом пейзаже грязно-серого снега и голых деревьев.
       Первого апреля еще лежал снег, в моем любимом парке дорожки то покрывались неровным слоем льда, то раскисали в хлюпающую под ногами кашу из песка и снега. По традиции это воскресенье было днем смеха, я же никого не собиралась разыгрывать, наивно полагая, что останусь неразыгранной и сама. Мы с девчонками, как всегда, в гордом одиночестве прошли по магазинам, прогулялись по главной улице и парковым дорожкам. Около семи Жене позвонили пацаны. Мы договорились о встрече у качелей, но, кроме меня, никто не горел желанием их видеть. К тому времени пацаны нам наскучили, что, по-моему, было взаимным. Обе наши компании, образовавшиеся из одной, казалось бы, нерушимой, связывали лишь мы с Кириллом. Сейчас вспоминаю, как когда-то в феврале-марте Женя мечтательно сказала: “Мне кажется, что эти пацаны будут всегда с нами, они отличаются от наших прошлых временных компаний! Мне так хочется, чтобы я потом приехала летом из отпуска, а мы все так же продолжали с ними общаться!”. Но этому не суждено было сбыться, люди таких разных возрастных категорий и сфер деятельности просто наскучили друг другу. Мы перестали им звонить вовсе, они же проделывали это все реже и реже, пока не наступило такое время, когда мы стали видеться пару раз в месяц, и то мимолетом, на те несколько секунд, чтобы на ходу крикнуть: “Привет! Как дела?” и унестись по своим делам, не дождавшись ответа, который был и не нужен, в общем-то, так как и сам такой банальный вопрос являлся только лишь необходимой для воспитанных людей формальностью. Но тогда мы еще худо-бедно общались, а потому я одиноко осталась ждать Кирилла и остальных у парковых ворот, тогда как Оля с Женей ушли в только им одним известном направлении. Пришли пацаны, я попыталась обнять при встрече Кирилла, с которым мы уже не играли в “пар роли”, но он как-то беспричинно засмеялся и пошел дальше, на ходу отодвинув меня в сторону. Я осталась стоять на том месте с возмущенным видом. Кирилл обернулся и сказал: “Ты что стоишь? Пошли!” и, как ни в чем не бывало, двинул к качелям. И даже не извинился за прилюдное унижение меня! Я вспылила и целеустремленно ринулась мимо поворота на детскую площадку, по главной аллее парка, пытаясь мысленно встать на место девчонок, чтобы решить, куда они могли пойти. Позвонить я им не могла по причине долга в двести с лишним рублей на мобильном. В конце концов, я решила выйти из парка боковой тропинкой, поворачивающей в сторону Жениного дома и ларьков, после чего пройти по главной улице и, если не найду их, то со спокойной душой смогу двинуть домой, а то у меня тогда уже нос начинал прилично замерзать. Провалившись во все мыслимые и немыслимые сугробы и ямы, я, злая и замерзшая, с полными кроссовками снега, наконец-то выбралась к ларькам. По любимой привычке я пошла не по тротуару, а по широкому бордюру, с которого чуть в испуге не сверзилась в голые кусты, утопающие в уже ненавистных мной подтаявших сугробах, когда в сумочке внезапно зазвонил телефон. Я итак от звонка пугаюсь в принципе, потому что телефон обычно звонит тогда, когда я договорюсь о звонке, а не спонтанно, а сейчас все усугублялось еще и тем, что я, имея огромный долг и не имея права звонка, совершенно справедливо полагала, что и мне звонить никто не может. Судя по тому, что мобильный надрывался, я ошибалась. К моему огромнейшему удивлению, звонил Кирилл. Вот уж чего от него не ожидала, так это волнения о моем местонахождении! Все еще злобная из-за него, сугробов, мокрого и холодного снега в кроссовках, бордюра, кустов, телефона и вообще просто злобная, я мстительно прошипела, что не знаю, где нахожусь и знать сие никакого желания не испытываю. Кирилл долго пытался замести своим хитрым лисьим хвостом вину, но я даже слушать его не желала, потому, когда он на секунду отвлекся, чтобы что-то сказать кому-то из пацанов, я с чистой совестью нажала кнопку отбоя. Он позвонил незамедлительно (!), чего я опять-таки в силу отличнейшего знания всех черт его непростого характера, совсем не ожидала. Немного поломавшись (на этот раз уже для вида), я согласилась подойти к танцплощадке, так как все равно уже давно повернула в ту сторону. Сначала я шла очень быстро, потому что уже успела остыть от всех пережитых мной сегодня мерзопакостей, но, издалека увидев Кирилла и другие чернеющие сквозь кусты силуэты, я намеренно притормозила, напустила на себя высокомерно-оскорбленный вид и до танцплощадки, можно сказать, доползла, лелея себя мстительной мыслью, что меня там уже давно заждались. Но, видимо, я уж слишком сильно притормозила, такие нервные у них были выражения лиц. Хотя уж это меня совсем не волновало – меня нервируют, пусть получат то же в ответ, сами нарвались, когда упрашивали меня вернуться. Я подошла к ним с невозмутимым и несколько отстраненным лицом и встала с краю, делая вид, что не с ними. Кирилл льстиво стал увиваться вокруг меня, что пресекалось мной на корню. В конце концов, он вспылил после того, как я выдвинулась из-под его правой руки, которой он меня обнял и прижал к себе. Мы стояли друг напротив друга и метали злобные взгляды через других пацанов, когда у него вдруг зазвонил телефон, причем моим самым ненавистным звонком – таким ему звонила только Алена. Тут сделаю малюсенькое лирическое отступление – большего эта, с позволения сказать, особа не заслуживает. Коротко и ясно, как мне объясняли Женя с Кириллом, Алена является всего-навсего подругой. Вот теперь я задаюсь вопросом: эта Алена такая же подруга, как и я сейчас – из “бывших”? И вообще, откуда у Кирилла такой табун подруг, сдается мне, все когда-то занимали его свято место, а после расставания стали носить гордое звание подруги. Но, как бы то ни было, Алену я ненавидела – и до сих пор ненавижу – самой лютой ненавистью, и Кирилл, зная это, метко целил ею в меня, посылая мне ответные залпы на “Лешу”. Несколько раз неопределенно повторив: “Да!.. Да!”, Кира сунул телефон под куртку, в специальную черную кожаную сумочку, прицепленную к ремню на джинсах. Пацаны многозначительно переглянулись, и Кабан спросил: “Ты что, уходишь сейчас?”, на что Кирилл безмятежно бросил: “Да, смотаюсь к ларькам, там меня Аленка ждет!”