Май. Мечты сбываются?.. Все же, наверное, нет

       В конце апреля я сильно заболела. У меня началась мощная аллергия, от которой по всему телу пошла сыпь. Причиной аллергии оказались обычное жидкое мыло и детский крем с тальком, кто бы мог подумать. Но выявилось это намного позже. А пока мне пришлось стерпеть жуткий укол, после которого у меня еще несколько дней проявлялось явное отвращение к стульям. Также я пила таблетки, от которых, вопреки заверениям на упаковке, спала по восемнадцать часов в день.
       Тридцатого апреля я, как обычно, уже который день подряд лежала в полудреме, свернувшись калачиком в кресле, стоящем перед телевизором в гостиной. Меня все забыли. Стоило заболеть – а им больше и не надо. С Олей мы поссорились еще когда я ходила в школу, Женя позвонила один раз за три дня, и то ненадолго, от Кирилла мне давно ждать ничего не приходилось. Потому я тихо лежала себе и старалась не портить никому жизнь своей персоной. Каково же было мое удивление, когда из моей комнаты, из-за стены, внезапно раздалось пение Юры Шатунова его знаменитой песни “Забудь его”, которую я давно с совершенно оправданной мыслью поставила на звонок Кирилла. Все еще не веря, что это он, я бросилась в другой конец квартиры, схватила мобильник и с трепещущим сердцем посмотрела на экран, на котором высветилась фотка Кирилла, сделанная неизвестным лицом третьего апреля и закачанная мной у Жени шестого, над которой гордо высвечивалось: “Любимый”. Дрожащим голосом я проблеяла: “Алло!”. О, как же я была счастлива вновь слышать столь родной и любимый голос! Мы с Кириллом долго разговаривали, и он тогда сказал мне, что очень скучает без меня, от чего я чуть было не расплакалась. А когда он узнал, что я болею, то тут же хотел принестись ко мне, чтобы скрасить мое одиночество, но я с трудом отговорила его от этого, так как не хотела показываться ему в виде пятнистого оленя. Если б просто гриппом заболела – тогда ладно, подкрасилась бы и вышла к нему, а так я решила повременить со встречей. Еще Кирилл спросил, давно ли я видела пацанов. Я ответила, что на прошлой неделе мы встретились у Женьки, и я даже немного побесилась с Веталем. Кира насуплено ответил, что отлично знает, как я “немного бешусь”. Он поинтересовался, не изменяла ли я ему, я спешно его заверила, что ни на кого даже не смотрела, только разве что Виталик на прощание мне руку поцеловал, чем удивил меня безмерно. Тогда Кирилл мрачно произнес: “Ну, увижу его – он у меня получит!”. Я ехидно спросила: “Что, ко мне теперь и подойти никто не может?”, на что он ответил: “Пока я о тебе помню, никто не имеет права даже смотреть в твою сторону!”. Я притихла. “А ты что, помнишь?”, и в ответ услышала горькое: “Тебя забудешь!”.
       Первомайский праздник я провела в гордом одиночестве, весь день провалявшись в компании телевизора, тогда как Оля и Женя сидели на квартире двоюродного брата Щуры и смотрели фильмы.
       К девятому мая я уже избавилась от камуфляжных пятнышек и пошла гулять с Женей, так как Оля не хотела расслабляться посреди рабочей недели. С самыми безмятежными мыслями и настроением Красной Шапочки до встречи с коварным волком я весело доскакала до Женькиного подъезда. Не успела я набрать номер ее квартиры на домофоне, как внезапно дверь сама распахнулась, и передо мной предстал во всей своей красе Лысый. От неожиданности я потеряла дар речи, а когда очухалась, осипшим голосом выдавила: “Привет! А ты что тут...”. Закончить фразу я не успела. Моему взгляду открылись и другие пацаны: Безбаш, Илья Мухин, Кирилл и еще один невысокий симпатичный пацан с пронзительно-зелеными глазами, который тоже участвовал в стреле и, видимо, тогда меня запомнил, потому что по его лицу было видно, что он меня узнал и сейчас, и двадцать четвертого февраля, когда мы с Леной встретили его неподалеку от дома Рыбы. Звали его, как это для меня ни иронично, Кирилл. Как я уже давно заметила, это был не первый, и отнюдь не последний импонирующий мне Кирилл. Пацанов я ожидала увидеть еще меньше, чем, к примеру, австралийского кенгуру в моем любимом кресле в Жениной комнате. То есть, совсем не ожидала. Еще в конце апреля давным-давно прекратились их звонки с приглашениями погулять, в их компании стали появляться какие-то левые девчонки, но мне на них было наплевать, лишь бы Кирилла не трогали, который, кстати, ограничился тем своим звонком в