глава 3. Война всех против всех

       «Война всех против всех….
       Ибо война есть не только сражение или
       военное действие, а промежуток времени,
       в течение, которого явно сказывается воля
       к борьбе путем сражения»
       
       Аристотель

       Крупные города живут в бешеном ритме. Метро и улицы до глубокой ночи заполнены людьми, спешащими по своим делам. Туманная дымка устало сползала по спящим зданиям и деревьям. Ночь глубоко вздыхала. Миллионы электрических огней в квартирах рассказывали о различных судьбах, неповторимых в своей индивидуальности, непревзойденных в своей кратковременности. Зеленые огни светофоров весело перемигивались, балансируя звуком проезжающих машин.

       Одно из печальных мест всех городов – вокзалы. Ежеминутно, сотни поездов отправлялись в путь, - в другие города и страны, другие сотни, прибывали. Болезненные прощания и радостные встречи на перронах, платформах, у электронных табло расписания поездов. Именно здесь – на вокзале, можно увидеть и прочувствовать всю кратковременность человеческой жизни; суетливой, быстротечной. Многоголосое гудение толпы, похожее на звон медного, церковного колокола, словно взывало к небесам, крича о единстве. У каждого человека, пришедшего сюда, своя цель, своя судьба, свои мысли и чувства, однако, поток стирал все. Индивидуальность исчезала, и в серой гудящей массе было невозможно выхватить красоту человеческого лица.


Уставшие лица продавщиц в круглосуточно работающих магазинах, выискивающе-заискивающие глаза попрошаек, хитрые, ищущие у карманников, суровые, наблюдательные у милиционеров.

       У каждого вокзала свои особенности. Своя история. Источающие запах мочи и грязного тела, пьяные бомжи, грубые, кричащие девицы, ожидающие таксисты – вечный контингент всех вокзалов. Оплеванные урны, вонючие с расписными стенами туалеты, мусор и грязь. Ночь скрывала все. Масляными красками, рисуя картину мира, она тщательно вырисовывала на холсте равнодушные звезды и бьющийся в экстазе, ветер.

       «На пятый путь прибывает поезд «Москва – Астана»» - прокричал женским голосом громкоговоритель.
Поток людей хлынул на перрон.

       До прибытия в Москву оставался час. Ей хотелось поскорее выйти из поезда, в котором ехала почти семь суток и упасть в объятья любимого человека. Сердцем, предвкушая радость встречи, смотрела на пробегающие за окном дома, перроны, деревья, людей и думала о нем.
Двери купе с шумом открылись и, женский голос пропищал:
- Софья, ты белье уже сдала?
- Да, - доброжелательно улыбнулась девушка, попутчице.

       Виктор уехал год назад. Без него город опустел. Не спасали ни занятия в институте, ни грядущие экзамены, ни друзья. Обида в сердце улеглась и пересмотрев прошлое, Софья видела свои многочисленные ошибки. Именно теперь, думалось ей, она способна изменить многое. Если не все. Правда, Татьяна считала иначе, но Софья была уверена, что подруга во многом ошибалась.

       Час. Осталось всего каких-то шестьдесят минут, и она будет с Виктором. Она увидит его лицо, глаза, губы. Он поцелует и таким родным, таким любимым голосом скажет:
- Малышка, я скучал, - Софья улыбалась, рисуя в воображении предстоящую встречу.

       Быть может, на вокзал он придет вместе с Татьяной? Софья смотрела задумчиво в окно и задавала себе вопросы. Предстоящая встреча волновала так сильно, что порой ей казалось, что всего этого нет. И Виктор – всего лишь сон.

       Но потом, Софья вспоминала их встречи, разговоры, его голос, поведение, привычки и смеялась над собственной забывчивостью и робостью. Он всегда учил ее быть смелой.
Виктор был свободным от предрассудков, человеком. Чуть выше среднего роста, с небольшой «залысиной» над высоким лбом, поседевшими висками и всегда насмешливым, чуть нагловатым взглядом. У него были пухлые, или как выражались женщины, чувственные губы и удивительно белые зубы, несмотря на то, что он очень много курил. Его улыбку можно было назвать другим, более подходящим словом – насмешка, ибо улыбался он только правым уголком губ, чуть приоткрывая рот. Волевой, немного выдающийся вперед подбородок, крупный нос и густые, но аккуратные брови, подчеркивающие красоту больших глаз. Он был всегда собран, аккуратен и быстр. Носил короткую стрижку – «ежик» и жутко не любил щетину. У Виктора была одна привычка, которая раздражала и привлекала одновременно, Софью. Это привычка сидеть. Будучи в хорошем и немного шаловливом настроении, Виктор любил полулежа сидеть на самом краю кресла расставив широко ноги. В такие моменты, он расстегивал верхнюю пуговицу на рубашке и все, вся эта поза, его улыбка и взгляд, будто бы обезоруживали Софью. Делали ее не только беззащитной, но даже больше – безвольной. Именно в такие моменты, глядя на него, она понимала, что уже давно принадлежит Виктору, будто она и не человек вовсе, а какая-то вещь.
 
       Трезво рассуждая, он часто говорил Софии, что все мужчины – охотники. Таков закон природы и мало что изменилось с пещерных времен. Женщина должна выбрать самого лучшего самца из стаи для здорового потомства, а мужчина должен доказать, что именно он и есть тот самый самец.
- Витя, а как же любовь? Неужели она ничего не значит?
- Маленький, - прижимал Софью к себе, - никто же не говорит, что ее нет! Просто, не нужно смешивать все в одну кучу, научись различать, где страсть, а где любовь. Тебе самой, так будет легче жить.
- А что у нас: страсть или любовь?
- Любовь, конечно, - он замолкал и смотрел задумчиво вдаль.

       Он был старше Софии на семь лет. Вернувшись в родной город после службы в армии, увлекся автомобилями. Поначалу, устроился работать механиком в единственный в городе, автосалон. Чуть позже, продавцом-консультантом. Работа заняла центральное место в жизни.

       Через полтора года, судьба подарила возможность; открыть свою фирму, за что Виктор цепко ухватился.

       Служба в армии изменила многое. Его самого, жизненные ценности и взгляды. Четко расставив в нужном порядке все приоритеты, война будто нашептала ему: дружок, береги то, что имеешь и, не останавливаясь, иди к своей цели.

       Он узнал цену человеческой жизни, когда грузил цинковые гробы в фургон, отправляя драгоценный груз на север страны. Когда отдавал приказы «вперед» и радоваться вместе с остальными ребятами, что сегодня, вернулись в часть живыми. Каждое возращение он воспринимал как чудо. После, наступал период душевной тишины. Сухим комом в горле застревали вопросы, которые он так никогда и не задал, ибо было некому.
 
       Он видел глаза противников, которые, так же как и он, хотели мирной жизни, но стреляли, потому что было «надо». Он видел улыбку врага, - снайперш, приехавших сюда «срубить бабок». Таких, разрывали беспощадно. Он сам, лично, отдавал приказ.
Он помнил свою первую «писающую кукушку» - так прозвали ее в роте. Она работала по собственной программе: выслеживала ребят в тот момент, когда они отливали. Ее почерк был узнаваем: пулевое отверстие в солнечном сплетении.

       Ее удалось схватить и привести в роту живой. Маленькая, спортивная «машина» с глазами цвета грозовой тучи и багровым шрамом на правой щеке. За равнодушием она прятала презрение выросшее из раны нанесенной когда-то мужчиной, пыталась изображать женственность, слабость, и даже плакала, рассказывая о своих детях, которые ждали в Тирасполе.

       Витя пил чай в брезентовой палатке, когда за ним пришли, доложив, что «Кукушка» схвачена. Солнце слепило. Вышел из палатки, окинул взглядом местность: горы окружающие месторасположение роты и потер искусанную вшами шею. Губы сами скривились в презрительной ухмылке, когда увидел ее – сидящую на камне под прицелом автомата сержанта Самойлова.

- Ну, что, сука, доигралась? – сплюнул сквозь зубы.
- Каждый выживает, как может, - смотрела гордо и зло.
- Что ж тебе дома-то не сиделось?
- А ты бы попробовал воспитать один троих детей. Мне сыну на операцию деньги нужны.
- Ты чего, меня за лоха считаешь, да? Думаешь, сейчас нам байки слезоточивые расскажешь, и мы на колени рухнем? Тоже мне, Мария Магдалена! А они, - посыпалась отборная ругань, - которых ты убивала, жить не хотели? Нет, ты мне скажи?! – поджал губы. Ярость закипала в нем.
- К БТРам ее! – приказал Самойлову.
- Есть! – козырнул сержант.

