Девушка Гамсуна

Любовь, ты превращаешь человеческое сердце в цветущий сад и грязную свалку, в роскошный бесстыдный сад, в котором растут наглые таинственные грибы…

«Виктория»

I
       
Автобус подпрыгнул на родном ухабе и развернул мои мысли в новую сторону. Мечты об упоительно крупном контракте с немецкими партнёрами сменились картинами из ещё недалёкой юности - они выстраивались сами собой, без малейших усилий с моей стороны.

В этой галерее первых песнопений преобладали тёмно-синий, жёлтый, белый цвет со смелыми вкраплениями чёрного. Здесь и полуголодная студенческая юность, и взрывной Питер, и полная неопределённость, и взлёты, и падения, и мечты и бедность – всё то, что определяло цветовую гамму моих первых любимых лет. И хотя с годами всё сильнее хочется переиначить память в радужные цвета – к примеру, в оранжевый, розовый, фиолетовый, ярко-красный или небесно-голубой – я всё же наложил на это действо вето. От такой вставки до начала старческого брюзжания один шаг и его надо оттягивать до последнего.

Нет-нет, я точно помню: ярко-синий, ядовито жёлтый, ослепительно белый и пугающе чёрный. Вот так моя жизнь выглядела тогда… Я и раньше думал об этом, но в последнее время вспоминаю всё чаще. Особенно мне мешает краски одна девушка… У неё были глаза, сквозь которые преломлялся свет от всего вокруг, глаза, в которых читалось многое, а ещё больше оставалось под вопросом… В общем, что-то в них было такое, от чего я забывал, что это просто глаза знакомой девушки.

Летом 97-го я, счастливый абитуриент филфака Санкт-Петербургского университета, зарабатывал на жизнь и на учёбу рыбаком в Киркенесе, добавляя в описанную выше палитру мироощущений чуть-чуть зелёного оттенка, дающего богатство и уверенность, надежду на завтрашний день и лёгкий взгляд на вчерашний, одним словом, пытался как-то наладить свой фотосинтез.

        В то время, я помню, мои первые юношеские самомнения связывались с собственной начитанностью. Её, по сути, не было, но мне казалось, что она есть. Самоуверенность мне подсказывала, что никто уже не сможет поразить воображение умного и искушённого книгочея, каким казался я себе. Но, напоровшись в 19 лет на «Пана» и «Мистерии», я быстро пересмотрел свои взгляды на жизнь и по результатам ревизии в рекордные сроки «проглотил» всё, что смог достать из Гамсуна. И вот тогда-то родилось желание постоять немного на земле, напрямую связанной с новым, очень знакомым, немного сказочным, только что прочитанным прекрасным миром.

Мой дядя, рыболов со стажем, тогда не в шутку мне помог, он провожать себя заставил, и в Мурманске «завербовал» меня на траулер матросом. Рыбацкий чёлн принадлежал капитану-норвежцу, шкиперу Олафу, а дядя Миша был его помощник, матросы – в большинстве русские, но несколько человек – норвежцы. Маршрут простой: Киркенес – Баренцево море – Киркенес. Норвегии кусочек только, но для меня тогда немало…

Шкипер и матросы-норвежцы на героев Гамсуна походили не сильно: молчаливые, спокойные, дружелюбные потомки викингов, увлечённые на шхуне исключительно рыбной ловлей, а на берегу – семьёй и домом.
       
А ещё - в порт приходила девочка, дочка нашего шкипера, светлое и серьёзное создание лет 10. Её мать была родом из Мурманска, оттого она с акцентом, но достаточно правильно говорила по-русски. Я, может быть, и внимание на неё не обратил бы, если бы она не начала проявлять ко мне почти материнскую заботу. То ли мой исхудавший внешний вид тому виной, то ли склонность к стихосложению (был такой грех), то ли ещё что-то, но после того, как она отдавала свёрток с едой отцу, она смело подходила ко мне и протягивала цветной пакет с селедкой и картофелем в мундире или пирогом для меня.

- Как поживаете? - спрашивала она, отчего наши ребята добродушно посмеивались, а я мучительно краснел и от этого они смеялись ещё «добродушнее». Паулина, так звали девочку, в ответ на подобное отношение даже бровью не вела, уверенностью своей окончательно сбивая меня с толку.

Я её тогда про себя называл - Илайали, как особую музу моих затаённых талантов, хотя больше она походила на будущую Дагни Кьелланд. Мы ходили почти полтора месяца в море и обратно, и каждые три дня на пирсе в лёгкой дымке я видел Полю, она ранним утром встречала наш пыхтящий траулер со стойкостью идейного волонтёра. Я был уверен совершенно точно: Паулина - девушка Гамсуна.
 