конце апреля. Потому, припомнив это, я размеренным шагом, с одухотворенным лицом двинула вверх по ступенькам на четвертый этаж. Открыла мне Женя. У нее был какой-то странный виновато-сожалеющий вид, как у описавшегося котенка. Она не заставила меня даже потрудиться спросить, в чем дело, и сама смущенно выпалила, что очень сильно извиняется, но не может пойти гулять со мной, так как она уже договорилась с Серым поехать в Мурманск. Поэтому она сейчас сидит дома, ждет, когда он приедет с работы и позвонит ей. Конечно, я ее поняла, сама так же на ее месте бы поступила. Женя, как и я Кирилла, редко видела своего Щуру, который целый день пропадал на работе в Мурманске, устанавливая стеклопакеты на окна зажиточных граждан. Естественно, я почти не расстроилась, так только, самую чуточку. Я решила тогда не идти гулять, а немного постоять с Женей в подъезде и после отправиться домой. Но только я озвучила вслух свои планы на ближайшее будущее, как ко мне резко подлетел Кирилл, обнял, поцеловал, прижал к себе и сказал, что я пойду с ним, а не домой, при этом громко возмущаясь, почему я прошла в шаге от него и даже не поздоровалась. В этот момент поднялись и остальные пацаны. Не посчитав нужным ответить, я слегка отстранилась от Киры, но он опять обнял меня и повел вниз, с Женей я попрощалась уже на ходу, пытаясь по-человечески повернуть голову, но Кирилл довольно быстро меня утащил.
       Около подъезда стояли Веталь, Кабан, Антоша Безруков и еще какой-то неизвестный мне высокий пацан с гитарой, на которой болталась георгиевская ленточка. Я так и не поняла, как его зовут – то ли Игорь, то ли Гриша, но не столь важно. Некоторое время все стояли на подъезде, пытаясь найти самого младшего, чтобы отправить его за пивом. Взгляды всех единодушно сошлись на мне. Но Кирилл прижал меня к себе, сказав, что я его маленькая, и никуда он меня не пустит. В конце концов, к ларькам послали Макса и Лысого, который был одним из самых старших. Я пошла с ними за компанию, тихо выскользнув из горячих объятий Киры. Назад мы вернулись уже изрядно повеселевшие вследствие дружной ловли пластиковых стаканчиков, которые, вылетев из рук Саши, дружно покатились, гонимые ветром, по асфальту. Но никто из пацанов об этом не узнал, а мы мудро к стаканчикам потом не притрагивались. Общим советом было решено отправиться в каменный, в глубине парка. К всеобщей радости, там собралось уже около полсотни человек, в их числе народ из моей параллели, бывшие одноклассники, какие-то друзья Кирилла, и половина банды Коли Гулиева, с которыми отношения наладились еще после стрелы. Там же были и под****ыши Коли, пацаны из девятого А класса моей школы – Паша Якушев, младший брат моего бывшего друга Сержа, и Леша Мордасов (который, кстати, всегда лучше всех относился ко мне в той компании). Не хватало только еще одного персонажа, их третьего верного друга, очередного в моем списке Кирилла Шестакова, который мне нравился, и которому, судя по недвусмысленным знакам в школе, я нравилась еще больше. Хотя, они такие, что им все движущееся прет. Мы все дружно гуляли, пили и пели под гитару “Все идет по плану” и другие песни такого же содержания. Кирилл все время стоял со мной, обняв меня сзади, как, я тогда горько припомнила, он так же когда-то обнимал и жирную косоглазую. Кстати, он мне потом признался, что просто нервы хотел мне потрепать. Что ему с блеском, как я мысленно заметила, и удалось. Когда празднование Дня победы было в самом разгаре, мне позвонила Женя, она попросила меня встретить ее у ларьков, сказав, что Серый задержался на работе и поэтому они никуда не поедут. Я привела ее к нам в каменный. Издалека я заметила Кирилла, стоящего ко мне спиной, с остальными пацанами. Разбежавшись, я прыгнула ему на спину, обхватив его шею руками. Сначала Кирилл пригнулся, потом хотел сбросить прыгнувшего на него, но, заметив, что это я, только засмеялся и поцеловал меня. Довольно долго простояв в каменном на открытом ветру, мы замерзли, и пошли в последний подъезд Жениного дома. Там мы с Кириллом чуть было не поссорились из-за того, что я все время тянулась к их двухлитровке, а он злился и не давал мне пить. В конце концов, еще один пацан, Дрон, сильно набрался и стал заставлять меня выпить, если я его уважаю. Я ответила, что, конечно, уважаю, но пить не буду, так как Кирилл мне не разрешает. После этого мы опять помирились.