       Виктор закурил сигарету и поморщился, разбитая накануне губа, болела. Колечками, выпуская изо рта дым сигареты, смотрел, как медленно разворачивался БТР, оставляя позади себя густые клубы вонючего дыма, как вели «Кукушку», как привязывали ее веревками к двум машинам. Выкинул в траву докуренный бычок и пошел к палатке. Перспектива увидеть еще одно разорванное человеческое тело, не грела. Война – игра не для слабонервных.

       Он похоронил слишком многих, чтобы не помнить слово «жить». Мечты о возвращении домой были сладкими, как мысли о рае. Дом – место, где мама напечет блинов и станет рассказывать о делах соседки – тети Веры, а потом, придет лучший друг Гришка, и они сядут с бутылочкой «белой», обсуждая дальнейшие планы на жизнь. И все будет иначе. Не будет цинковых гробов и прочерков в документах напротив фамилии друзей.
Но дом встретил его уже на вокзале совсем другим: пьяные бомжи и полуобнаженные девицы с пустыми глазами, вызвали отвращение.
- Мам, напеки мне сегодня блинов, - обнял маму и добавил, - Господи, какая ты у меня маленькая!
- Витенька, я все такая же, это ты просто вырос, возмужал, совсем мужчиной стал
- Как тетя Вера поживает? Расскажи, - попросил, сев за обеденный стол. Хотелось заглушить возникшую пустоту, хотя бы какой-то частичкой из того, о чем мечталось.
- Витенька, - мама поставила кастрюлю на стол и повернулась к нему, - мы не писали тебе, не хотели расстраивать, умерла тетя Вера. Еще в прошлом году. Инсульт, - и увидев, что
Виктор поднялся с места, спросила, - ты куда сынок?
- Пойду Гришку проведаю, - хлопнул входной дверью.

       Улицы родного города, давили простором, бурлящей жизнью и тишиной. Он курил одну сигарету за другой и вздрагивал от детского смеха на площадках. «Распродажа!», «Скидки 20%», «Казино», «Одежда», - вывески, вывески, вывески. А там, сейчас, кто-то сдыхает. Кто-то ранен. Кто-то убивает. И всему цена – жизнь в родных городах.

       Свернул в городской парк и, спустившись по узкой выложенной гладким камнем тропинке, сел на землю перед прудом. Закрыл глаза и вздохнул сладкий запах свежескошенной травы. «Мир, Господи! Мир!» - как маленькая петарда, взорвалась мысль. Виктор сгреб дерн и сжав руки в кулаки, так, что побелели костяшки пальцев, приложил к губам и замер.
       
       ***
Хранящая молчаливую тайну, аллея парка. Искривленные временем плодоносящие яблони, полуобнаженные сосны и лужайки. Естество, - почти в центре города место, где еще есть чистый кислород. Он как будто бы торопился; и даже дети, чей смех так любил, не задержали. Сегодня, на нем была маска «Философа», требующая простора для раздумий.

       Четырехлетняя девочка в ярко-оранжевом платьице бегала по лужайке, вытаптывая на траве знак «восемь». Она представляла себя птицей и, размахивая руками, смеялась над своими неудачными попытками взлететь. Ее звонкий, беспечный, счастливый смех разносился по всей округе. Смех! - Он замер. Наверняка он прячется, где-нибудь неподалеку, в густой листве каштанов.

- А я вас вижу, - девочка остановилась, - вас же никто, никогда не видит, правда? Мне бабушка говорила, что вы невидимка.
- А что еще говорила твоя бабушка, - Он усмехнулся.
- Что вы придете, чтобы спасти мир. Правда?
- Загадай любое желание! – слова девочки причинили боль.
- У вас такие красивые руки. Сделай меня птицей, ты же можешь, - вдруг перейдя на «ты» попросила, – а я дам тебе за это одуванчики, я их сама собирала.
- Малютка, - Он сделал шаг и опустился на одно колено перед девочкой, - я сделаю кое-что другое: ты будешь летать. Только не сейчас, подожди не много, - погладил девочку по лицу.

       Учащенным пульсом захлопали крылья. Он повернул голову и встретился взглядом, с мальчиком, вышедшим из темноты плотно собравшихся деревьев. Мальчик молча смотрел на Него, ожидая слов или действий.
- Мама, мама, я видела! – девочка побежала к скамейке, забыв о сорванных цветах.
Смех парил над лужайкой.

       Он устало улыбнулся мальчику и, не сказав ни слова, направился к реке. «Зря. Зря я так поспешно ушел, - думал Он спускаясь по извилистой горной тропинке, - это было похоже на бегство. Мне нечего бояться. Разве есть во всем случившемся хоть крошка моей вины?» – подойдя к реке, снял тяжелый рюкзак с плеч и сел на простуженные камни. Вода улыбнулась Ему белой волной. Небо суровилось криками птиц.

Закрыл глаза, наслаждаясь прикосновением ветра. Он слишком устал за последние пятьдесят лет. Время, играющее миллиардами пылинок в солнечных лучах, дарило то покой, то грусть. Оно заставляло идти дальше, обещая подарить своему любимчику карту с начерченным путем к колодцу. Там, Он наберет в сосуд воду и принесет ее в мир. Но время только обещало. Улыбаясь, Оно серебрило Его волосы и тонкими штрихами рисовало глубокие морщины. Огнем Он танцевал на дорогах, срывал в полях одуванчики, сплетал венки и приносил их сюда.

Ветер играл листвой, приближая закат. Природа шептала клятвы верности жизни и прощаясь, гордый день уходил в никуда. Все, следовало прописанным законам.

Он не помнил людей, не лгавших самим себе. Их ладони, с въевшимися в кожу линиями судьбы, оставляли влажные следы на гладких камнях, а Он, приходя к воде, чувствовал.

        Река, волнами ложилась на берег и, словно дразня истомленные жарой камни, убегала вниз. Человеческая натура полна страстей. И ей, практически невозможно бороться с собственными желаниями и потребностями. Получая какой бы то ни было опыт, испивая до дна чашу страданий, извлекая важные уроки, человеку кажется, что он стал мудр. Что именно теперь, он получит долгожданную свободу, совершенно не осознавая, что свобода и одиночество есть одна суть. Он считает себя вершителем собственной судьбы и, получая удовольствия материальные, душевные радуется и мнит себя королем. Однако, как только, человек получает наказания, возможно совершенно легкие, он ропщет на кого-то, кто кажется ему гораздо сильнее, смышленее, совершеннее. Когда же, наконец, сколько веков еще должно пройти для усвоения самого простого урока? Какими методами учить это несовершенное создание, стремящееся к разрухе собственного «я»? Все есть цепь предопределений. Все события взаимосвязаны и посему, хаоса нет. И вместо того, чтобы пользоваться благами, пополнять багаж своих знаний и стремиться к чистоте, человек вводит себя в заблуждения и следует своим желаниям.

       Ветер напел мелодию, отдаленно напоминающую плач скрипки. Он шагнул к реке. Набрав полные пригоршни воды, смотрел на ее мелкую дрожь и улыбался тому, что она помнит…
- Андрейка, возьми меня с собой! – босой Он стоял на песчаном берегу озера и наблюдал, как рыбаки закидывали не просохшие за ночь, тяжелые снасти в лодку.
Зеленовато-мутная вода пахла тиной.
- Возьми! – сладко, как только мог, протянул.

       Андрей даже не повернул головы. Взвалив на плечи мешок со съестной провизией, понес к лодке. Рыбачить они уходили на сутки, а то и больше. Поутру, клев был хорош к середке озера, а потом, надо идти вниз к старице.
- Дядь Петр, возьмите. Я вам мешать не стану, наоборот, помощь. Я у мамки отпросился.
Андрей повертел в руках чугунный котелок и кинул его в лодку. Чайка с перебитым крылом металась по берегу, теряя перья на камнях. Петр пригладил бороду и, сверкнув глазами, посмотрел на Андрея. Глаза у Петра были особенные; изъеденное глубокими морщинами лицо, говорило о старости, однако всегда смеющийся, с хитринкой взгляд, шептал обратное. Не в пример, молчаливому, хмурому Андрею, мог потравить байки или разными голосами петь песни, однако, не смотря ни на смех, ни на веселье умел Петр «душу выворачивать», - так говорили о нем. Как будто знал все, что ему хочет поведать человек и что скрыть пытается, наверное, потому, люди к нему за советами ходили.