. Как я ни старалась сохранить незаинтересованный вид, меня все же, видимо, выдало выражение крайней злости и ненависти к Алене на лице, так как Кира сразу же подошел ко мне и, попытавшись обнять, участливо спросил: “Маш, ты что такая замученная? Что-то случилось?”. Я нервно сбросила его руку со своего плеча и, с трудом сдерживаясь, чтобы не заехать ему в его наглую морду своим ребристым кроссовком, тихим, но твердым голосом произнесла: “Иди к Алене своей любимой, ее и будешь обнимать!”. Кирилл разозлился, отскочил от меня и зло сказал: “Ну, и пойду!” – “Ну, и вали!!!” – “Сама вали!!!”. Короче, громко и четко послав друг друга несколько раз на три известных буквы, мы разошлись, вернее, он развернулся и улетел в сторону ларьков, а я просто отвернулась, тщательно обдумывая свой красивый уход со сцены. Пацаны пытались меня развлечь, как могли, но я стояла все с тем же решительным и мрачным лицом, уже в сто пятый раз горько жалея, что зря так грубо и некрасиво расплевалась с Кирой. Стряхнув с себя оцепенение, я решительным шагом двинула по тропинке к другому выходу из парка, ничего не сказав пацанам. Они сразу как-то всполошились, и стали бурно интересоваться, куда я собралась, но не в моих планах было рассказывать им о моем решении тихо и спокойно, упиваясь жалостью к себе, уйти домой. Тогда они преградили мне дорогу. Веталь встал впереди меня, заслонив дальнейший проход. Я резко развернулась и с другой стороны увидела Кабана, справа и слева стояли Шишкин и Безбаш. Сказать, что я разозлилась, это не сказать ничего! Тогда я хладнокровно ринулась в сугробы, чего от меня никто не ожидал, ведь пацанам было неизвестно, что ноги у меня уже давно промокли от растаявшего в кроссовках снега, а потому и терять мне было нечего. С упорным желанием слинять от них, я спокойным твердым шагом, с небольшим усилием выдергивая из сугробов проваливающиеся по колено ноги, шла вперед с величием царской ладьи. Вслед мне понеслись растерянные крики и просьбы вернуться назад. Я остановилась, повернула голову и смерила пацанов своим самым скептическим взглядом. Внезапно Веталь кинулся в толщу снега, в мгновение ока подлетел ко мне, подхватил меня, находящуюся в глубоком изумлении, на руки, чем еще больше поразил меня, и вынес обратно на твердоутрамбованную дорожку. После такого рыцарского поступка я согласилась немного постоять с ними, совершенно не понимая, к чему им это так остро понадобилось. В тот момент, когда я с интересом наблюдала за несчастным Виталиком, выгребающим из своих кроссовок и носков кучки снега, на сцене появилось новое действующее лицо – Кирилл. Он тут же кинулся ко мне, обнял, поцеловал и стал бурно извиняться и объяснять, что никакая Алена ему не звонила, и все это было не более чем глупый розыгрыш. Вот так нервно и напряженно прошел для меня день смеха, не ждала, а меня все-таки разыграли. А девчонки, оказывается, все это время мирно гуляли по главной улице и даже не подозревали о том, какой многогранный спектр чувств и переживаний я тогда испытала.
       Но в дальнейшем меня ожидали ужасы посерьезнее, требующие более сильной закалки, нежели та, которая была у меня до этого. Хотя, чтобы быть честной с самой собой, надо признать: я многим обязана Кириллу за эти его жестокие “уроки жизни”, кои он мне любезно преподавал все эти долгие полгода, уверена, что после этого меня уже ничто не удивит и не застанет врасплох. Я готова ко всем трудностям на моем жизненном пути, по крайней мере, я искренне в это верю. Итак, началась трудная учебная неделя, в конце которой меня ожидала долгожданная дискотека, до коих я жутко охоча, и не менее долгожданная встреча с Кирой, правда, шансы этой встречи были значительно меньше похода на дискотеку. Но, впрочем, как и всегда. Я, как уже говорила, привыкла ко всему, даже к нерегулярным поползновениям Кирилла в мою сторону. Грустно, но все равно ничего не изменишь. Дискотека была в субботу, седьмого апреля. Обычно я приходила домой к двенадцати часам, но в тот день мы с девчонками ушли раньше, собираясь погулять с пацанами, которые, кстати, должны были прийти к нам, но так и не появились. Несколько раз мы с Женькой звонили Кире, после чего тот сказал подходить к “Ваенге”. Оля ушла домой, потому что не хотела идти в такую даль, чтобы гулять с пацанами, к которым отнюдь не испытывала горячих чувств. Мы с Женей за пять минут пересекли полгорода. Мы подходили к месту встречи, я издалека пыталась рассмотреть присутствующих там людей. К моему безграничному удивлению, с пацанами стояли три каких-то незнакомых мне девчонки. Но самым ужасным было то, что одна из них зажималась с Кириллом! И он обнимал ее, стоя сзади и переплетая руки на ее груди, как и меня когда-то!!! На глаза резко навернулись слезы. Такого предательства я даже в кошмарном сне не могла себе представить. Слабо надеясь на то, что меня еще