Потом, первого сентября, я ушёл, чтобы не вернуться, уехал в Питер на учёбу, а мой дядя остался. Он при встречах мне часто рассказывал про своего друга Олафа и его дочку, каждый раз, усмехаясь, напоминал, как она обо мне заботилась. А я мало его слушал, отдаваясь затянувшей меня воронке столичной жизни. Гамсуна я читал всё меньше, а Норвегия, словно Поля на пирсе, покрывалась дымкой в чудном безрассветном море.

II

Так было, пока я пару недель назад не встряхнулся, и идея тура по уже почти мифической Норвегии не возникла во мне снарядом, закружив мысли и спутав рабочие планы. Дядя Миша, узнав о моей авантюре, с готовностью зачитал мне номера телефона Олафа и Паулины, заверив, что они меня помнят и от него заранее узнают о приезде.

Сейчас, пересекая границу и наблюдая под тяжёлый никельный запах за живописной церквушкой, я по глупому сожалел, что не приехал увидеть Полю раньше. И совсем не по причине сюрреализма пейзажа, а по чему-то сладко неопределённому, чему даже не хочется давать название. Увидав же изящные домики городка, интенсивность моих сожалений достигла статуса тоски.

Киркенес, как мне показалось, совершенно не изменился. Нет, он, конечно, не был абсолютно прежним, но мне, за последние 10 лет совершившему скачок от нищего студента до успешного коммерсанта средней руки, сейчас казалось, что я попал в добрую детскую сказку. Она усугублялась ещё тем, что за эти десять лет метаморфозы произошли не только со мной, но и с моей страной, с моим Питером, резко вынырнувшим из постсоветского мегаполиса капиталистическим раем и существовавшим исключительно под убыстрённый сердечный стук, и только здесь, на въезде в Киркенес, я ощутил себя прежним, свободным, чуть голодным и всё таки новым…

Сойдя из автобуса на «прохладную» землю, я раздумывал, как поступить максимально точно – позвонить Паулине и пообедать в кафе, или сначала «перехватить», а уже потом договариваться о встрече. Меня одолевали робкие сомнения и я попросту оттягивал секунду звонка… Чтобы как-то с собой разобраться, я оставил чемоданы в отеле и решил не обедать, а только выпить что-нибудь в ближайшем заведении, для чего свернул на подходящую улицу и почти сразу замер в одеревенении.

Подобные встречи именно так и случаются. О них не договариваются, их не подстраивают, на них не надеются, они сваливаются, как на голову, утяжеляя человека объемом и качеством нахлынувшего счастья. Прямо на меня шла удивительно красивая девушка, высокая, стройная, с жёлто-соломенными волосами и обманчиво тихим взглядом.

Я давно подметил, что скандинавские девушки лишь с виду размерены, а на самом деле – есть в них какой-то притихший до поры до времени огонь. И хотя я не узнал в первую секунду Полю, но, глядя на вроде незнакомое видение, совершенно точно понимал, что это должна быть только она. А Поля, кажется, совсем не удивилась этой встрече, абсолютно не растерялась, а просто спокойно мне улыбалась…

III

За столиком в кафе мы чокнулись вином.

- А потом я хочу в Осло посмотреть Мунка… Но главное - проехать по местам одного человека…
- Какого человека? – она по-прежнему говорила с еле уловимым милым акцентом.
- Да так… есть на свете один человек, я им очень дорожу…
Она прилежно смотрела в сторону и все черты её лица выражали к персоне дорогого мне человека вежливое и рассеянное равнодушие. Выдержав положенную паузу, я уточнил:
- Кнут Гамсун…
       
Она усмехнулась: очень задумчиво и неопределённо. Я ждал её ответ на мою наивную провокацию, но, дождавшись его, слегка опешил: девушка Гамсуна совсем не любила Кнута Гамсуна, она, по её словам, предпочитала Ибсена.

- Он глубже, мне кажется, серьёзнее… - заметила Поля и для компенсации улыбнулась. «Второй раз за десять минут» - мелькнуло у меня. По давней своей традиции женскую сдержанность я тут же отнёс на счёт собственной недоработки.

А вдогонку промелькнуло: «Забавно, но наши тургеневские барышни тоже, кажется, предпочитают Достоевского. Есть, наверно, в этом какая-то закономерность - любимый женский тип гениев зачастую противоположен духу их творчества. Борьба и единство… Отторжение и притяжение… Ладно, не важно… Оскорбительно серьёзная мысль для нежной встречи. Хотя нежной ли?…».