- А чего бы и вправду, не взять мальца? Авось вчетвером-то уместимся? – поднял сеть, обирая засохшие водоросли и просматривая, нет ли в ней дыр.

       Андрей стянул длинные волосы потуже веревкой и, скосив левый глаз, увидел птичье перо, застрявшее в своей бороде:
 - Ну, коли отпросился, полезай! Только маску на лицо посильней натяни, а то застудишься! – тонкие, обветренные губы скривились в улыбке.

       Подтянув мокрые штанины повыше и, поправив маску, вынул из-за пазухи остро заточенное гусиное перо.
- Это еще зачем? – спросил Павел, отвязывая бечевку, которой была привязана к берегу лодка.

       Голос у Павла был тонким, как у дьякона. Его так в деревне и величали, но дразнить побаивались; несмотря на хрупкое, как у юной девицы телосложение, постоять за себя Павел мог.
- Толкай! – Андрей взял весла в руки.

       Павел оттолкнул лодку от берега и, разрывая воду, суденышко царапнуло илистое дно. Багровился восход. Густой туман лег над озером. На темной глади воды, нежная рука Природы, вышивала белые барашки волн.

- Должон сегодня бысть хороший улов, - тягуче произнес Петр. Рыбачил Петр немногим больше двух десятков лет, потому знал все приметы: и погоду, и время нужное для лучшего улова, и наживку, которую охотно берут рыбы. Павел был учеником Петра и лепшим, как говорили в деревне, другом Андрея.

       Тишина окутала, только равномерный всплеск весел, стекающая с них вода, да редкое покрикивание птиц, нарушали утренний покой. Петр свернул самокрутку и задымил.
- Скажи малой, а что ты там все пишешь да пишешь? – спросил Павел, горячо подышав на свои руки.

       Андрей пристально посмотрел на брата.
- А вы смеяться станете, коли скажу.
- А ты говори! Всегда правду говори и не бойся людского смеха, – пробасил Петр, передавая самокрутку Андрею, - коли правдой считаешь – говори.
- Вот я все о своем пророчествующем даре думаю. Почему так случается; скажу людям, что будет, а оно раз и сбывается? Хотя и не всегда. Иной раз, мне достаточно взглянуть да подумать, а оно все одно по моему будет. Вон и мамка сколько раз замечала это. Скажи Андрей.
- Так, - Андрей выпустил изо рта вонючий клуб дыма.
- Ишь ты, - присвистнул Павел, - так прямо и случается?
- Случается, - низко опустил голову и посмотрел в дно лодки, где плескалась черная вода.
- Слыхал. Знаю. И от мамки твоей слыхал, - Петр не улыбался, - ну, так и что надумал, говори?
- А я вот записи для себя какие-то сделал. Ну, так. Размышления всякие. Я вам скажу их, только вы не смейтесь. Хотя вы дядь Петр сами говорите не бояться. А я и не буду. Теперь, после ваших слов ничего бояться не буду. Пусть смеются, кто хочет, - «Были и лжепророки в народе, как и у вас будут лжеучители, которые ведут пагубные ереси и, отвергаясь искупившего их, навлекут сами на себя скорую погибель. И многие последуют их разврату, и чрез них путь истины будет в поношении.

       Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так всесилен я. Могу сотворить все что угодно, хоть горы передвинуть. А все пустое будет. Никто я если нет в моем сердце любви».
Павел прервал чтение низким, грудным смехом:
- А не рано ли ты, малец о любви-то заговорил? Ой, смех, да и только!
- Молчи! – цыкнул на Павла Петр, и зачем-то стянув с плеч мешок, которым укрывался, кивнул: - Продолжай!

       Павел, скрывая обиду, налег на весла. До середины реки, - места, где они закинут сеть, не так много осталось…

       ***
 Темная вода была спокойной. Неподалеку, крякая утки, выписывали круги. Виктор спустился к пруду и, сплюнув на землю, кинул гладкий камешек в воду. Тревожно и мутно было на душе. Как будто предал он кого.

       Присел на корточки и, набрав полные пригоршни воды, криво усмехнулся.
Вспомнился перевал. Закончилась вода. Последние семь суток, в роте была только питьевая, которую экономили, как могли. Отряд, которым командовал Виктор, завшивел. Эти, твари завелись в швах одежды и чтобы избавиться от них, приходилось включать свою смекалку. Стирали одежду в керосине, им протирали тело, пропаривали одежду и проглаживали швы горячим утюгом.

       Серые, осунувшиеся лица ребят с черными кругами под глазами; последняя операция с выявлением, локализацией и уничтожением действующей в этих местах, террористической группировкой, далась с большими потерями. Зато, получили благодарность от вышестоящих.
За водой Виктор отправился вместе с водилой - Генкой Лопухниным на АРСе , под прикрытием БТРа. Восемь утра. Туман. Подпрыгивая на кочках и ухабах, неслись на небольшой дистанции за БТРом, предвкушая вечернюю помывку и постирушки. Наконец-то, можно будет сменить грязную одежду. Виктор весел, практически счастлив даже не смотря на туман, который обволакивает все в серость и именно в нем, зачастую, Виктор малодушно думал о смерти. Он посмотрел на Генку, мурлычущего себе под нос какую-то песню, и спросил:
- Хочешь, анекдот расскажу? Старый правда, но все же?
- Давайте, - Генка широко улыбнулся.
- Ночь. Чечня. Позиция артдивизиона. Возле костра сидят два офицера-артиллериста Федерала, попивая паленую водку, от нечего делать, играют в города:
- Знаменка. Называй на «А».
- Арсан Юрт.
- Нет такого города!
- Как нет? А ну, что там у нас в графике артподготовки… Точно – нет! Ну, тогда – Ачхой Мартан.
- Дай-ка график…Правильно! Такой пока еще есть…

Генка рассмеялся:
- Вот он, русский народ, никогда чувство юмора не утратит, блин!...
- Дяденька, а у вас нет хлеба? Уток хочу покормить, - Виктор вздрогнул. Воспоминания рассеялись. Перед ним стоял семилетний мальчуган, волоча за собой на веревке игрушечный КАМАЗ.
- Нет, парень, извини.
- Ну, ладно, - мальчик пожал плечами и побежал к скамейке.

       «Эх, Генка, Генка, а тут жизнь идет, прикинь?» – мысленно обратился к погибшему тогда, на перевале, другу. Они попали под обстрел у водонапорной башни. И все кто был в БТРе, тоже погибли. Виктора контузило. И было два месяца в госпитале, а потом, списание. Россия забирает лучших сынов…

       Виктор пульнул в воду недокуренную сигарету и быстрым шагом направился к дому Гриши.
А потом, было долгое привыкание к мирной жизни. Пролетающие самолеты, проезжающие грузовые машины, громкое хлопанье дверью, похожее на выстрел, возвращали его туда, где провел четыре года своей жизни, и заставляли снова и снова, переосмыслить происходящее вокруг и заставить себя, жить по новым правилам.

       Работа с автомобилями, было единственным делом, которым бы он хотел заниматься на гражданке. Личная жизнь не складывалась. По началу, приходил в тихое бешенство от рассуждений о смысле бытия девушек появляющихся в его жизни, а потом, плюнув на все, снимал себе проститутку на ночь и отдавал всего себя, работе.

       С появлением в жизни Софии, многое изменилось; в нем словно проявился еще один, доселе не известный ему человек – отец. Он был самцом в кругу женщин, он был мужчиной – удачливым бизнесменом, он был сыном – внимательным к своей матери, но никогда, не чувствовал желания создать семью с определенной женщиной.

       София словно отогрела. Он ласково улыбался глазами, слушая, как вдохновенно она рассказывает о своих одноклассниках, о музыке, которую слушает, о своих мечтах: съездить, когда ни будь в Иерусалим вместе с мужем и будущим ребенком. Виктор понимал, что многое из того, о чем она мечтает, доступно ему.

       Отпрашивал тогда еще учившуюся в школе Софью у родителей, и устраивал маленькие праздники для двоих. Ему нравился блеск ее восторженных, влюбленных глаз, ее пухлые губки, открытая улыбка, ее тонкие запястья, плавные движенья, искренний смех и жажда жизни. Она была способной ученицей и легко поддавалась влиянию.