никто не успел заметить, я стремительно, не говоря Жене ни слова, свернула от супермаркета во дворы. Женя сначала ничего не поняла, потом тоже заметила ту бабу, и ринулась вслед за мной, крича мне что-то, видимо, просила остановиться, но я ничего не слышала. За пеленою слез перед глазами все расплывалось, в ушах звенело, в голове образовался какой-то безнадежный вакуум, поглощающий все вокруг себя. Позади я услышала еще чьи-то голоса, наверно, пацаны все же заметили меня и тоже бросились узнать причину моего такого стремительного и бесславного бегства. Женька схватила меня за рукав, и я остановилась, вовремя успев рывком утереть слезы – к нам уже приближались остальные. Пацаны подошли, и Веталь спросил, куда я так втопила, на что я бесстыдно соврала, сказав, что мне мама позвонила. Он удивленно посмотрел на мои пустые руки, в которых не было и намека на телефон, но промолчал. Я сама нутром чувствовала всю глупость своей скоропалительной лжи, тем более что и мобильник тихо покоился в моей левой руке под теплой перчаткой. На дискотеку я сумку не беру, поэтому по старой, “бессумочной”, привычке положила телефон в руку, что намного лучше – так я, по крайней мере, не беспокоилась о возможной потере драгоценного мобильника, ежесекундно ощущая его пальцами. Женька стала прогонять с пацанами какие-то темы, я делала вид, что глубоко заинтересована в их беседе, одновременно отметив, что Кирилл, стоящий справа от меня, держит свою шлюшку за руку. На джинсах у меня был прикреплен кружочек с номером, который мне выдали на дискаче. Кабан вдруг пригляделся и спросил, что это за фигня ко мне прицеплена. Я пофигистично ответила: “Цена” – “Чья, твоя?” – “Ну, естественно!”. Внезапно справа от меня ожил Кирилл, который резко нагнулся к самому ремню моих джинсов, чем привел в некоторое недовольство свою так называемую девушку. Он также услышал от меня новость про “цену”, смерил меня каким-то непонятным взглядом и потерял дальнейший интерес. Через несколько минут все решили по причине неапрельского холода зайти в подъезд одного из дворов, в котором я так спешно стремилась скрыться. Я пошла сзади всех с Сакиркой, что-то увлеченно с ним обсуждая, тогда как мои мысли были достаточно далеко не только от предмета обсуждений, но и вообще от земли. Впереди меня вышагивал Кирилл, левой рукой сцепившись со своей обоже и ее маленькой черной и совершенно безвкусной сумочкой. Так же рядом с ними шли и те две девчонки, одна из которых – рыжая – мне была неизвестна, зато во второй я со смешанными чувствами узнала уже вышеупомянутую Алену, тоже, кстати, рыжую, правда, ее цвет отличался от моего и даже от цвета той другой бабы тем, что у Алены вид такой, будто на нее кошку стошнило. В то время как Сакирка мне что-то интересно впаривал, я мысленно разбирала сопровождающую Кирилла прошмандовку по частям. Это была крашеная блондинка с прямыми волосами чуть ниже плеч, низенькая, пухленькая, затянутая в узкие джинсики, заправленные в черные, до колена, сапоги на устойчивом каблуке, и в молочного цвета куртке с опушкой по капюшону. Хотя уже в тот же вечер с Жениных слов я узнала, что эта, сзади показавшаяся мне относительно нормальной, девчонка на самом деле оказалась коротконогой, жирной и, ко всем прочим ее недостаткам, еще и косоглазой. Все, в том числе и сладкая парочка, двинули в подъезд. Я немного помялась в неком отдалении и нерешительно осталась стоять на заснеженной тропинке, присыпанной песком. Сначала обернулась Женя и позвала за собой, но я, сославшись на то, что мне уже пора домой, обняла ее и развернулась, уже приготовившись тихо слинять. Но мой план незаметного бегства опять не удался, как, впрочем, и обычно это у меня бывало. За моей спиной раздались крики Сакирки и Шишкина с Виталиком: “Эй, Маш, ты куда собралась?!”. Я медленно несколько раз вдохнула и выдохнула, после чего повернулась и, нацепив на себя безмятежно-счастливое выражение лица девочки-имбецила, со всей возможной для меня в тот момент жизнерадостностью сообщила им о жутком опоздании домой, хотя отлично знала, что могла еще, как минимум, минут сорок весело бегать по улицам. Только я занесла ногу для исторического свершения первого шага, как услышала обиженный голос Сакирки: “А попрощаться со мной?..”. Еще раз собрав все силы, чтобы не сорваться на совершенно неповинном во всех моих бедах человеке, всего-навсего оказавшимся около меня не в том месте не в тот час, я наклеила радостную улыбочку девочки, без разбору любящей весь мир целиком и все, его населяющее, в отдельности, и прыгнула Сакирке на шею, крепко обняла его, поцеловала в щеку и по-скорому угалопировала подальше от того подъезда, пока еще кому-нибудь не пришла в голову идиотская мысль со мной попрощаться в тот момент, когда вообще удавиться на шнурке мобильного хочется. Стоило мне отвернуться, как слезы бурным водопадом брызнули из глаз и поэтичными реками соленой воды, туши и тональника полились по щекам. Последней человеческой мыслью была та, что свидетели моего трогательного прощания с Сакиркой невоздержанны на язык, чем именно я и руководствовалась, обнимаясь с Пашей, рано ли поздно, все это по-любому станет известно Кире. Я шла дальше от того дома, мимо стадиона, на котором когда-то состоялась в январе стрела, и думала о том, что мне в конце февраля сказал Леша во время нашей беседы в подъезде Рыбы. В тот вечер я узнала, что Кирилл даже и не пытался заступиться за меня во время разборок, он даже и не сказал, что я его девушка, спасал лишь свою шкуру. Я до сих пор стараюсь забыть