Конец пути

Железная дорога. Она бежала, прямая и острая, вдаль – куда-то, где рос чертополох и иван-чай. Она бежала туда целый день – этот день-тысячелетие, бежала, не заканчиваясь и не уставая. Закат не остановил ее бега, окрасил серебро кровью и утопил в ней время. Ночь накрыла шелком, синей шалью, расшитой хрусталем.
 Он сидел, опустив голову, и разогревал на костре консервы. Он давно потерял счет времени. Он не знал, сколько продолжался этот день-тысячелетие. Может, и впрямь тысячу лет? Может быть, его консервированная тушенка уже стала раритетом, музейной ценностью? Он позволил себе улыбнуться.
Теперь на земле был июль – настоящий, терпкий, с качающимися в радужном воздухе деревьями и бархатистой малиной.
Костер отпугивал комаров, и они бешено плясали в отдалении. Где-то залаяла собака, и послышался резкий женский голос. Очень далеко, за пролеском, загорались и гасли огни в чьих-то домах.
Ел единственной уцелевшей, потемневшей вилкой. Достал из рюкзака соль, налил в кружку горячей воды с плавающей чайной трухой, помедлил и бросил два куска сахара. Последние.
Прошедший день был долог. Он шел и шел по влажной земле, усыпанной хвоей, петлял узкими тропинками, пересекал болота, в которых посверкивала крупная клюква, иногда наталкивался на заброшенные детские площадки, старательно обходил их и снова углублялся в лес. За лесом бежала узкая речка или стелилось бескрайнее цветущее поле. В поле он ложился в траву, закидывая руки за голову, и размышлял. Полдень. Жара. Призрачные стрекозы, мечущиеся над ручьем. Кажется, протяни руку – и поймаешь почти бесплотную сверкающую фею, но она делает неуловимое движение – и снова танцует над водой.
Запас тушенки не иссякал, и это чудо тоже вписывалось в его расчеты. А в лесу на солнечных просветах горела малина; он собирал ее и ел горстями.
К заходу солнца он вышел к железной дороге. Его давно тянуло к ней – он сам не понимал, зачем, но чувствовал, что так надо. Давно не действующая, заросшая, она наверняка вела в тупик. Но ему было необходимо выйти к ней, увидеть ее изгиб – красоту, недоступную никому, кроме него, погладить ее сталь, может быть, узнать, что она заканчивается не тупиком, а чем-то новым, неизвестным…
Костер начал затухать, он подбросил веток и продолжал смотреть на зыбкий, вибрирующий от огня воздух…
Он путешествовал уже очень давно. Рюкзак с примитивными припасами, кружка, консервный нож, вилка, спички, носки и пара газет. Бездомный, добровольно заперший квартиру на ключ и выбросивший его реку, одинокий. Почему-то все время было лето, и он спал прямо на земле, подложив под голову рюкзак, а если шел дождь, прятался под любым навесом. Решив совсем удалиться от людей, приспособился даже залезать на деревья и засыпать под шуршание листвы.
Его путешествие не было бесцельным. Он предпринял его не вследствие жизненной драмы, разочарования, ненависти к людям. Так было нужно. Аналитический ум научного сотрудника позволил ему обдумать и рассчитать все. Если бог (или боги, ему было безразлично) существуют, он станет просветленным, или святым отшельником, или аскетом. Он вырвется не только из места и времени, а из целого измерения, победит все.
Итак, железная дорога. Символ? Навряд ли. Скорее, просто тоска по цивилизации, по тому измерению, из которого ему удалось вырваться. Так он думал еще недавно, если в своем новом существовании мог отличить «недавно» от «давно».
Путь закончился именно здесь, у железной дороги. Так он думал теперь. И «теперь» было, оно не растворялось и не таяло. Костер. Ночная роса. Чистое темное небо – без силуэта бога или богов, а ведь они уверены, что этого не может быть! Он рассмеялся и отпил еще немного чая. Пройден такой путь, за спиной не меньше тысячи лет в знойном июльском мареве, скарабей, неизменно появляющийся на горизонте, пылающая колесница Гелиоса, закат над Голгофой, благоухающие бархатные ночи – сказки Шехерезады, все, что когда-либо существовало на самом деле и было придумано.
Нужно подойти еще ближе к путям. Эта мысль была внезапной и четкой.
С верхушек деревьев слетел ветер, нахлынул, погасил костер, рассыпав искры. Он отбросил пустую банку носком ботинка, закинул вещи в рюкзак и начал продираться сквозь чертополох.
Путь закончился именно здесь. Он уже тысячу лет ходит, а значит, для него смерти нет. Да ее и не может быть, кому она нужна, бездарность, бессмысленность, атавизм. Для высокоразвитого разума ее нет и не может быть. Его подвиг выше монашеского. Он сделал все сам, не прибегая к чьей бы то ни было помощи. Он достиг абсолюта. Он выиграл у глиняных, мраморных, золотых богов. Вот почему его так тянуло к железной дороге! Он предчувствовал, что здесь закончится старое и начнется новое.
Она нежно светилась, прямая и острая, дразнила своей близостью. Оставалось только ступить на рельсы.

Бесшумный поезд-призрак настиг его около изгиба рельсов. Два безумных желто-оранжевых глаза полыхнули бешеным светом. День-тысячелетие сжался в блестящий зеркальный круг, резче запахла полынь, заметались стрекозы. Зеркальный круг рассыпался на тысячу осколков.