       Он хотел понять, откуда, в этой юной голове такое правильное восприятие жизни? Что видела эта девочка, чтобы научиться ценить чистоту отношений и честность? Многое из того, что было модно и актуально, не прельщало ее. Она жила в каком-то своем мире, напоминающий восемнадцатый век.

       А потом, все встало на свои места; как-то Софья рассказала в порыве откровения о том, что знала о двусторонней жизни своей матери. Когда отец уезжал в дальние командировки, мама часто приходила домой пьяная. От нее пахло табаком и мужским одеколоном. Отец догадывался обо всем и несколько раз, София была свидетельницей их бурных разборок. Мать хваталась за нож, крича, что убьет себя в доказательство верности, отец махал рукой и замыкался. Последующие за скандалом дни, были тревожно-молчаливыми, мама была нежна и внимательна к детям, а отец подолгу сидел перед телевизором, щелкая семечки.

       В такие периоды, Софья убегала жить к бабушке.
- Бедная моя, бедная, - вздыхала та, - и как ты все это терпишь?

       Софье же, хотелось одного, чтобы родители перестали ругаться. С бабушкой она ходила в церковь и часто просила у Бога мирной жизни и крепкой семьи. Ей казалось, нет ничего легче, чем раз и навсегда, обсудить все накопившиеся проблемы и быть друг для друга опорой, а не врагами, коими являются ее родители. Еще в детстве, она дала себе клятву, что когда выйдет замуж, ее семья будет самой благополучной и счастливой. Она готовила себя к роли жены, так тщательно, что к шестнадцати годам знала все прописанные в глянцевых журналах, кодексы счастливой семейной жизни. Свадьба в ее представлении, была самым важным праздником, ведь уже со следующего дня, она могла приступить к реализации своей заветной мечты.

       Через три года, отношения потеряли очарование. Софья стала требовательней, и каждый спор неизбежно заканчивался ссорой. Причиной для раздоров чаще всего, была ревность. Виктор пытался уладить всплески эмоций, разъясняя ситуацию, ставшей камнем преткновения, но Софья твердила «не верю» и плакала. Он хлопал дверью и уходил на крышу. Электрические огни вечернего города помогали отрешиться от всех проблем и забыться. Потом, садился в свой любимый «БМВ» и гнал на скорости, по трассе. Холодный ветер в форточку и музыка на максимальной громкости остужали. Возвращался домой за полночь и снова, начиналось все сначала, только уже с других позиций. Виктор понимал, что большую роль в возникшем вдруг, неверии, играет близкая подруга Софии – Татьяна. Та, собирала сплетни в городке и приносила весь этот мусор в их дом.

- Не слушай ты ее! Она еще и не такого наговорит.
- Почему это ты стал так говорить? Может потому, что Таня знает всю правду? – Софья скрещивала руки на груди и смотрела недовольно.
- Какую правду? Скажи, какую? Правду о том, что я работаю сутки напролет? – Виктор вспыхивал моментально.
- Нет! О том, что на прошлой неделе, тебя видели с девушкой. Кто она? И почему это вдруг, ты стал выходить из комнаты, когда говоришь по телефону? Когда я вчера звонила тебе, кто-то там смеялся? Кто был с тобой?
- О, Господи! Не начинай, я прошу тебя!
- Почему, ты не хочешь об этом поговорить? Может потому, что скрываешь от меня что-то?
- Малыш! Не надо! Что с нами стало? Ведь раньше, мы понимали друг друга и были одним целым. Зачем ты рушишь все?
- Потому, что раньше ты ничего не скрывал от меня.
- Все, хватит! Не жди меня сегодня домой, - Виктор снимал с вешалки куртку и уходил ночевать в машину.

       Бизнес приносил хорошую прибыль, и Виктор все чаще задумывался о расширении. Можно было бы съездить на разведку в Москву, наладить нужные каналы и открыть салон там. Делать придется все самому. Планы и идеи занимали много времени, а тут еще Софья со своими разборками. Он злился на нее. На непонимание. На перемены, произошедшие в Софье и в нем самом. Он так и не нашел себе друга по возвращению из армии. Гришка погряз в быту и пьянстве.
- Скажи, неужели тебе еще не надоело смотреть в глаза проституткам? - спросил у него как-то Виктор, но Гришка только отрицательно покачал головой и усмехнулся:
 - А что в этой гребанной жизни может быть интересным, кроме свободы? Так ишачить, как ты я не хочу, меня деньги не настолько привлекают.
- Дурак! – Виктор ушел, ничего не разъясняя.


       Ссоры съедали много энергии и сил. Виктор никак не мог привыкнуть, осознать, впитать в себя понятие «мира». Вся жизнь казалась ему боем. Правильный стратегический план, действие, цель - победа. Его компания уже довольно твердо стояла «на ногах», когда пришло письмо-предложение из Москвы. Напевая песню, довольный последним событием Виктор, вдруг подумал о Тане. Почему он, - взрослый мужик, должен молчать, видя, как эта девка плетет интриги и мешает его отношениям? В конце концов, он должен оберегать семью или нет?

       Таня возвращалась из института одна. У своего дома, в скверике, увидела машину Виктора. «Странно», - промелькнула мысль, «что он тут делает?»
- Танюша, здравствуй! – Виктор вышел из машины, - можно с тобой поговорить? Уделишь минут пять?

       Таня села в машину. Виктор хотел выяснить, что же значат все эти разговоры и почему Татьяна настроена против него. Но разговор получился совсем не таким как рассчитывал Виктор.

       Татьяна перехватила инициативу, и первая завела разговор о Софии. О том, насколько она нуждается в этом светлом, чистом человечке, о том, как ценят и любят Софью в институте и что у них с Виктором много врагов.
- Это еще почему? – он удивился.
- Ну, не глупи, ты же взрослый мужчина и все прекрасно понимаешь. Многие считают, что она тебе не пара, что такому мужчине как ты, нужна другая девушка.

       Она звонко рассмеялась, и было в этом смехе все, что есть в объемлющем слове «Женщина». Самолюбование плавными линиями изящной стопы, которую украшал серебряный с колокольчиками, браслет, нежностью тонких рук с ярко-красными ноготками, красиво держащих дымящую сигарету. Изгиб бедра, упругий животик, тонкая талия, большая грудь. Она знала, что ее фигура, похожа на скрипку и умела разжечь в мужчине желание, взяв в руки смычок, заставить скрипку звучать. Плакать, петь, стонать, - зависело от мастерства и музыкальности мужчины. Она курила, выпуская тонкой струйкой дым, и время, от времени поправляя выбившийся из прически непослушный локон золотых волос, облизывала губы. Смотрела чуть насмешливо и, в ее взгляде Виктор читал вызов. «Интересно было бы увидеть, как она ведет себя в постели», - промелькнула шальная мысль, которую, однако, он прогнал от себя сразу же. В Татьяне он видел соперника и поэтому, несколько опасался ее.

 - Какая у тебя замечательная музыка, - чуть прикрыла глаза и уголками губ улыбнулась, - может, чуток покатаешь меня? Когда будет еще возможность поколесить на такой классной тачке, - мизинцем погладила руку Виктора, - у тебя очень сильные руки, тебе это уже говорили? Люблю красивое мужское тело, - опустила взгляд на его торс и широко улыбнулась, обнажив белоснежные зубки.
- Танюш, в опасные игры, детка, играешь, - открыл форточку и выкинул жевательную резинку.
- В какие это? О чем ты, Витенька? - медленно провела пальцами по своим губам, словно что-то вытирала.

       «Хороша, стерва», - подумал Виктор.
- Ну-ну, давай, дурочку изобрази, - приблизился к ее губам, - ты же тут сейчас сидишь, издергалась вся бедненькая.
- Можно подумать, ты не хочешь, - дотронулась ладонью между его ног.
Виктор отпрянул назад и, схватив ее за запястье, отрицательно покачал головой. Его забавляла эта игра.
- Не ты первая такая, не ты последняя.
- А это мы еще посмотрим, - выдернула руку и открыла дверь машины.
- Подожди, я хочу с тобой поговорить, - крикнул Виктор.