слова Леши, вечно ищу какие-то оправдания такому поведению Кирилла, но перед глазами всегда встает картина стрелы, за которой я наблюдала издалека. Да и Женя мне недавно сказала то же. Почему-то обидно за Киру, так хочется считать его героем, но не получается. Это одно из моих переживаний, которые я все еще держу в себе, даже перед девчонками не в силах признать некую его слабость. Когда он меня бросил в июне и в запале сказал, что из-за меня у него проблемы были в январе на стадионе, мне так хотелось крикнуть ему прямо в лицо, что он типичный трус, который только на словах хвалится своими величайшими подвигами, а в деле полный ноль... Но что-то меня остановило на полумысли. Я посчитала неправильным опускаться до взаимных оскорблений и обвинений и промолчала, только ради того, чтобы остаться с ним друзьями. Да и вообще, я даже сама себе с трудом признаю недостатки Кирилла, на которые мне так тщательно все это время указывала Оля. Я слышала ее и разумом понимала ее правоту, но сердцем принять не хотела, хладнокровно надевая розовые очки, чтобы и дальше слепо любить. Все это в секунду промелькнуло перед глазами, я опустила взгляд вниз и увидела трепыхающийся на ветру кусочек бумажки, приколотый булавкой к правой штанине джинсов. Вспомнив лицо Кирилла, несколько минут назад разглядывающего этот листочек, я с ненавистью сорвала его с себя и швырнула в сторону. Ветер унес “ценник” назад, туда, где всем было тепло и весело, где никто обо мне даже и не вспоминал. Тихо всхлипывая, я поднималась по лестнице к мосту, на котором прыгали несколько пьяных и чему-то бурно радующихся парней лет двадцати. Увидев меня, они притихли, после чего стали встревожено перешептываться, до меня долетели обрывки фраз: “... У нее, наверно, что-то случилось” и “... Вон она как расстроена, плачет”. Но этим все и ограничилось, никто не побежал за мной с попыткой успокоить и сказать несколько ободряющих фраз. А мне тогда так хотелось выплакаться хоть кому-нибудь, так было одиноко и пусто!.. От этих пасмурных мыслей стало еще хуже, я чуть было не завыла в голос, останавливало лишь то, что я была в пяти минутах от дома, а дать волю чувствам и эмоциям не могла за неимением зеркала и, соответственно, возможности привести себя в человеческое состояние, в противном случае меня могли ожидать ненужные глупые расспросы. С трудом волоча завязывающиеся между собой в тугой узел ноги, я поползла по последней лестнице перед моим домом. Навстречу мне спустился какой-то парень, лица которого я не видела, да, в общем-то, и не горела особым желанием рассматривать. Он, как и предыдущие парни, равнодушно прошел мимо, не обратив внимания на несчастную девушку, которая только пару минут назад стояла на мосту и смотрела на огоньки проносящихся под ней автомобилей, с горечью размышляя, стоит ей сегодня прыгать под колеса или можно подождать еще пару дней, и если прыгать, то сколько людей будут горевать по ней, и будут ли они горевать вообще. В тот момент в голове проносились мрачные картинки с изображением закрытого гроба, вокруг которого стоит черная, размытая толпа. Внезапно в общих тихих всхлипах раздается громкий, полный горя и сожаления, голос, и из толпы на гроб кидается человек. Вот он поворачивает свою голову, и я вижу лицо Кирилла, он просит у меня прощения, плачет, рвет на себе волосы, но все тщетно. Я не могу его простить, да и вообще никого уже не прощу, лишь моя скорбящая душа вечно будет летать над ним и наблюдать за его дальнейшей счастливой жизнью с жирной и косоглазой... Стряхнув с себя темные мысли, навеянные скорбью по разбитому сердцу, я тихо поползла домой. Внезапно сзади раздались торопливые шаги. Меня нагнал тот неизвестный парень, только что шедший мне навстречу. Почему-то, вопреки моей недавней жажде сочувствия, взволнованные, насквозь пропитанные участием, вопросы этого незнакомца начали меня бесить. Окончательно я чуть было не спустила его с лестницы, когда Саша (так он представился) начал спорить со мной на тему того, любил меня Кирилл или же нет. Да что он вообще может понимать в этом деле, когда, во-первых, чувства Кирилла касаются только меня и больше никого, а, во-вторых, на мое высокомерно-сердитое утверждение: “Значит, вы никогда не любили!” этот хмырь ответил: “Как вы? Наверное, нет… Нет, не любил”!!! И после этого он еще спорить со мной вздумал! Короче, Александр проводил меня до дома, мы еще немного поболтали у подъезда, после чего я быстро продиктовала ему мой номер мобильного, совершенно не заботясь о том, что он сам свой мобильник потерял, одиннадцать цифр сразу запомнить не может, и записать ему их было нечем. В конце концов, он откопал в карманах своей куртки ручку и на ладони, под моим равнодушным взглядом, записал номер. Часов в двенадцать он позвонил мне с домашнего на мобильный (я спокойно соврала, что живу у дальних знакомых моей троюродной прабабушки, которые не имеют стационарного телефона) и, поинтересовавшись, перестала ли я плакать, пожелал спокойной ночи. Этой же ночью я, захлебываясь соплями и слезами, изливала душу Жене, которая в подробностях рассказала, что после моего ухода Кирилл свою жирную и косоглазую за белые ручки не таскал, рядом не стоял и даже не обращал на нее внимания. Стоило Лене (так эту пергидрольную швабру звали) сказать: “Коршун...”, как он моментально отворачивался от нее и, кидаясь к Жуже, как к спасательному кругу, начинал: “Эй, Женько!”, чем приводил в бешенство свою прекрасную мадам, которая после того вечера явно не испытывала к Женьке теплых чувств.