       На следующей неделе нам предстояла не совсем обычная учеба – с четырнадцатого по восемнадцатое мальчики занимались в воинских частях, а девочки оставались в школе, где им на протяжении этой недели преподавали медицинскую подготовку. У нашего десятого В класса была завуч Валентина Федоровна, училка по немецкому. С Кириллом все вроде бы после девятого складывалось относительно хорошо и гладко, он даже пообещал семнадцатого, в четверг, прийти в школу ко мне на урок. С волнением в вестибюле я подошла к Валентине Федоровне и, применив всю свою силу обольщения и немного лести, легко уговорила ту пустить Киру на ее такие интересные и захватывающие лекции. Осталось только дождаться самого Кирилла. Внезапно ко мне подошла Лена и сказала: “Маша, там Кира пришел!” (девчонки тоже называли его Кирой, привыкнув слышать такое обращение от меня). Я взволнованно глянула через стекло входных дверей и увидела его на крыльце. Ужасно сильно обрадовавшись, я, в одном свитере, вылетела из школы на совсем не майский холод, к тому же шел мелкий противный дождь. Оттолкнув в сторону удивленно оглянувшегося на нас Морозика, я со всего разбега прыгнула к Кире и обняла его так крепко, как только могла. Мимо нас проходили другие ученики, некоторые смотрели недовольно, многие улыбались, смотря на то, как я весело тащу Кирилла за руку в школу. Стоило нам только перешагнуть порог, как он сразу же стал озираться по сторонам и как-то слишком заинтересованно спрашивать, “где Женько”. Сначала я недовольно ответила, что не пасу ее и понятия не имею, “куда могла задеваться Женько”. В конце концов, после того, как Кирилл задал мне этот вопрос в миллионный раз, я гневно выдернула свою руку из его ладони и, бросив его у зеркала, пылая злостью и ненавистью ко всем сразу, гордо удалилась в кабинет. Видимо, он все же нашел Женю и удовлетворил свое столь горячее желание поздороваться с ней, потому что минут через пять он уже с извинениями подошел ко мне в кабинете, как обычно, разозлившись на то, что я, по его словам, опять обиделась. Мы просидели с ним весь первый урок, причем он не упускал возможности переговорить с Женей, сидящей в соседнем ряду, которая при каждом его обращении к ней начинала глупо прихихикивать и поправлять челочку, чем еще больше выбесила меня. После звонка я, ни слова не сказав Кириллу, поднялась с девчонками в столовую, где и просидела всю перемену. Со звонком на урок я зашла в кабинет и, не обнаружив на парте Кириной сумки, сгребла в охапку все свои вещи и перекинула на свое место рядом с Олей. Тут меня позвала Лиля, сказав, что меня ждут в коридоре. Училка еще не пришла, но я, на все сто процентов уверенная, что знаю, кто там меня ждет, совершенно не горела желанием выйти. Потом, еще немного поколебавшись, все же подошла к Кириллу с видом, полным королевской гордости и чувством собственного безграничного достоинства. Он сказал, что уходит вместе с Колосовским, который стоял тут же. Я возражать не стала. Кирилл спросил, буду ли я гулять, на что я ответила: “Девчонки не хотят, а больше НИКТО мне не звонит!”. Кира сказал: “Ну, ничего, потом они захотят!”, а Ваня в этот момент с усмешкой человека, все знающего и все понимающего, произнес: “Коршун, ты что, не видишь, что тебе девушка прозрачный намек сделала?”, но, видимо, у Кирилла тогда что-то случилось с быстротой соображения, поэтому я поцеловала его и с делано равнодушным лицом удалилась на урок.