Татьяна вышла из машины и, закрывая дверь, склонилась:
- Как ни будь ночью, сладкий. Когда ты созреешь, мы поговорим обо всем, - хлопнула дверцей.
- Ну, и сучка! – восторженно произнес Виктор и, приглаживая волосы, посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида.
       ***

Осенью, его компании исполнилось три года. На вечеринке в честь праздника, Виктор позволил себе выпить чуть больше обычной нормы. Он гордился собой, ведь это была его первая крупная победа здесь – в мирной жизни.

       В самый разгар праздника он вышел на крыльцо ресторана, и сев на корточки, закурил сигарету. «Ребята, если бы вы были живы, я знаю, вы бы порадовались за меня» - мысленно обратился к друзьям-однополчанам. Город, ответил ему молчанием.
- Виктор Павлович, почему вы грустите? – услышал голос за спиной, - ведь это ваш праздник.
       
 Виктор обернулся и узнал свою помощницу – Наталью, молодую, подающую большие надежды сотрудницу компании.
- Нет, что вы, голубушка! Я весел. Просто… просто, я все еще говорю с ними, - с теми, кого уже давно нет в живых. А впрочем…. Знаете, что Наташа? – он поднялся и, подойдя к девушке, обнял за плечи, - можно дать вам совет? Вы только живите. Научитесь любить вот это все, - Виктор обвел рукой горизонт, - здесь и сейчас, а не потом, когда все потеряете и вдруг поймете, что именно тогда, когда вы видели все это, вы были счастливы. Я бы многое отдал, все бы отдал за то, чтобы здесь и сейчас, со мной были мои друзья. Скажите, у вас есть друзья?
- Да, конечно! А как же иначе? – Наташа улыбнулась.
- Иначе? Увы, Наташенька бывает и иначе… бывает так, что, потеряв однажды всех своих друзей, человек остается навсегда один.

       На крыльцо вышла Софья и, увидев, что Виктор обнимает какую-то девушку, побежала вниз по улице.
- Софья, стой! – Виктор бросился вдогонку, - стой, говорю! – схватил Софью за руку.
- Отпусти! – Софья попыталась вырваться, - уходи. Не говори мне больше ничего, не надо! Я все видела своими глазами. Уходи! Видеть тебя больше не хочу.
- Прекрати истерить! Не выдумывай себе ничего. Мы просто, разговаривали.
- Да? Откуда я знаю, что было до того, как я вышла на улицу? Уходи, говорю тебе, слышишь? - Софья смотрела с ненавистью и презрением.

       Виктор окаменел. Он уже видел этот взгляд однажды; полный отвращения, отрицания и ненависти. Так смотрела «писающая кукушка». Дальнейшее произошло так быстро, что Виктор не успел дать отчет в своем поступке; рука поднялась сама собой. Он ударил Софью по лицу так сильно, что та не удержавшись на ногах, упала в траву.
- Не делай этого никогда! – Виктор схватил ее за волосы и притянул к себе. Перед ним была «Кукушка». Еще и еще. Он бил Софью по лицу, животу, видя перед собой другого человека. Откуда-то сбежались люди….
       ***
- Вить?! Ты дома? – закричал Гриша, открывая калитку, ведущую во внутренний дворик, где Виктор рубил дрова для бани, - Не перестаю тебе удивляться, о, великий труженик! – Григорий сел на скамейку у стены дома и закурил, - цельными днями все пашешь, да пашешь, - подражая голосу старика, засмеялся.
- Хватит дурить! А ты как узнал, что я тут?
- Как, как? Кверху каком, - загоготал довольный собственной шуткой, - заехал к вам, мать сказала, что ты загородом, вот я и махнул. И как вижу вовремя; в баньке сегодня помоемся, водочки попьем, я привез.
- Ну-ну! – воткнул топор в полено, - пойдем в дом что ли, я хоть передохну.
- А что ты меня не спрашиваешь, где я так долго пропадал? – Гриша остановился перед зеркалом, пригладив пятерней растрепавшиеся волосы, - я ж ездил в Питер, к деду.
- В гости? – громыхнул рукомойником Виктор.
- Да какой там гости? – вынул из кармана бутылку водки, - новоявленная жена моего деда, ну та, - девка молодая, помнишь? Ухайдокала деда. Умер от инсульта. Ездил хоронить.
- Соболезную, - Виктор поставил на стол закуску и пепельницу.
- Спасибо. Так вот, никто не верит, что на самом деле, дед умер от инсульта, считают, что все подстроено было, - налив в стаканы водку, Григорий кивнул, - ну, хлопнем не чокаясь?
- Да. Пусть земля ему будет пухом, - и выдержав минутную паузу, - Гриш, мне кажется ерунда все это. Врачи, вскрытие, милиция…
- Так в том все и дело, что ничего этого не было! Приехала «Скорая» зафиксировала факт смерти, а на следующий день, деда сожгли в крематории.
- Подожди, как так?
- А вот так! Врача купили, ну еще там парочку человек и провернули это дело. Дед сам виноват, что он думал двадцатилетняя девка его, - шестидесятилетнего старика действительно, полюбила? Да не смешите мои тапочки! Ей его профессорская квартира нужна была. Наследников прямых, кроме нее никого нет, так что….
- Мда, - промычал Виктор, подпирая левой рукой щеку.
- Давай, еще по одной? Этому удивляться не стоит, это сплошь и рядом. А в Москве, так вообще! Там же – иметь жилье, это значит быть богатым и крутым. Ребята, кто туда на заработки мотался, таких вещей рассказывают, что мама не горюй, называется. А сколько этих самых стариков вынужденных воровать в магазинах? У них же пенсия с гулькин нос, ее хватает на самую малость. Хорошо тем, у кого дети есть, а одинокие? Либо впроголодь живут, либо нищенствуют. А ты знаешь, Витьк, жить-то на самом деле страшно. Вот я тебе как на духу признаюсь. Не смотря на то, что я – взрослый, здоровый мужик, а в будущее как посмотришь… Матерь Божья, что будет? Вона у меня родня со Средней Азии приехала и уже столько лет бьются, себе на квартиру зарабатывают. Будут счастливы до пупа, если купят, какую ни будь халупу. В пору, как при царской России, продаваться богачам. Хотя, разве не это самое мы делаем? Как включишь телек, так тошно становиться, когда смотришь на все эти богатые рожи, что хвастают своими десятикомнатными квартирами, лимузинами, да бриллиантами.

- Гриша, делать надо, а не завидовать! – Виктор надкусил яблоко.
- Ты чего? Хочешь сказать, что я завидую? – Гриша привстал с места.
- Не, Гринь. Я хочу сказать, что жизнь это война. Всех против всех, - не помню, кто сказал эти слова, но прав бы на все сто! И так было всегда. Во все века. Люди воевали ради того, чтобы иметь.
- А старики, Витя? Они разве свое не отвоевали? Не отработали, а? так какого же рожна им жрать нечего, а кто-то жирует за их счет?
- Гриш, чего ты кипятишься? Я что ли правила эти придумал? Они всегда были. Всегда…
       ***

Мелкий, моросящий дождик прибил летнюю пыль к земле. За селом, ближе к лесу, повисла яркая радуга. В воздухе стоял сладковатый запах полевых цветов, свежескошенной травы и созревшей кукурузы.

- Бей его! Бей! – кричали мальчишки и, улюлюкая, кидали камни в спину своему врагу.
Он перепрыгнул через забор в чей-то сад и, пригнувшись, наблюдал в щель, как один за другим, ребята пробежали вниз по улочке. Проводив взглядом последнего, вновь перелез через забор и бросился за село, в поля, где и нашел Его Петр.
- Ты чаво малец? – Петр тяжело дышал от быстрого шага, - снова что ль?
- Угу, - посмотрел из-подо лба и подтянул босые, грязные ноги под себя.
Краем своей рубахи Петр вытер на Его шее кровь, сбегающую из-под маски и сел рядом, на влажную землю.

Залилась неподалеку, в кустарниках, веселой трелью пташка. Звонкая песня поднялась ввысь к нежно голубым с белыми прожилками облаков, небесам и вот, словно пробудившись, подхватили пение другие птицы.

Петр вытащил из-за пазухи большой в пупырышках, пожелтевший огурец и, разломив пополам, протянул Ему со словами:
- Благодать-то, какая после дождя!