       На следующее утро я слегка успокоилась и тихонько подзабила на Киру, почти как в феврале, только тогда я еще и всем пацанам сообщила о своем забое. В этот раз настал мой черед помогать Женьке. Мы с ней все время спасали наши отношения – то она мои с Кириллом, то я ее с Максом. Так и в ту Пасху – я позвонила Безбашу, чтобы узнать его дальнейшие действия, обращенные на покорение Евгении. Сказать, что он меня разочаровал, это не сказать ничего. Пришлось мне потом еще и Жуже звонить, чтобы сообщить ей прискорбную весть о гибели всех ее надежд. Макс решительно сказал, что с Женей встречаться не собирается. Честно говоря, я была даже рада этому. Макс, по моему мнению, был не самым лучшим партнером не только для Жени, но и вообще в принципе. В свои семнадцать лет он имел характер испорченного ребенка, который плохо пытался скрыть надменностью и излишней заносчивостью. Ко всему прочему, он оказался еще и явным идиотом, когда собственноручно отказался от такого золота, как Женя. Хотя, и правильно сделал – уже через неделю Жужка встретила парня, с которым построила замечательно-идиллические отношения, достойные зависти и подражания. Но это было потом, а тогда я спешно собралась и бросилась через полгорода к расстроенной Жене, чтобы исполнить долг близкой подруги и утешить ее всеми своими силами.
       Вечером я опять собралась к Жене, на этот раз в компании с Олей и с целью вытащить ее гулять. В конце концов, расставание – еще не повод для заточения себя в четырех стенах квартиры, особенно когда на улице самое замечательное и романтичное время года – весна. И весна навсегда останется для меня самым любимым временем года, несмотря на то, что тогда я торжественно похоронила свою любовь. Только что не кремировала. Так вот, на подходе к Жениному дому мне позвонил Александр, о котором я уже за ночь успела как-то слегка подзабыть. Сначала он пригласил меня в ресторан, отпраздновать светлый праздник – Пасху. Но я ему вежливо объяснила, что церковные праздники абсолютно не признаю, с малознакомыми людьми по ресторанам не хожу, и вообще – у моей старой подруги день рождения, на котором я просто обязана быть. Ясное дело, последняя фраза являлась отмазой в чистом виде, но ведь надо же мне было что-то придумать такое веское и не терпящее возражений! Но этот мой более чем прохладный отказ не остудил жаркого пыла Александра. Он стал петь мне песни о моих прекрасных лучистых глазах. Для меня так и осталось интригующей загадкой, как он смог разглядеть их лучистость в кромешной тьме в ночи на улице, совершенно не освещенной фонарями. Я спокойно ответила ему, что, конечно же, отлично знаю о своей неземной красоте глаз (надо признаться, я и правда их люблю до потери пульса), так как вижу их каждое утро в зеркало. Да и вообще, я себя не на помойке нашла, чтобы он мог так самонадеянно думать, что до него, такого наблюдательного, еще никто не говорил мне банальную фразу: “А ты знаешь, у тебя красивые глаза?”! Мое последнее заявление о каждоутреннем видении моих глаз подтолкнуло Сашу сделать мне непристойное предложение, завуалированное под невинное: “А когда я смогу так же утром увидеть твои глаза?”. После чего я ему вежливо и терпеливо рассказала про существующую в российском законодательстве статью за педофилию, а, между прочим, свой возраст (шестнадцать лет, с маленьким умолчанием о дне рождении лишь через три месяца) я ему назвала еще вчера вечером. Больше он мне не звонил. Что, кстати, и к лучшему, через несколько дней я увидела этого недоделанного донжуана уже при свете дня, где с всепоглощающим чувством ужаса обнаружила его редкостную уродливость.
       Как ни странно, следующее важное для меня событие произошло уже на следующий день, в понедельник, девятого апреля. И, что совсем неожиданно, в школе, на шестом уроке, во время физики. Как всегда, с наступлением рабочей недели, всем своим жутким весом меня начинала прессинговать депрессия. Я попеременно находилась то в стадии безграничного легкого счастья, то ходила чернее тучи, изливая литры слез не только по ночам в подушку, но уже с некоторых пор и на уроках, грустно уткнувшись лицом в сложенные на тетради руки или вовсе просиживая часами в пустынных уныло-длинных коридорах. Этот понедельник ничем не отличался от великого множества остальных понедельников: две мучительных алгебры, изнуряющая физкультура, снотворная история и две физики, обе так себе, единственным неприятным моментом могла быть самостоятельная, но в тот раз обошлось без лишних жертв. Я спокойно сидела на своей второй парте в среднем ряду, прилежно записывая конспект, изредка отвлекаясь, чтобы задать Оле, хотя, скорее, просто в пространство, очередной риторический вопрос: “Чем я хуже этой жирной и косоглазой?” или “Почему он так со мной поступает? Мстит, да?..”. В один момент, когда я тоскливо мысленно переговаривалась со своей любимой сиренево-розовой тетрадью с изображением Бранденбургских ворот, мое внимание отвлекло какое-то неясное движение за Олей (она сидит на втором варианте, ближе к двери). Слегка подавшись вперед, я выглянула. И то, что я увидела в коридоре, у открытой двери, повергло мою впечатлительную натуру сначала в шок, а потом в бурную и продолжительную истерику. С самым веселым и жизнерадостным видом у кабинета скакал... Кирилл! Для меня увидеть его в утро понедельника в школе равносильно тому, как если бы я увидела у себя дома за обеденным столом королеву Великобритании. То есть, мягко говоря, удивительно. Это если очень сильно мягко говоря. Тем временем, когда я пыталась соскрести с парты свою отвалившуюся нижнюю челюсть, Кирилл стал подавать мне какие-то нечленораздельные гудки и только ему одному понятные кивки и подергивания головой. Наконец, собрав все мысли в кучку, я обернулась и, как можно тише, насколько это было возможно, чтобы не услышали ни училка, ни Кира, стала пытаться докричаться до Жени, сидящей на четвертой парте первого ряда, справа от меня. Но Женя вся была в Даурче. Почти скоро она увидела мои невразумительные пассы и пантомиму в ее сторону. Еле слышным шепотом, настолько еле слышным, что даже физичка замолчала, и весь класс напрягся в создавшейся непривычной тишине, я наконец-то донесла до Жужи столь важное событие: “Кирилл пришел!!!”