       Приближалась еще одна знаменательная для всех нас, то есть девчонок, дата – Ленин день рождения. Вот чего я ждала со страстным вожделением, так это девятнадцатого мая. Все-таки не каждый день лучшей подруге исполняется шестнадцать лет. Сначала все было достаточно цивильно. Мы мирно сидели за столом и обсуждали свои обычные женские глупости – я, Оля, Лена, Настя Кондратьева и Настя Байрак. Еды было навалом, поэтому я, как всегда наевшись картофельно-мясной запеканки вперемешку с ананасами, торт вмять уже не смогла. Посидев для приличия до шести часов, мы еле оторвали заметно потяжелевшие части тела. Лена попросила у мамы триста рублей “на кафе”. Кто бы другой насторожился, посмотрев в наши почти полные тарелки с третьими порциями запеканки, но не Ленина мама, что сыграло нам на руку. Настя Кондратьева ушла со своей мамой на другой день рождения, а мы веселой кучкой двинули в магазин на Гаджике за горячительно-веселительным. По пути еще трезвая, как и все остальные, Настя Байрак умудрилась упасть и расшибить коленку о бордюр. Но никто не встревожился, впрочем, и саму Настю в тот момент заботила совсем не коленка. С волнующим душу и чувства пакетом, в котором звонко постукивали баночки, мы двинули в парк и с первыми глотками решили прогуляться возле каменного, где и встретили наших одноклассников Костю, Диму и Дениса с его старшим братом, которые любезно согласились присоединиться к нам. После мы устроились возле дальних качелей. Сначала все было трезво и по-цивильному. Но после первой банки последовала вторая, за которой незамедлительно отправилась и третья, после чего три голых деревца показались нам всем непроглядным лесом, который мы смело стали использовать в качестве бесплатного туалета. На третьей банке я уже что-то бурно обсуждала с Настей, сидя на скамейке, пока Оля с Леной гуляли вокруг ларьков. Пацанов я вообще почти не помню, разве что к концу нашего народного гуляния Костя активно приставал к Насте, после чего оба до сих пор делают вид, что ничего не было, а Дима, как всегда, сидел на скамеечке и целовался с землей и родными шнурками. Вернулись девчонки, и мне вдруг в голову пришла неожиданная мысль – ведь у Лены сегодня день рождения, а никто даже и не выпил за ее здоровье! Решив искоренить этот беспредел, я взяла инициативу в свои руки и на протяжении некоторого времени многократно поднимала свою ополовиненную банку с “Ягуаром”, крича: “За Ленино здоровье!!!”. Потом Дима зачем-то стал отбирать у меня драгоценную жидкость, я, ясное дело, боролась аки лев, в итоге мы разорвали жестяную баночку на две почти идентичные части, я сжимала нижнюю с донышком, в руке Димы же оказалась верхняя с дырочкой. Слегка расстроившись, я пошаталась между девчонками, каждой тыкнув баночкой в нос и обиженно при этом прогудев: “Смотри, он мне “Ягуар” сломал!”. После я вполне умиротворенно с удобством устроилась на качелях, болтавшихся на двух старых, насквозь проржавевших, цепях. Перед этим я успела пару раз позвонить Кириллу, который, несчастный, на протяжении нескольких минут вынужден был выслушивать мои стоны по поводу того, что я ужасно соскучилась по нему, так как мы не виделись уже, по меньшей мере, три недели. На это Кира мне возразил, что только в четверг приходил в школу, с чем я, с трудом напрягши свой утонувший в коктейле мозг, вынуждена была согласиться. Немного поговорив с Кириллом, я закрыла телефон... Это было последнее, что я помнила до того, как меня достали из-под качелей. Оказалось, что я соскользнула с них, ударилась о разогнавшееся сиденье затылком, схватилась руками за голову и, воя: “Мне больно! Мне больно!!!”, так и осталась сидеть на коленях в земле. Если бы не Лена, вовремя остановившая обратно несущиеся на меня качели, я бы еще чувствительно получила и по лбу, когда повернула голову назад с целью посмотреть, кто меня ударил. Вспоминая все уроки медицины, так удачно полученные за эту неделю, девчонки кинулись прикладывать к моей голове грязный Ленин носовой платочек, давно закопанный под скамейкой, который вырыли и залили ледяной минералкой. Сверху все это дело завалили холодным пакетом из-под алкоголя, короче, даже страшно представить, что в тот вечер испытали мои несчастные волосы, насквозь пропитавшиеся крепким запахом спирта. Тем временем я оправилась от первичного шока и почувствовала сильную боль по всей своей гудящей башке. Медленно, но верно я приблизилась к стадии бесконтрольного завывания от боли и всепоглощающей жалости к самой себе. Оля ушла еще до того, как я прыгнула под качели – ее эгоистично увела к Щуре Женя, сославшись на дело мировой важности. Естественно, подумав, что случилось что-то страшное, ничего не подозревающая Оля пошла с ней. Как впоследствии оказалось, Жене было скучно одной идти к Серому на Чабаненко. Кстати, на дне рождения Лены она не была из-за того, что ее наказали на