Заметив, что я молчу, она, похоже, решила меня утешить или подбодрить и с серьёзностью, достойной прекрасной девы, сказала, что очень любит Льва Толстого. Вот уж, чем меня не взбодрить, так именно этим, но я всё же сделал вид, что польщён.

- А знаешь, что объединяет любимых мной норвежцев - Гамсуна, Мунка и Грига?…
Она с интересом насторожилась.
- …смесь ужаса и силы духа на краю бездны. Потому что Ваша страна находится на краю света… (она с удивлением смотрела на меня, и я сам на себя удивлялся), вы этого, конечно, не замечаете, потому что привыкли к такому ощущению… А я, внимательный приезжий, сразу это подметил – вас терзает небесное сиянье… вас холодит насмешками стихия… и ещё… вы заняли последнюю линию суши перед обрывом в пропасть… И от этого, от жизни на краю земли - остро чувствуете красоту и трагизм мгновений…
Запнувшись, я сделал огромный глоток вина из бокала и мысленно выругал себя за вдохновенный спич.

Она неторопливо обдумала всё только что услышанное и, смиловавшись, всё же улыбнулась. Я слегка выдохнул и благосклонно принял собственные поздравления. Она, всмотревшись в мой взволнованный вид, наконец, солнечно рассмеялась. Я заказал ещё бокал вина.

- Я думаю, ты слишком романтично и сложно смотришь на простые вещи, Серёжа…
«Дагни Кьелланд… абсолютно точно…» - выпрыгнуло нечаянно.
- Зачем объяснять причины красоты? – закончила мысль Поля.
На это можно ответить лишь сагой… но у меня не было с собой шариковой ручки…

Допив вино, я попросил с собой бутылку шампанского. Насладившись недоумённым взглядом официанта, я попросил включить в счёт ещё и два бокала. Конечно, тоже с собой. Полю позабавило удивление гарсона, но, мне показалось, совсем не заинтересовала цель такой покупки. Мы вышли в прохладный вечер, вокруг меня всё так же бушевала сказка.

Я предложил ей развлечение на берегу фьорда – стрельбу из шампанского по звёздам. Эту игру я сам придумал, когда мы с друзьями, заработав первые деньги, выходили с подругами на Неву. Она заключалась в следующем: девушке вручается бутылка шампанского и предлагается попасть выстрелом пробки в какую-нибудь звезду или месяц. Сделать это самой в первый раз сложно, поэтому кавалер помогает: становится за спину девушке, одной рукой направляет её руки для попадания в цель, второй – постепенно выдавливает пробку из горлышка. Для точности попадания рекомендуется перед стрельбой бутылку встряхнуть – я так и сделал.

С воодушевлением и пафосом пробка рванула вверх, но в Луну не попала, вероятно, из-за встречного ветра… А может, не из-за ветра, а по причине полярного неба… Я не знаю… Я в упор посмотрел на неё в профиль, она была спокойна и оживлённа, никаких криков, взвизгов, стенаний, без малейших внешних аффектаций. Всё бы хорошо, да только при стрельбе в Луну аффектации как раз и требуются – в них-то весь смысл.

- Почему? – спросила она.
- Ну… даже не знаю как это объяснить, Поля… Потому, что это широко, потому что это весело! Просто – потому что! Неужели непонятно?…

Она кивнула головой и поплыла дальше, а я продолжил наблюдать, как стройно она идёт по берегу. Помня ужасы путеводителя, чисто визуально проверил наличие у Поли хвостика… Его не было. Я заговорил с ней о королях и троллях. Такая явная глупость с моей стороны снова насмешила Полю.

И то не ветер трепал её овсяную прядь… Это я взглядом выдёргивал из её зачёсанных назад волос понравившиеся мне завитки и задумчиво теребил их, бережно поглаживая. И это я выгорал их теплом, а не бледное солнце своим незлым ультрафиолетом. И это я намеренно нечаянно облил её брюки из своего бокала… Вот так, глядя на неё, я срывался в давно заброшенный мной стих, стараясь при этом обнять и поцеловать.

Но, конечно же, она вычислила мои дальнейшие намерения и в ту же секунду достичь своего шансов у меня не осталось. Разорвав дистанцию, она тут же стала ко мне холоднее и, одновременно, чуть заботливей, чем опять-таки подтвердила предыдущую мысль. Внешне спокойный, я сразу переполнился некоей гадкой эмоцией, которую выплеснул в безудержном свисте. Я стоял над морем и пугал его трелью.