. С ее места было не видно двери и людей, стоящих возле нее, поэтому после нескольких бесплодных попыток подражания жирафу она попросилась выйти. Ирина Викторовна бросила косой взгляд на дверь, слегка улыбнулась одними уголками губ и выпустила Женю “в туалет”. Как она потом сказала про отсутствующую на протяжении получаса Жужу: “Видимо, она моет голову”. К моему огромному сожалению, за то время, что я билась головой об парту то в приступах истерического смеха, то по локоть заливая Олину спортивную кофту слезами, которым мог от всей души позавидовать любой крокодил, Женя так и не смогла поговорить серьезно с Кириллом на тему жирных и косоглазых уродин. Кирилл пришел в школу не один, а со своим однокурсником Ваней Колосовским, там же присутствовал и Саша Миренков. Единственное, что я узнала, так это то, что такими безумными гудками и подергиваниями Кира, оказывается, звал меня в коридор, а когда я не вышла, он жутко расстроился. Да, и еще – он, как это ни удивительно, все-таки запомнил, в каком я классе учусь, когда я говорила ему это аж в далеком январе, потому без труда нашел меня на физике. Он дождался конца уроков, и мы втроем – я, Женя и Кирилл – пошли домой, перед этим я зашла к себе, одела свои непременные в марте-апреле черные солнцезащитные очки и взяла библиотечные книги, чтобы сдать их и пойти к Жужке. Кирилл опять стал злиться из-за моих очков, но я не могла сказать ему – а если б и сказала, он бы все равно не понял – что за темными стеклами уже давно привыкла скрывать свои глаза, в которых неизменно отражались все мои чувства и переживания. А он не должен был знать о том, что я страдаю. Я никогда в жизни не позволю ни одному парню тешить себя мыслью, что из-за него я не сплю ночами, и мои глаза сухие, только когда ветер, дующий в лицо, иссушает слезы. Пусть это так, но только для меня и моих подруг, Кириллу эта истина недоступна.
       Всю неделю я чувствовала себя опустошенной. Хотя все вроде так чудесно начиналось. Ну, относительно. По крайней мере, я честно пыталась забить на Кирилла. Но – вот парадокс! – стоило мне только на миг опустить руки и сказать себе: “Я его никогда не верну. Не стоит дальше и пытаться!”, как он тут же давал о себе знать, будто чувствовал. Сначала я молча пыталась отказаться от идеи возвращения Киры ко мне, но потом, ради интереса, я стала высказывать свои мысли вслух при девчонках, и вскоре даже они, чересчур скептически настроенные по отношению к этой странной, какой-то телепатической, связи между мной и Кириллом, вынуждены были признать мою правоту. Так и сейчас, Кира пришел в школу как раз во время мысленных похорон моих надежд. Впоследствии это превратилось в его неожиданные звонки, почти в момент моего духовного упадка. Необъяснимо, но факт. Вообще, в то время во мне вновь загорелся слабый огонек надежды на долгожданное воссоединение с Кирой. Из постоянных Жениных разборов полетов, которые она почти ежедневно устраивала ему на правах хорошей подруги, я вынесла для себя самое главное: Кирилл будет со мной, мне лишь надо немного подождать. А именно – до девятнадцатого апреля, пока он не сдаст все экзамены. Слегка удивившись тому, что я могу каким-то образом помешать его хорошей учебе, я все же приняла выжидательную позицию, все равно другого выхода у меня не было. Хоть это было очень нелегко.
       Тринадцатого апреля, в пятницу, случилось непредвиденное: Женя получила серьезную травму. На третьем этаже наши одноклассники играли подшипником, перекидывая друг другу этот довольно тяжелый железный шарик. Волей судьбы, Маис неудачно сделал пас Даурче, тот не поймал, и шарик вылетел через дырку в решетке. Место его приземления оказалось настолько неожиданным, что большинство свидетелей некоторое время находились в шоке. Под окном третьего этажа сидели мы: Женя, я и Оля. Набрав огромную скорость, подшипник упал прямиком Жене на голову, отскочив от узкого ободка на другой конец зимнего дворика. После мы вспоминали, что на Женино место хотела сесть Оля, да и если бы шарик упал на сантиметров пять левее, под удар могла попасть и я. Но провидение обошло нас с Олей, подставив Женину голову, которая фактически спасла нас от пробоины в черепе. Несколько секунд стояла тишина. Внезапно Женя вскочила, схватившись за голову и закричав: “Больно!!!”. Она убрала руки от головы, и я, боящаяся до обморока вида крови, с ужасом увидела ее окровавленные по локоть руки и лицо. Очнулась я от крика единственной, почему-то четко соображавшей Жени: “Маша, быстро беги за медсестрой! Она внизу сидит!”. Тогда нам повезло, что за несколько минут до этого мы покинули урок ОБЖ на первом этаже, заметив сидящую там медсестру, которая должна была находиться в своем кабинете, всегда закрытом, хоть тебя трупом туда приволокут, все равно ее на месте не окажется. Так начались бесконечные Женины поездки в милицию и больницу, возбудили дело на Маиса по факту неумышленного причинения тяжкого вреда. Имея в голове чувствительную дырку, Жужа, естественно, не ходила в школу, поэтому каждый день после школы я радостно неслась к ней домой, чтобы ей нескучно было, да мне и самой проветриться не помешало бы. Сколько проблем ей доставил этот неприятный случай, столько и хорошего, возможно, даже много больше, случилось в то время. Самым лучшим для Жени была, конечно же, встреча с ее настоящим, горячо ею сейчас любимым парнем. До этого инцидента она была знакома с Серым, но только поверхностно, так сказать, пили в одной компании. Но с того дня Щуркин сам проявил инициативу, придя к ней в подъезд узнать о ее самочувствии. Довольно быстро дело докатилось до трогательных ночных разговоров по телефону и роскошных букетов кроваво-красных роз, о чем мне приходилось только мечтать.