днях, когда она с Серым приехала из Мурманска с днюхи его брата с полуторачасовым опозданием. Не знаю, кому как, но мне было обидно и неприятно, что к Лене на день рождения Женя не пришла, зато просто так на другой конец города ее родители спокойно отпустили. Не в силах меня успокоить, Лена стала названивать Кире. Но он сначала был то в собственном подъезде, то уже на Кирова, то еще не пойми где. В конце концов, Настя повела меня почему-то к Оле, у которой как раз не было никого дома. У Дома торговли мне позвонил Кирилл, коротко спросил: “Ты где?”, услышал нечленораздельное: “Возле Жени”, бросил: “Понятно!” и отсоединился. Честно говоря, я думала, что он подойдет сейчас туда, поэтому минут пять обнималась с фонарем, мгновенно признав его Кирой. Но Настя с Леной решительно подхватили меня под руки и повели дальше, благо путь нам предстоял неблизкий. Около десятки Лена, чуть не плача, умоляла Кирилла побыстрее приходить. Следующим моим воспоминанием является уже Олина кухня. Оля вообще думала, что мне качелями полбашки снесло, и я приду вся окровавленная до колена. Но кроме гигантской шишки из меня ничего не выдавилось. Когда я топила свою челку в громадной чашке с чаем, позвонил Кирилл. Пока Оля объясняла ему, что ее окно прямо за его спиной, я уползла целоваться с толчком. Пришел Кира. Я кинулась к нему и долго рыдала, жалуясь на то, что мне плохо, больно и одиноко. А он прижимал меня к себе, гладил по голове и целовал прямо в проспиртованную шишку. Несколько раз он пытался уйти, но я крепко цеплялась за его куртку и умоляла постоять со мной еще чуть-чуть. С чего я вдруг начала тот разговор, который все и закончил, я не помню. Но только точно знаю, что по трезваку мне никогда и не пришло бы в голову спрашивать его, почему он до сих пор не простил мне измены с Кабаном. Видимо, тогда этот вопрос мучил меня даже сильнее вспухшего затылка, хотя, может, именно он и стал причиной моей глупости. Короче, мы с Кириллом разосрались в пух и прах. Потом он оттолкнул меня, я заорала, что ненавижу Кабана, что убью его, не забывая при этом театрально заламывать руки и сосредоточенно стучась головой о стену напротив туалета. Настя кинулась поднимать меня, а я вырывалась, грозя Кабану скорой расправой из-за того, что он мне всю жизнь поломал. Оля спешно подхватила Кирилла и вытащила его в тамбур. О чем они там разговаривали, я не знаю, но спустя несколько минут Оля пришла одна. После чего я долго сидела на ее кровати и рыдала так мучительно горько, как только могла, вытирая тушь с соплями об Олин голубой халат.
       Следующее утро было для меня самым необыкновенным утром воскресенья. Я проснулась, проспав лишь пару часов, уже в половине седьмого. В девять тридцать я в черных очках стояла на школьном крыльце, ожидая Олю и пацанов с репетиции последнего звонка для одиннадцатиклассников. Меня слегка мутило, особенно при воспоминании о том, как я утром пятьдесят минут сидела над полной чашкой чая, боясь сделать хотя бы глоток. Из школы вышли Оля, Денис, Костя и Дима с Юрой. Вместе мы пошли вниз, гулять. Это утро запомнилось мне, как ни одно другое в моей жизни. Впервые в десять часов воскресного утра я шла по пустынной улице с друзьями, вдыхая майскую свежесть молодой травы. Это было незабываемо и чудесно.
       В начале двадцатых чисел мая мы с девчонками пошли гулять. Как всегда, распив по баночке коктейля, мы стали искать приключений. И надо сказать, нашли. Причем, даже значительно быстрее, чем сами того ожидали. По уже заведенной традиции, наши стопы повели нас в каменный. В глубине души я горячо надеялась, что не встречу там Шестакова с его компанией во главе с Гулиевым, которые постоянно там тусовались, но с другой стороны… Какая-то небольшая часть меня все-таки желала увидеть его, не знаю почему. На подходе к каменному мы услышали голоса, но все равно решили не изменять привычке, к тому же, нам тогда и море по колено было. Мы зашли, огляделись. Видимо, та самая небольшая моя часть, столь преданная Кириллу, каким-то образом была связана с судьбой. А иначе как я еще могу объяснить присутствие в каменном всех уже выше перечисленных личностей? Обреченно вздохнув, мы с девчонками пошли к зеленым низким скамейкам, на которых отдыхали когда-то в начале зимы две тысячи шестого. Просто сидеть и наслаждаться видами природы, или что там еще могло быть вокруг нас, нам показалось откровенно неинтересным и неинтригующим. Мой блуждающий взгляд наткнулся на маленький полуразвалившийся каменный домик. Недолго думая, я решительно отправилась храбро покорять доселе непокоренную вершину. Надо признаться, пока я после тридцати минут натужных бросков на стену крепости все-таки не забралась наверх, никто из остальных присутствующих в каменном даже и не подозревал о моем нахождении здесь. После того как ко мне подтянулась Оля (Настя осталась внизу на каблуках), нас мгновенно окружила пестрая толпа, от которой так и веяло неприкрытой опасностью. Они стали нас призывать спуститься вниз, типа познакомиться. На это я лишь равнодушно пожала плечами и сообщила, что боюсь высоты, и, в силу этого, никак спуститься не могу. Одному пацану я, видимо, очень понравилась, так как он сначала просто сверлил меня глазами, после чего решил задать вопрос: “Как тебя зовут?”, на что я довольно дерзко ответила: “Для начала разберемся, кто ты такой! Я не собираюсь называть свое не пойми кому!”