Ветер принес с полей, запах спелой ржи. К луже, у обочины дороги, слетались воробьи. Намочив брюшко, били крыльями, и несколько раз окунув под воду голову, выпрыгивали на землю. Стряхнув капельки воды, клювом приглаживали перья и весело щебеча, улетали.
Не единожды, Петр задавался вопросом, что влекло его так к младшему брату Андрея, но так и не мог ответить. Этот ребенок со странными способностями, появился на свет в годы войны от неизвестного мужа и, хотя мать утверждала, что честна, ходил слух, будто отцом был вражеский солдат. Будучи еще совсем в маленьких летах, вел себя крайне необычно; говорил целыми фразами, больше подходящими мудрецу, безудержно смеялся, когда в селе кто-то умирал, и безостановочно плакал при рождении. Он как будто бы чувствовал, что происходит вокруг, и часто предсказывал события. Никто, никогда не видел Его лица и, считали, что маски, которые Он носит, мать надевает специально, дабы укрыть уродство.
Андрей, относился к брату сдержанно; с некоторой толикой страха, недоверия, уважения и все ждал от Него либо великих бед, либо чудес.

- А чего было-то на сей раз? – спросил Петр.
- Я мимо проходил и услышал разговоры их об уме. Они остановили меня и спросили, что я думаю. Я и сказал: «Кто надеется на себя, тот глуп; а кто ходит в мудрости, тот будет цел. Никто не обольщай самого себя: если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым». Но видать не поняли они моих слов и посчитали, что я надсмехаюсь. Вот тогда и взялись за камни.
- Который это уже случай? – не то спросил, не то отругал Петр, - молчал бы ты уж все лучше, нежели шишки да синяки зализывать.
 - Да как я могу? Они же спрашивали! Значит, интересно им.
- Спрашивали! Интересно, - передразнил, - а вишь, чего выходит. И откудава ты такой умник взялся?!

После дождя солнце припекало с двойной силой. Засмотревшись на купающихся воробьев, Петр замолчал. Низко опущенные, словно под тяжестью плечи, синева под нижним веком, да мозоли на грубых ладонях, выдавали в нем человека живущего тяжелым трудом.
 
- Дядь Петр, мне недавно видение странное было: будто бы деревья стали танцевать.
- Ну-ну, рассказывай, - Петр поерзал, сев поудобней и приготовился внимательно слушать.
- Их ветви были как руки, на которых они держали младенца в колыбели, – мальчика.

Музыка звучала громкая, совсем не похожая на наши мотивы; скрипка и трубы. Все громче и громче. Потом, картина сменилась, и я увидел огромное зеленое поле, с уже скошенной травой, а на горизонте дворец. Унылый такой, как грязь после дождя. На поле гарцевали четыре черные лошади, покрытые расшитыми материями. Откуда-то из-за горизонта показалось войско. Они были одеты в железную одежду, похожую на рыбью чешую, на головах шапки с острыми концами, как шпили, и тоже из железа, а в руках; копья. На мордах их лошадей, были маски надеты, тоже из железной чешуи. Одни глаза у коней видно было. Войско медленно приближалось. И чем ближе оно двигалось ко мне, тем явственней я видел, как все меняется. Вскоре, шапки на воинах стали другими, похожими на дно котелка, в котором мы варим уху, совсем такое же, круглые, зеленого цвета и на лбу, какой-то черный знак. Железная одежда стала простой – матерчатой, а в руках вместо копий оружие. Воины целились друг в друга и, падая, умирали. На их телах, на том самом месте, где была рана и откуда текла кровь, расцветали ярко-красные розы. Бутоны цветов раскрывались шире, шире, становились огромными и пожирали тела убитых. А лошади превратились в огромных размеров железные телеги с длинными трубами впереди. Эти телеги давили людей, и время от времени их трубы выплевывали черные, железные шары. На месте, где падал шар, раздавался сильнейший грохот, огонь и в разные стороны летели куски земли. Войско все ближе двигалось ко мне. Вскоре, небо потемнело. Я поднял голову думая, что это солнце зашло за тучи, но увидел огромных, очень странных, доселе никогда не виданных птиц. А может, это и не птицы были вовсе, но уж очень похожие. Когда их тень падала на землю, казалось, будто это кресты. Они, также как и телеги, плевались черными шарами, которые, взрываясь, убивали солдат.

Потом, подул сильный ветер. Все стихло и замерло. Снова послышалась музыка. Тихая, спокойная, красивая. Музыка как будто вливалась в самое сердце мое, знаешь, так бывает иногда, когда ты очень сильно перед чем-то волнуешься, перед чем-то очень важным? Тогда, сердце сжимается, как будто его кто в кулак поймал и держит, сильно-сильно. Вот так и от музыки было. Она играла все громче и громче и тут, во дворце распахнулись ворота, и на поле вышла молодая женщина в белых одеждах. Она была… очень тихой. В ее лице не было яркой, бросающейся в глаза красоты, печать смирения и покорности сделали ее прекрасной. Взглянув в ее лицо, я не мог оторвать глаз. Она держала в руках младенца. Музыка замолчала.

- Стойте! – закричала изо всех сил, - одумайтесь, что вы делаете? Возьмите! Возьмите его, только прекратите убивать, - и она положила младенца на землю. По ее щекам текли слезы, но плакала она не громко, не навзрыд, как плачут наши деревенские бабы, а только одними глазами. В них…. в них я увидел скорбь и боль. Настолько большую что, наверное, весь мир можно было бы уместить в ее глазах и еще бы осталось место. Но кто-то не послушал ее крика и, взяв в руки откуда-то взявшийся лук, выпустил стрелу. Стрела полетела и вдруг, она превратилась в жабу, а из пасти жабы вылетела роза, которая превратилась в камень. Приближаясь к младенцу, камень, вдруг стал огромной каплей воды, сквозь которую все увидели, что на земле лежит вовсе не младенец, а старик. С длинной, седой бородой. Капля пролетала над стариком очень медленно, так, что можно было увидеть морщины на лице старика, губы, глаза, волосы… Старик исчез, а вода, превратилась в деревянный крест, который взмыл высоко-высоко в небо как птица и растворился. И чей-то, непонятный голос, откуда-то с неба, прошептал, что эта капля воды есть Вечность.

Сначала все, кто был на поле, молчали и стояли не шелохнувшись, а потом, словно по команде, войска двинулись навстречу друг другу. Поднялась густая пыль, которая вдруг, стала похожа на густой дым. Две большие тучи пыли бежали по земле впереди войск. Гораздо быстрее, чем шли люди. И где-то, прямо в середке поля, две тучи пыли сошлись, смешались в одну огромную массу, которая стала расти. Огромнейший гриб, почти до самых небес вырос из той пыли. Закрыв своей шапкой почти все небо, пыль превратилась в огонь. Все небо было в огне.

 И тут, видение исчезло. Я очнулся….уже который день не могу забыть его, помню каждую мелочь и все гадаю, чтобы все это могло значить?
Петр пригладил бороду и хмыкнул:
- Дева эта отдала свое дитя как жертву миру, чтобы не было войны. Кхм… не знаю малой, не ведаю. Ясно только, что картина о грядущем говорит, а не о том, что есть. Одна война сменяла другую, а люди все никак не могли насытиться убиенными…. Страшно это. Но уж больно похоже на людскую правду…
- Именно так…

       ***
Можно было бы сказать, что Виктор ждал наказания. Что он струсил и убежал за город, где и застал его Гриша, почти на неделю, отсиживаться. И быть может, это будет правдой. Он знал, что к Софье, приезжал следователь и предлагал снять побои, но та отказалась писать заявление.

       И ее прощение, было худшим, из всех возможных наказаний. Она не упрекнула его, не назвала трусом, не дала пощечину она сносила обиду и унижение молча.

       Всю неделю Виктор пил. Каждый день. Казалось, так легче. Не думать эти горькие мысли. Хотя бы еще день…У него, как у самого последнего психа поехала крыша, и он избил любимую женщину. Как он вообще посмел поднять руку на женщину? Он твердо решил, что им нужно расстаться. Он немедленно уедет в Москву, чтобы Софья даже не видела его и смогла как можно скорее забыть весь этот кошмар и начать встречаться с нормальным мужиком, а не с таким психом, как он. Но как только Виктор думал о том, что Софья будет с другим мужчиной, что кто-то посмеет коснуться ее и она от этого будет счастлива, Виктор либо рычал подобно зверю, либо, взъерошив руками волосы, смотрел в одну точку.