       Четырнадцатого апреля, в субботу, был день нашего города. Женя по понятным причинам гулять не могла, поэтому мы с Олей зашли к ней. Вскоре в подъезд неожиданно для меня пришли Кирилл и Веталь. Увидев меня, Кира внезапно сказал: “Ты так охрененно выглядишь сегодня!!!”, причем сказал это от всей души. Может, кто-то из девушек и не запоминает комплиментов, произнесенных в их адрес, тем более таких в некоторой степени сомнительных, но, думаю, мне будет очень тяжело забыть единственный комплимент, которым в тот день, впервые за полгода, наградил меня Кирилл. Надо сказать, я сначала ему не особо-то и поверила, так как мало того, что вообще не верю лестным словам, адресованным мне, но та суббота была еще ко всему прочему одним из тех дней, когда я и в зеркало-то видеть себя не хотела, сразу тошно становилось. Обычно я делю дни на такие периоды: когда я безумно люблю себя в отражении любой лужи, и потому хожу с зеркалом в обнимку, не уставая восхищаться собственной красотой; когда я смотрю на себя и уныло отмечаю: “С пивом потянет!”; и, в заключение, когда хочешь разбить все зеркала в мире, а за любое замечание о своей внешности, пусть даже лестное, хочешь разбить все эти зеркала именно об этого наглеца, потому что все равно уверена, что если ты считаешь себя сегодня, мягко говоря, не очень, то и слова этого человека в любом случае для тебя являются жуткой наглой ложью. Почувствовав себя ущемленной, я слегка оскорбилась за легко ранимое чувство собственного достоинства. Правда, это случилось после того, как я хотела поцеловать Кирилла, но он лишь отвернулся и по привычке отодвинул меня в сторону. Тогда я поняла, что он мне бессердечно наврал по поводу моего сегодняшнего охрененного вида, а, значит, он смело может являться человеком из моего третьего постулата о внешнем виде. Ничуть не жалея о своем последующем действии, я подхватила Олю и гордо удалилась на площадь. Вообще, мы пошли туда совсем не просто так, а с конкретно-определенной целью. Все дело в том, что в то время за мной начал ухлестывать пацан из мой школы, который учился в девятом классе. Звали его Валя. Меня совершенно не смущала разница в возрасте – да какая там, в принципе, может быть разница, когда Валя мог быть младше меня всего лишь на год, а мог вообще оказаться моим ровесником или даже старше. Конечно, не Коршун, но тоже неплохо. К тому же, у меня был еще один отличный вариант. Помимо Вали вокруг меня вот уже несколько недель увивался один интересный его одноклассник. Шестаков Кирилл. По иронии судьбы, он напоминал мне Киру не только именем, но и отчасти внешностью – такой же брюнет с карими глазами и трапециевидной формой носа. Хотя, надо признать, что оба этих моих поклонника вели кардинально разную политику. Начать с того, что Валю я знала чуть ли не с того времени, когда под стол пешком ходила, и нравилась я ему ровно столько же. Ну, может, чуть меньше – не суть важно. Меня ужасно бесили всего его пассы в мою сторону, поэтому я его долгое время на дух не переносила. Надо признать, что таким образом я почему-то веду себя почти всегда, даже с Шестаковым так было, одного лишь Коршуна такая участь обошла. Но об этом позже. В этом же году я вдруг обнаружила, что Валя очень даже ничего, а если подумать, так он и так во все времена был парень хоть куда. Поэтому я все-таки пошла с ним на контакт. Мы встречались с ним в школе, здоровались, к тому же и жили в соседних подъездах. А когда он взял у Оли через свою одноклассницу мой номер мобильного, мы стали общаться намного чаще и ближе. Вот и в тот день мы с ним созвонились, а потом с Олей пошли гулять – вдруг где-нибудь да встретимся?
       Совсем другая картина, и отнюдь не маслом, выходила с Кириллом. Его недвусмысленные взгляды в мою сторону я заметила еще в марте. Но в то время я даже и смотреть на него не собиралась, не то что общаться или, уж тем более, мутить – как же, у меня ведь все только-только с Кирой налаживаться стало. Одним словом, и Валя, и Кирилл были у меня только, так сказать, для души. В своих разговорах с Валей я ничего тому не обещала, а все попытки Кирилла шлепнуть меня или зажать в углу еще сильнее отталкивали меня. Честно говоря, я даже и не знала, что могла ему понравиться. На все его телодвижения в мою сторону я отвечала более чем хладнокровно, из всех чувств, испытываемых мной к Кириллу, наиболее окрепшим и даже набирающим силу с каждым днем было недоверие, приправленное изрядной толикой подозрительности. Может, это и можно назвать самой тяжелой стадией паранойи, но во всех знаках внимания, оказываемых мной Кирей, мне виделся Мировой заговор. Ситуацию совсем не улучшило и то, что оба Кирилла – и этот, и Коршун – общались когда-то в глубокой древности. Посему я считала все это очередной проверкой Киры, а снова проколоться мне ох как не хотелось! Правда, следует признать, что мне было ужасно приятно, когда Кирилл в отчаянии хватал меня за руку и кричал: “Да бросай ты этого Коршуна! Не нужен он тебе, я знаю, какой он человек!”. Да, и еще, почему я не верила в серьезность Кириных действий: он так и не взял у меня номер телефона.