. Оказалось, что его зовут Леша. Странно, а по виду и не скажешь. Если так смотреть – то нерусь нерусем, но я решила не заморачиваться насчет того, правда ли он Леша, или какой-нибудь Ильяс, Рамзан или Ахмет. Тем не менее, свое имя я так и не назвала. Вернее, я ответила на его вопрос, да, но только сказала обычную для таких случаев заготовочку: “Наташа”. Сразу после этого к Леше подошел Леша Мордасов, посмотрел в мою сторону, как-то гаденько усмехнулся и что-то тихо тому сказал. Совершенно неожиданно для меня последовала следующая фраза: “Как ты посмела мне соврать?! Тебя не Наташа зовут, а Маша!”. Причем сказал это Леша таким тоном, типа: да кто ты такая, чтобы мне, такому замечательному и крутому, врать?! Мне даже стало страшно. Очень. Очень-очень страшно. Но помощи мне было ждать неоткуда, приходилось выкручиваться, полагаясь исключительно на свои силы. Главное было, это не выдавать ни одной черточкой своего лица панического страха, от которого кровь похолодела, и коленки предательски задрожали, хорошо хоть, я сидела. Неприятно оказалось только то, что сидела я в одном лишь топике, предварительно скинув свитер с намерением погреться на теплом майском солнышке, и потому сейчас я чувствовала на себе противные липкие взгляды. Потянувшись за кофтой, я стала судорожно искать глазами Кирилла, но только так, чтобы он сам и никто другой этого не заподозрили. И я его нашла. Он стоял внизу, слева от меня, и смотрел с каким-то нагловатым прищуром. В тот же момент я с отчаянием осознала, что помощи мне ждать явно неоткуда. Мало того, что Кирилл – всего-навсего шестерка Коли, так еще и я ему никто, чтобы он стал пытаться хоть как-то оградить меня от мерзких приставаний. В то же время Леша опять привлек мое внимание к себе, призывая слезть к нему, он даже поймать обещал. Но я только сильнее вцепилась в спасительную шершавость камня, напомнив ему о своей патологической боязни высоты, что было такой же правдой, как и мое второе имя. Тогда он сам полез ко мне. Вот тут я струсила так, что готова была спрыгнуть в ту же секунду, но, представив сломанную руку или вывихнутую лодыжку вследствие скоропалительного и, как у меня обычно водится, неудачного приземления, все же осталась на своем месте. Леша залез. И, судя по его дальнейшим действиям, явно не для того, чтобы просто посидеть рядом и пообсуждать ясную солнечную погодку. Как только я почувствовала его руку у себя на талии, мгновенно вскочила, наплевав на всякие свои предыдущие, довольно-таки разумные, рассуждения, и собралась уже сигать головой вперед, лишь бы только не оставаться наедине с этим. Жутко ненавижу, когда кто-нибудь левый и мне глубоко несимпатичный начинает приставать ко мне. С трудом сдерживая рвущийся наружу панический крик и сохраняя каменное выражение лица, я холодно, почти не разжимая губ, шепнула Оле: “Рвем отсюда, пока что не случилось!”. Леша первый спрыгнул вниз, хотел помочь мне слезть, но я пропустила вперед подругу. Когда же он совсем явственно чуть было не сдернул меня с крыши, я завизжала таким ультразвуком, что все притихли. Пока Леша пытался прийти в себя от небольшого шока (на что и было рассчитано), я слегка присела на корточки и изящно смахнула вниз, твердо встав на ноги. Но и на земле он не отставал. Вслед за всем остальным пошли его вопросы, типа: “У тебя есть парень?”, на что Паша Якушев, который тоже, естественно, там обретался, рассказал о моих отношениях с Коршуном. Вспомнив про него, я тут же с самым честным видом соврала, что он где-то здесь недалеко гуляет и ждет меня, благо и повод подвернулся: у меня как раз интересовались, куда мой парень запропал. Еще некоторое время я пыталась вырваться из цепких лап пацанов, после чего на меня напали их девчонки. Одна особенно, брюнетка такая, в ярко-красной кофточке и солнцезащитных очках, выступала так, будто я ее одновременно и парня, и Родины лишила, угрожая в лице Коли и остальных отвезти нас на второй километр и оттрахать. Оно и понятно – все то время, что мы находились в каменном, внимание было приковано к нам, а про них совсем забыли. Все же, хоть с трудом, но мы в итоге вырвались и поспешили куда подальше от парка. В тот день я поклялась больше никогда не заходить в каменный и уж тем более – даже не смотреть в сторону Шестакова Кирилла. Но, как говорится, баба – не пацан, сказала – не сделала.