       Они встретились через неделю, когда Софья приехала забирать свои вещи. Тогда же, состоялся их последний разговор. Виктор свыкся с мыслью об отъезде, о чем ей и сказал. Однако Софья, думала иначе.
- Нам надо обо всем хорошо подумать. Взвесить. Я хочу, чтобы прошло время. Оно поможет нам решить быть ли вместе и дальше, - Софья посмотрела ему в глаза, - то что ты сделал, это жестоко. Это предательство. Но… я люблю тебя, понимаешь? Несмотря ни а что люблю. Я боюсь тебя потерять и остаться одной. Я боюсь одиночества…
       ***


Тишина окружила. Боль сползла по ножке стола на пол и, юркнув под тумбочку, выплюнула кусок сердца Марии. Из него боль сделает очередной холмик, увенчанный крестом. Каждая встреча с человеком – смерть. Непонятные правила игр людей толкали Марию, все дальше, все ближе к холоду. Восторг сменился усталостью и обреченностью жить. Дорога, серпантином вилась вдоль бурлящей реки, витрин с наряженными манекенами, детских садов и центральных площадей. Время ударило. Река отразила первых бабочек - морщин и зашипела. Она помнила все. Каждый пройденный день, прожитое чувство, увиденные глаза, улыбки, превращающиеся в оскал, хитрость, замурованную в слова, скованную свободу, сгоревшие дома, сожженные трупы любовных романов. Выявляя людей, она гасила свет и, не говоря ни слова, бежала. Дышать!

       Она помнила их первую встречу. Карлики в клетчатых плащах зажигали свет в чердачных домах, а пьяный тракторист танцевал вальс на льду. Падал крупный снег, романтично шепча «бело». Кудрявые пудели в платьях и костюмах вели на поводке пьяных иностранцев. Она помнила Его первое прикосновение цвета гармонии.

       Их первый, пущенный вплавь кораблик, чуть не потонул, везя на борту тяжелую радость. Он застыл в дверях и улыбнулся. Она умылась снегом и, пожав плечами, распустила волосы.
Колокола звонили к обедне. Роза на томике Хармса. Смущение. Синий дым клубился к небесам наполняя правом «быть» стеклянное пространство колпака. Джинсовый диван и Его: «Быть может, будет сын!» сделали ее моложе.

       Она помнила первый крик «мама» в мертвой темноте. Не открывая глаз, искала в телефонных гудках Его голос и билась о железное молчанье. «Ну, же! Ну! Давай» - срывалось с крыш, - «У нас хватит сил, правда?»
«Да?» - истерично захохотало эхо.
       ****

       Татьяна была единственным и долгожданным ребенком в семье. В раннем Танюшином детстве, ее ушибленная коленка воспринималась как трагедия, родители старались оградить дочь от негативного столкновения с миром и обществом. В школе, Танюша стремилась быть: самой первой и самой лучшей. Дружила только с девочками, признающими ее авторитет и беспрекословно подчиняющимся ее желаниям. Таня не забывала поощрять любовь подруг подарками. Она умела ценить то, что принадлежало ей.

       Софья же, была замкнутой, тихой девочкой, не идущей на дружеский контакт без душевной теплоты. Подобно Тургеневским героиням, была скромна, лирична и одинока. Она никогда не стремилась завоевать Татьянино расположение и отделяла себя от основной группы одноклассниц.

       Татьяна же, напротив, замечала, что девочки в классе разделяли с ней прогулки, походы на дискотеку, но в трудные периоды, за советом бежали к Софье. Та, выслушивала, помогала разобраться в ситуации, и они снова возвращались к Татьяне. Негласно и возможно не вполне осознанно, Татьяна соперничала с Софьей и хотела стать последней, близкой подругой.

       Так оно и случилось. На третьем курсе института, где девушки учились вместе. Таня была разочарована и в то же время, обрадовалась, увидев первую реакцию Софии на богатство их квартиры. Софья прошлась по многочисленным комнатам и воскликнула:
- Супер! – однако, равнодушие не осталось не замеченным Татьяной.
Когда с работы вернулись родители Татьяны, девушки пили апельсиновый сок на кухне.
- Танюша, как дела в институте? – спросила мама и поцеловала дочь.
Таня брезгливо подставила щеку для поцелуя и, скривив губы, протянула:
- Ну, мам! Нормально все у меня, чего ты каждый день одно и тоже спрашиваешь? – и удивилась, увидев восторженный взгляд Софии.
- Доча, а мы тебе клубники купили. Специально, с мамой ездили по городу, искали, - Михаил Адамович поставил пакеты с продуктами на стол.
- Спасибо, па, - и кивнула Софье, - пойдем ко мне в комнату?
- Давай сначала, поможем твоей маме? – поднялась из-за стола.

       В их дружбе было все иначе, не так как привыкла Таня; Софья не нуждалась в подарках и внимании, напротив, часто словно отделялась, была молчаливой, уходя с головой в отношения с Виктором, или размышляя о проблемах других подруг. Татьяна училась принимать свободолюбие и эмоциональную холодность Софии, боясь потерять доверие и дружбу.
Виктора же, Татьяна считала самовлюбленным бабником. Она видела то внимание, коим окружают его девушки и его любезность в разговоре с ними. Она искренно хотела помочь подруге, рассказывая, как и с кем сегодня, видела Виктора.

       По началу, Софья оставалась равнодушной к таким разговорам, но… и капля точит камень. Задумчивость и молчаливость Виктора, постоянные рассказы Татьяны, разожгли в ней ревность и неуверенность в себе. «Все мужчины – самцы» - Софья все чаще вспоминала слова Вити и убеждала себя, что все это правда: он не любит ее.
       ***

В тихих, маленьких городах, похожих на островки, время существует особенно. Или не существует вовсе. Дни, похожие друг на друга менялись в кем-то ранее утвержденном порядке, не принося особой радости жителям маленького городка на Востоке России. Электрический свет в окнах полуразвалившихся двухэтажек, гас словно по команде, как только часовая стрелка передвигалась на цифру «десять». Сон вальяжно входил в дома.
Но, конечно же, были и такие, кто бунтовал. Это было их особенной чертой характера. И этим людям было все равно против чего бунтовать: против сна ли, политического режима, или восхода солнца. Главное, была «буза», как говорили в этих краях. Буза ради самой бузы. Или тусня, ради самой тусни.

       Небольшие, но сплоченные отряды бунтующих направлялись в единственный в городе КРК с романтическим названием «Звезда» и тусили там всю ночь напролет.

       Дикие танцы под жесткую, ритмичную музыку. Яркий, ослепляющий на мгновение свет прожекторов. Нежные прикосновения к интимным местам танцующих. Охмелевшие взгляды. Да, тусовска была в самом разгаре.

       Татьяна вошла в зал и, окинув взглядом помещение, кивнула Софье в сторону пустого столика.
- Идем туда! – она старалась перекричать орущую и гремящую музыку.

Буквально через пару минут после того, как было выпито по маленькой рюмочке текиллы, Татьяна разговорилась с каким-то парнем у барной стойки. Они о чем-то долго беседовали, отчаянно жестикулируя и тут, Софья увидела, как Таня уходит из зала вместе с незнакомцем.
- Подожди, возьми меня! – попросила подругу.
- Через пять минут спустись вниз, - сказала Татьяна и исчезла.

       Софья вернулась к своему столику и огляделась по сторонам. Это было первое в ее жизни посещение подобного рода заведения. Да и вообще, первая вылазка, как сказала Татьяна, в отсутствии Виктора.
- Сейчас чувак один, шмали немного притащит. Ты не отмазывайся и делай так, как делают другие. Страшного в этом ничего нет. Зато кайфу чуток получишь.

       В узкой кладовой комнате, набилось человек семь. Всасывая сквозь сомкнутые челюсти вместе с дымом сигареты воздух, получался такой звук, словно курившему «Беломор» было очень холодно и больно одновременно. Куривший, дым задерживал в легких надолго, насколько мог, а сигарету, передавал другому.

Софья сделала как другие: глубоко втянула дым в легкие и… закашлялась. Внутри жгло огнем.
- Ниче-ниче, так бывает, - сказал сиплый мужской голос, - следующий раз, постарайся не так много хапать дыма. Лучше чутка, но задержи дым в себе.

Она кивнула головой и почувствовала легкое головокружение. А еще жажду. Очень хотелось пить.

