анданте

*
У слесаря Ермакова отсыпной.
Отоспаться он смог до половины восьмого.
Разбуженный методичным галечным шорохом из открытой форточки и запахом вареной капусты из кухни, Ермаков потянулся к табуретке, стоящей рядом с кроватью навроде тумбочки. «Тумбочка» традиционно вмещала на себе мятую пачку «Прибоя», спички и оловянную плошку-пепельницу. Вытряхнув пуржащую табачными крошками папиросину и замяв девственный бумажный мундштук в нужных для зубов и пальцев местах, Ермаков в бычьей задумчивости посидел на краю кровати. Шорох за окном был жив и назойлив.
Ермаков сунул папироску в рот, не прикуривая. Натянул позеленевшие от времени треники, сквозь дырку которых просматривался луч синей звезды на правой коленке.
В прихожей Ермаков механически метнул кепку на взъерошенную макушку и, проигнорировав пиджак, как был в синей майке, вышел к подъезду из своей квартиры на первом этаже пятиэтажки, стуча бурыми подметками сворованной на фабрике дармовой спецобуви.
Весеннее утро было прохладным, но ослепительно солнечным.
Шорох исходил от справной бабёшки в фуфайке. Та разбрасывала вилами горячую смесь гудрона и гравия. Как, возможно, еще совсем недавно разбрасывала навоз в таком же теплом пару в покинутом ради городской чистоты колхозе.
Ермаков закурил папироску и загляделся в задумчивости. Баба работала сильно и споро, своими движениями разбудив в ермаковской памяти сцены далекого деревенского детства.
Брызги горячего гудрона орошали чахлые городские лопухи и висящее на провисшей веревке белье.
Цигарка Ермакова уже догорала, когда он заметил знакомые цветочки на мокрой наволочке.
Сплюнув цигарку, Ермаков протянул руку в сторону наволочки и в бронзовой позе известного памятника с трагическим величием изрек:
- Што делаешь?! Залупа конская!
Тётка в ватнике не сразу поняла, что клич был не с небес и относился непосредственно к ней. Когда до ее покалеченного городом крестьянского мозга дошел смысл, и она подняла румяное в конопушках лицо, рядом с Ермаковым уже образовалась фигура его жены. Доселе робко выглядывающая из форточки и не смеющая прервать благостной созерцательности трезвого супруга, Ермакова-жена, оценив эпохальную актуальность момента, немедленно вышла на сцену с энтузиазмом примы, знающей назубок свою роль.
Весенний холодок пробежал по майке Ермакова. Он поёжился и пошел домой к тарелке со щами и похмельной стопочке, не мешаясь в деликатный дамский диалог о семейных ценностях.