       Но вернусь к повествованию. Вернулись мы с прогулки быстро. И я совсем не собиралась испытывать чувство стыда перед своим оскорбленно-ущемленным достоинством только потому, что я соскучилась по Кириллу. Когда я пришла, Кира уже успел хорошо набраться, что он и делал всегда, когда хотел ко мне, чтобы потом оправдаться: “Это не я, это все из-за пива!”. Хотя я отлично знала, что для того, чтобы у Кирилла помутился рассудок, ему надо выпить, как минимум, цистерну неразбавленного спирта. Это знали все, не только я, но Кире, видимо, нравилось иногда разыгрывать театр одного актера. Что ж, все мы – люди и подвержены маленьким слабостям, каждый своим. Так, Кирилл, к примеру, не мог меня даже поцеловать без хотя бы одного глотка пива, чтобы потом оправдать себя если уж не перед пацанами, то хотя бы перед самим собой. В тот вечер он сказал мне такую простую, но такую важную для меня фразу, которая надолго запала мне в душу, впечатавшись в самую глубь сердца золотыми буквами: “Мне тебя не хватает”. После чего прибавил, что жалеет, что расстался со мной тогда. Как же я была счастлива!!!
       На следующий день мы опять были вместе, и тогда я подумала, что все – он вернулся ко мне навсегда. Но, как говорится – ошибка. Бывает. В тот день Кирилл провожал меня, что случалось всего пару раз за время наших с ним отношений, его всегда как магнитом тянула “линейка”, потому домой я каждый раз возвращалась с Олей, которая живет чуть дальше меня. Подходя к ДОФу, мы встретились с его сестрой Кристиной и ее лучшей подругой Поляковой Сашей, с которой я вынуждена при каждой встрече в школе обниматься с самым счастливым на свете лицом, при этом взахлеб рассказывая ей, какой Кирилл золото и какие у нас с ним идеальные отношения. Я отлично знала, что за моей спиной постоянно извивается клубок змей, ежедневно обсуждающих то, как Кирилл меня снова бросил или в который раз не позвонил, поэтому я просто обязана была делать вид самой любимой и счастливой в мире девушки, в которой Кирилл просто души не чает, пусть это и было вульгарной неправдой. Кира остановился поговорить с сестрой, я в то время, старательно улыбаясь и крепко схватив левую руку Кирилла, намертво переплетя с ним пальцы, обсуждала с Сашей ее нового парня. Но это не помешало мне услышать омерзительно-высокомерный тон Кристины, которым та лениво протянула: “Ты же бросил ее давно, какого тогда опять с ней лазишь?”. Кирилл сжал мои пальцы, я посмотрела на него восхищенно-влюбленным взглядом, который он мне вернул с процентами, и мы поцеловались, после чего Кира ответил ей, что любит меня, потому мы снова вместе. Все было бы вполне ничего, если бы мне так обидно не запало то, как Кристина говорила обо мне. Можно было подумать, что меня там не было и я не смотрела ей прямо в ее наглые глаза. В тот раз я впервые в жизни ощутила себя чернью, о которой говорят всякие гадости в ее же присутствии. Попрощавшись с Сашей и Кристиной, мы пошли провожать меня дальше. Пройдя шагов пятнадцать от них, я протянула: “Да-а, такая показуха! Хорошо сыграно!”, Кирилл мне ничего не ответил, лишь скосил на меня сверху глаза, полные нежности, и опять тихонько сжал пальцы.
       На следующей неделе мы с ним так больше и не увиделись. Видимо, идиллия, так хорошо выглядевшая на людях, на самом деле быстро испарилась. В следующее воскресенье, двадцать второго апреля, мы гуляли с девчонками одни. Похолодало, и неожиданно для конца апреля пошел снег, который таял еще на лету, не успев коснуться земли. Мы зашли погреться в наш любимый “пановский” подъезд. Этот день был последним, когда мы могли зайти туда. Через некоторое время на всех подъездах того дома появились двери с домофонами. Но тогда девчонки еще стояли у подоконника и смотрели в окно, прижав замерзшие руки к теплой батарее, а я нашла себе занятие поинтереснее. Внезапно для себя я обнаружила, что верхняя половина стены покрыта побелкой, что натолкнуло меня на революционную мысль оставить в этом подъезде вечную память о себе в виде петроглифов, или наскальных изображений. Вооружившись ключами, я довольно быстро нацарапала гигантские буквы во всю ширину стены: “Кирилл, я тебя люблю! 22.04.2007” и моя авторская подпись. Во время этой моей кропотливой работы с верхнего этажа спустился парень, дальний знакомый Кирилла, но он лишь посмотрел на мои каракули и еле заметно ухмыльнулся. Только потом, выйдя из подъезда, старательно пытаясь отряхнуться от побелки, которой я каким-то образом вся засыпалась, я сообразила, что сегодня – ровно два месяца с того дня, как мы с Кириллом расстались. Это внезапное открытие наполнило меня свежими силами и четкой уверенностью, что это – знак судьбы. Но, правда, я так до сих пор и не знаю, увидел ли Кирилл эту надпись до того, как на подъезд навесили домофон, или нет. Хотя, раз уж он мне ничего не сказал, то вряд ли. После этого мы пошли по домам. Возле десятки я зашлась в безумном приступе смеха, наступив на Олины перчатки, когда как сама Оля не могла никак понять, почему она отряхивает свою куртку моим платком (которым до этого отряхивала побелку я), а она, наоборот, становится все грязнее и грязнее. В такой веселый момент, когда я уже не в силах больше стоять, заливалась, сидя на Олиных несчастных перчатках, нам встретился Шишкин, который шел гулять с пацанами. Меня удивило, что Кирилл тоже гулял, но при этом мне не позвонил. К тому же нам уже успела позвонить Женя, встретившая пацанов у своего дома, которая рассказала, что Кира опять побрился налысо. Я, активно жаждущая встретиться с ним и увидеть его свежий “ежик”, в самом хорошем расположении духа позвонила ему на мобильник. Но после того как он поднял трубку и в дальнейшем заговорил со мной, всякое желание его видеть у меня резко отпало. Я почувствовала себя надоедливой мухой, которую давно никто не желает видеть, а потому я молча нажала кнопку отбоя и, слегка расстроившись, пошла домой. Только там я подумала, что уже конец двадцать второго апреля, но обещанное чудо после девятнадцатого так и не произошло.