       Всю неделю от Коршуна я ничего не слышала. Он не звонил, не приглашал меня гулять и вообще словно испарился. Двадцать пятого мая, в пятницу, я не выдержала и позвонила ему домой сама. Мы спокойно разговаривали, пока, как всегда, дело не дошло до ссоры. Из-за пустяка – он не хотел мне говорить, кем работает его мама. Мне было просто интересно, но все-таки очень неприятно, когда близкий тебе человек что-то от тебя скрывает. В конце концов, он выпалил: “Зачем ты вообще мне позвонила?!”, я оскорбилась и ответила: “Если хочешь, я могу не звонить тебе вообще! Просто исчезну из твоей жизни, и ты обо мне больше даже не услышишь!!!”, на что он с какой-то странной надеждой, промелькнувшей в его голосе, спросил: “Правда? Такое действительно может быть?”. Этого я не поняла и посчитала еще одним необоснованным оскорблением в мой адрес, потому просто взяла и бросила трубку. Минуты три я стояла, пристально гипнотизируя экран телефона глазами, но когда поняла, что Кирилл перезванивать не собирается, окончательно разозлилась. Сразу же я позвонила Оле, она спала, как всегда, в смертельно важный момент. А Женя, хоть и бодрствовала, но разговаривать не могла, сказав, что позвонит мне через полчаса. Я ушла на кухню и удрученно умостилась на краешке стула, по привычке поставив ноги на второй. В душе было пусто, и завывали холодные пронизывающие ветры. Внезапно в моем кармане зазвонил мобильник. На дисплее высветилось: “Нет номера”. Ну, раз нет, то и поднимать я не собиралась, так как это мог звонить и Валя Тимофеев, и Кирилл Шестаков, или кто-нибудь просто номером ошибся. Почему-то мне сначала даже в голову не пришло, что это мог звонить Кира. Версию о чьей-то ошибке я отмела, когда телефон начал звонить уже четвертый раз подряд. Как раз в это время мне позвонила и Женя, которой я долго выплакивала душу, не забыв рассказать о странных звонках со скрытого номера. Тогда мы общими усилиями и сделали предположение, что звонящим мог оказаться и Кирилл, но это было лишь предположение, которое я посчитала слишком самонадеянным – я глубоко сомневалась, что он стал бы мне звонить, чтобы извиниться. Не такой Коршун человек. Вечером мы с Женей пошли гулять по парку и возле каменного встретили Шестакова Кирилла. Судя по слегка окосевшему взгляду его и так косых с детства глаз (что, по моему мнению, совсем не портило, а даже наоборот – легкая косость правого глаза несколько украшала его), он уже успел хорошо набраться. Да и разговор он начал странный. Почему-то Кирилла очень расстраивал общеизвестный факт того, что я встречаюсь с Коршуном. Я спросила его, не хочет ли он встать на место Киры. Кирилл сначала не понял, но я ему моментально объяснила, что только пару часов назад мы с Коршуном порвали. Кирилл попытался меня обнять, но я, все еще в глубине души хранившая верность Кире, ловко вывернулась и вместе с Женей незаметно испарилась. После мы пришли к ней домой. Опять впав в страшнейшую депрессию – ведь я все равно любила Киру! – я стала заливать слезами Женин коврик, уютно устроившись в моем любимом кресле в углу ее комнаты. Вскоре мне пришла мысль позвонить Кириллу и поговорить с ним о наших столь непростых отношениях, уже в который раз. Я знала, что у него нет определителя, и потому спокойно набирала его номер с Жужиного телефона. Трубку подняла Кристина, которая моментально сунула телефон Кире, коротко кинув: “Кирилл!”. Он сказал тихое: “Алло!”, но каким тоном это немудреное слово было произнесено! Если бы у него был определитель, или он наверняка знал бы, что я позвоню, он все равно никогда не смог бы нарочно сделать такой грустный и скорбный голос, каким он со мной разговаривал. Было такое ощущение, что он безумно любил меня долгие годы, а я его бессердечно бросила, при этом уйдя к его лучшему другу. Да, по правде говоря, это у меня должен быть такой голос, ему-то что! Он же всегда с такой поразительной легкостью бросал меня и вновь звал обратно, а я, как преданная собачонка, слепо любящая своего жестокого хозяина, радостно скакала к нему на задних лапках. Короче, мы говорили недолго. Как обычно, дело не сдвинулось с мертвой точки, и он таким же убитым голосом попрощался со мной, сказав, что больше ему говорить со мной не о чем. Несколько растерявшись, я сидела с коротко гудящей трубкой в руках на офисном стуле, тупо смотря на мерцающий монитор компьютера и ничего не видя за пеленою пасмурных слез. Взяв себя в руки, я, силясь не зареветь в голос, снова набрала такие легко запоминающиеся цифры. 4... 34... 03... Кирилл взял на этот раз телефон с первого раза. Сейчас я уже не могла терпеть, я плакала, умоляла его не оставлять меня вот так, клялась ему, что он для меня – все... Сначала он холодно отвечал мне односложными фразами, от которых я разрыдалась еще сильнее, а после... В нем опять появилась та теплота, с которой он часто относился ко мне, когда любил... Кирилл упрашивал меня не плакать, в его голосе чувствовались отголоски моей боли, моих слез, но я ничего поделать с собой не могла. Так мы и расстались.