Но отступать назад я уже не мог и поэтому стал подкрадываться к ней издалека, маневрируя и путая свои следы, меняя слова и частоту движений, уподобляясь голодному охотнику, знающему, что если он на этот раз не завладеет намеченной добычею, то ему уже не выбраться, не подняться, не спастись, ему - конец. И как водится, чем больше у охотника желания достичь живой цели, тем больше сила её сопротивления. Похоже, Поля точно так же, как и я, задалась целью уйти от облавы живой… то есть – не покорённой.

В конце концов, я сбился на грубость, она оттолкнула меня и быстро зашагала в сторону своего дома. «Догони! Догони - извинись, идиот!» - сказал мне мой дипломат, но я лишь с досадой от него отмахнулся. Вечернее небо в это время как раз менялось с морем местами.

IV

Сказать, что я был расстроен – значило тактично промолчать. Я был в бешенстве, в студёной ярости, в запечатанной истерике. Конечно, я был пьян, но, по-моему, несильно. Но я ненавидел в эту секунду всё, каждое встреченное растение, любую видимую волну, каждую мысль, а особенно… Нет - не её… Больше всего – самого себя! Себя! Даже в таком состоянии я живо представил собственную блестящую персону её глазами и, кажется, выругался в темноте.

До утра я шатался по берегу фьорда, бросая в воду камни и перекликаясь с морем. Отчаянье сменилось бредовым монологом о жизни. В моей неудаче обвинялись силы зла и природная неуклюжесть. Я в отчаянье хватал себя руками за волосы и шагал быстрее.

А ведь долго выносить это чувство невозможно и мягким пальцем вот уже кто-то гладил меня по сердцу, это была мысль позвонить Поле…

- Да никогда… - я высказался вслух неосознанно и тут же мысленно закрепил свою волю брошенным в небо камнем. Но несколькими секундами позже опять то же самое чувство уютно защемило где-то в области сплетения и я отдался этому ощущению.

- Написать ей письмо… - такой неожиданной мыслью разрядилось напряжение.

Да… Пожалуй, в этой идее - столько спокойной уверенности, словно сотни-сотни лет традиций отношений между мужчиной и женщиной поставили в моей голове спасительное многоточие. Утром я забрал из отеля вещи и отправился дальше.

В автобусе мерное дрожание опять направило мысли в сторону Поленьки. Я вспомнил всю свою самоуверенность и напористость, невнимательность и особенно грубость… И шампанское! Я вспомнил шампанское и мне сразу стало так стыдно, что я дёрнулся на кресле и разбудил соседа. Во мне заныло всё сразу и я мигом разобрал ситуацию заново и со всех сторон. Просто поразительно – как многогранен идиот…

«Всё, теперь ей нужно немедленно позвонить. Сейчас же… Если не сделать это в настоящую минуту, то всё пропало. Здесь каждая секунда на счету» - я достал мобильный, но не набрал номер – сейчас она, наверно, занята делами. Схватка желаний с осторожностью привела к отсрочке – «На первой же остановке автобуса я выйду и позвоню…» Несколько минут я заторможено взирал на синие пейзажи за окном, к их нереальности привыкнуть невозможно. Мелодия «Пер Гюнта» могла появиться только здесь…
 
Когда автобус остановился – я выскочил под нежный дождь, сладкой судорогой выгнул тело и вдохнул в себя симфонию Гольфстрима. Я - здесь, сейчас, в другой стране и словно стал совсем другим. Я как будто вернулся в непродажную молодость. Как будто не было пиджачно-галстучной работы, не было расчётливых рукопожатий, лицемерных дружб и бухгалтерских объяснений в любви, и словно месяц назад я всерьёз не думал, как уничтожить чужими руками грязного конкурента…

- Edvard Grieg… komme… her… - обратился я на ветру к моему соседу по креслу, высокому малому в красно-белой куртке.
Норвежец поднёс к губам сигарету, но забыл ею затянуться. Я тут же перевёл ему с норвежского.
- Edvard Grieg… could be… gone… only here!

- Good joke… - парень явно оценил тонкость моего наблюдения и я тут же проникся к нему симпатией.

- Знаешь… Я не позвоню ей на этой остановке. Следующая – Лансэльв, оттуда точно… Или, может быть, дальше… Или ещё лучше - через пару дней, когда всё уляжется… А может, и на обратном пути… Я пока не знаю… Но я обязательно ей позвоню. Поле я уже позвоню… Коряво звучит, но очень точно сказано.
       
Сосед внимательно и с недоумением выслушал мою тираду по-русски, поразмыслил над моим убедительным видом, после чего вынул из кармана портсигар и с улыбкой протянул мне сигарету.