       Я пришла домой, с трудом различая дорогу сквозь дрожащие на ресницах жемчужины слез, и сразу же позвонила Оле. Она, до этого не знающая о событиях того дня, очень мне сочувствовала, но что-то в ее дружески-подбадривающих словах было странным. На следующий день я снова с ней разговаривала, вслух пытаясь понять, что именно послужило причиной такого скоропалительного разрыва со стороны Кирилла. Любое мое самое безобидное слово, сказанное ему когда-то, теперь казалось ужасным оскорблением или обвинением его во всех смертных грехах. Но я все так и не могла определить то мое действие, которое так все разрушило. И тогда Оля мне сказала то, о чем умолчала вчера. Девятнадцатого мая у них с Кириллом состоялся тяжелый разговор, как раз в тот момент, когда Настя всеми силами соскребала меня со стены. Оля задала Кире вопрос: “Скажи честно, ты будешь встречаться с Машей?”, на что он ответил: “Никогда!”. Тогда она сказала ему: “Если не собираешься предлагать ей встречаться, то просто исчезни из ее жизни, чтобы никого больше не мучить – ни себя, ни ее! Так будет лучше, пожалей ее, если хоть что-то к ней испытываешь или когда-то испытывал!”. Вот он и исчез. И если б я двадцать пятого сама не позвонила ему, то он так бы тихо и растворился в моей жизни, оставив только легкую дымку воспоминаний. Да, кстати, с закрытого номера звонил именно он, а я даже не догадывалась.
       Двадцать седьмого я гуляла в гордом одиночестве, никто из девчонок не пошел. Побродив по душным улицам и парковым дорожкам до семи часов, я повернула в сторону дома, всякое желание гулять давно уже отпало. Но, поднявшись по трапу от ДОФа, я, повинуясь собственным ногам, пошла не направо, а прямо, в сторону Кириной улицы. Ни о чем особо и не думая, я тихим медленным шагом шла по пыльной дороге, когда в сумочке вдруг зазвонил телефон. С удивлением на дисплее я увидела изображение СпанчБоба, который задорно крутил задом на звонке Кабана. Подумав, что Кабан сейчас спросит, не знаю ли я, где Коршун, я холодно подняла трубку. Но на том конце раздался совершенно другой голос – любимый, родной, голос Кирилла! Он позвал меня гулять. Не понимая, зачем ему вдруг это понадобилось, я покорно пошла к “Ваенге”, все равно ведь домой собиралась, делать было нечего. Сначала мы дружно пошли к Кабану. Я, увидев, как все пацаны втопили, бросив меня сзади, решила еще чуть притормозить и тихо слинять, не обращают на меня внимания, и ладно, плакать не буду! Но внезапно обернулся далеко впереди идущий Кирилл, он остановился и подождал, пока я не догоню его. Я с горечью отметила, что это, наверно, сотый раз, когда я не успеваю скрыться. Кабан зашел в квартиру, а я, Веталь, Кирилл и Безбаш остались в подъезде. Мне жутко хотелось пить, поэтому я окликнула еще не успевшего закрыть за собой дверь Кабана. Кирилл как-то странно дернулся и моментально уставился на меня с таким лицом, будто я только что предложила Кабану уединиться на его безразмерной кровати. Не обращая никакого внимания на ненормальный взгляд Киры, я спокойно попросила воды. Кира сразу заметно успокоился. Мне было странно заметить в нем такие эмоции после того, как не далее чем позавчера мы расстались даже без обещания навеки остаться друзьями. После этого мы сначала долго гуляли на пионерском расстоянии друг от друга, а к концу устроились на детской площадке, где Кирилл по-джентельменски укрывал меня своей курткой от весеннего дождя, за чем последовали и поцелуи вкупе с признаниями в любви. Все снова, казалось, как прежде. Но я чувствовала, что долго это продолжаться не будет.