Когда они вернулись к своему столику, с Софьей случились странные по ее мнению превращения. Казалось, мысли преобразились и то, что она думает сейчас, это не только глобально и весомо, но именно это, может привести к какой-то новой оригинальной идее по спасению всего человечества. Правда, каждая новая подуманная мысль, стирала предыдущую и как бы сильно София не силилась вспомнить, сделать этого не могла.
- Не парься, так со всеми, - сказал Мишка, с которым познакомились в кладовке, - по накурке всегда кажется, будто ты млин такой умный. Кого-то рисовать картины тянет, кого-то книги писать, - он засмеялся. – Ты не загоняйся. Расслабься просто и лови кайф.
- А зачем вообще, курить нужно? – крикнула Мишке.
- Не нужно, просто, помогает мозги разгрузить. Жизнь веселей становится, опять же запар меньше, - Миша пританцовывал.

Татьяна растворилась в клубной толпе.
- А ты давно куришь? – Софья старалась контролировать свое состояние и как-то разобраться с раздирающим ее стыдом.
- О, какая ты запарная! – Мишка рассмеялся, - понимаешь, я программист. Моя жизнь, как и жизнь большинства населения тупо проходит перед монитором компа. Иногда, я расслабляю свои мозги именно так. Мне уже около тридцатника и я знаю, что в этой жизни ни чего уже не добьюсь, сечешь? Максимум это я смогу материально обеспечить свою будущую семью и все. А ведь у меня не плохие мозги. Не скажу, что я гений, но если бы у меня были нормальные жизненные условия, я бы принес гораздо больше пользы.
- Это все отмазки, - Софья почувствовала, что в ней растет презрение к Мише, что все его слова это ложь и что он слабый человек.

- Эээ, брось сестренка меня обижать, - отреагировал на озвученные мысли, Михаил, - большинство моих друзей, сверстников подтвердят мои слова. Мы - поколение не нужное своей стране. Максимум на что нас могут использовать – это армия. Как пушечное мясо. И все. Мы – как стадо волков, вынуждены перегрызать друг другу глотки из-за куска хлеба и бороться за собственное выживание. Демографиическая проблема в стране, - растягивая гласные звуки и явно кого-то передразнивая, Мишка залом осушил бокал пива только что принесенный официантом и продолжил, - а то как же, не будет у нас этой проблемы если нам даже жить негде. Вот у меня папа не крутой. Он, между прочим, самый простой работяга, всю жизнь свою пропахавший на заводе. Да, о нем государство когда-то позаботилось: дало ему квартиру, где мы и прожили всю жизнь, а возьми к примеру меня? Какой у меня шанс бабла заработать столько, чтобы хватило купить хату? Девушка у меня есть, она между прочим уже институт заканчивает, она готова быть матерью, только как? И на что? И работая учителем, много денег не заработаешь. Э, да что говорить?- махнул рукой.
- Я тебя прекрасно понимаю, ты рассуждаешь так же как Витя, - Софья попыталась поднять руку, но забыла как это делать. Замерла, глядя в одну точку и мысленно приказывала себе поднять руку вверх. Попытки наконец принесли успех и Софья рассмеялась над глупостью этой ситуации.
- Раньше у народа была уверенность в завтрашнем дне, люди знали, что по окончанию института у них будут рабочие места, и дома, а сейчас ничего. Сначала, на Руси была вера. Христианская. Всемогущественная. А потом, все сломали и взамен народу предложили идею, мол будет зашибись. Я сейчас не буду говорить, что лучше – коммунистический строй или монархия, но просто, людям было во что верить. А значит, они могли за что-то цепляться. Бог? – Ок, как скажете, отдадим свои жизни за Бога. Ленин? Не вопрос, если надо помрем и за Ленина! Народ это же стадо! Нам пастух нужен. Руководитель. Помнишь, как Сталин говорил: вы сначала народ в кулаке сожмите, сильно-сильно, чтобы даже дышать ему было нечем, а потом отпустите. И тогда он восславит тебя за этот глоток воздуха и эту свободу. Мы, похоже, без диктатуры ничего делать не будем. У нас сейчас ничего нет. Ни веры в Бога, мы все разрушили, ни веры в Ленина. Коммунизм уничтожили, а взамен нам ничего не предложили. Где идеология? Какая она – русская национальная идея? Личность? Типа мол, личность – это чуть ли не свято, нужно все в стране делать и строить так, чтобы каждый человек индивидуально развивался. Угу, мы так и делаем. Развиваемся индивидуально. Если у кого-то сил хватит, чтоб за жизнь дальше бороться и не покончить с собой, тот герой. Раньше герои какие были? Как летчик Мересьев, или Павка Корчагин, - за родину, общество, веру жизни свои отдавали, а сейчас? Рад бы отдать, а не за что. Единственный вариант – Чечня? Там помереть за нефть?

Софья погрузилась в какое-то странное, тягучее состояние. Все вокруг стало вдруг, похожим на смолу. Голос Мишки был далеким и звонким, своими словами он перебивал грохот музыки и Софья, слушая, забыла себя. В ее голове одна за другой проносились картинки и она видела все слова Миши. Это было похоже на увлекательный фильм с каким-то политическо-научным оттенком.

- Миш, все так. Все так как ты говоришь, но выход есть! Он обязательно должен быть, - прокричала в самое ухо Михаилу.
- Есть. А то?! Либо бороться индивидуально, - последнее слово он произнес по слогам, - за свою жизнь, либо ждать. Когда там наверху зашевелятся и предложат какую-нибудь идею. Только я уже врятли этих времен дождусь, а вот дети мои очень даже может быть.
В дверном проеме показалась Тень солдата.
- О, чёрт! – выругнулся Миша, - меня кажись опять глючит.
- В смысле?
- Без смысла, - Михаил наблюдал за каждым движением солдата. Видел как тот прошел к барной стойке и сев на стул, стал наблюдать за танцующими. – Вот уже несколько лет, я вижу тени, прикинь.
- Они безобидные? - Софья смотрела по сторонам.
 - А хто их знает. Ничего страшного по- крайней мере, они не вытворяют. Просто, подходят к каким-то определенным людям, накидывают на их плечи плащ, точно такой же как на них самих одет. И все.
- А смысл? – снова спросила Софья.
- Не знаю. Но вот люди, ну, на которых они надевают это плащ, изменяются как будто. Это знаешь, не заметно сначала, просто… так случилось с моим другом. Забавно, что случилось после одной истории в которой друг накосячил сильно и повел себя как последний… в общем, чтобы себя прикрыть, он подставил всех: и брата своего и другана. Ну, в общем, не суть. Мы накануне с ним из-за этой бадяги поцапались сильно, я ему сказал, что он лох, ну, и все такое. А дело было вечером, так вот эта самая Тень, она у него дома оказалась. В дверь как все нормальные люди вошла и все. Бред короче.
- Ну, рассказывай дальше!

- А чего рассказывать; у друга дела пошли лучше. Он денежным совсем стал, но как человек – полный ноль. Баб своих бить начал, друзей всех потерял ну и вообще все такое. Вот я на самом деле не знаю, как-то эта Тень повлияла на друга или он сам так испортился.
- А ты сам как думаешь?
- Я уже Соф никак вообще не думаю. Мне попервой было так жутко, ну, ты сама прикинь, вдруг среди бела дня тебя начинает глючить, да еще так явно!
- А может это слуги дьявола и ну, типа эти люди с ним договор заключили?
Из темного зала вынырнула Татьяна и подойдя к столику прокричала:
- А чего вы здеся? Сонька, пойдем танцевать!
Софья поморщилась. Она не любила, искажение своего имени и требовательно просила друзей и знакомых, называть ее полным именем.
- Сидим вот, разговариваем, - ответил Мишка, - о жизни говорим.

       Дальнейшее, Софья вспоминала с трудом. Вдруг все стало тягучим и хотя, явных провалов в памяти не было, эмоции и ощущения притупились. Она пыталась танцевать вместе с Татьяной, но почти сразу после того, как встала из-за столика, почувствовала головокружение, сонливость и тяжесть в ногах. Пришлось вечеринку заканчивать и добираться на такси до дома Татьяны.

 Наутро, она помнила въевшуюся едкую мысль о том что Татьяна очень хочет их ссоры с Виктором. Только вот откуда и почему родилось это сомнение, Софья не помнила.
Болела голова. Она была тяжелой, набитой различными фразами, воспоминаниями. «Странно, откуда у меня такие мысли про Таньку?» - задавала себе вопрос и тут же старалась отмахнуться от тревожного чувства.
- А ты часто так отрываешься? – спросила подругу.
- Бывает, - Таня была весела и напевая песенку шлифовала свои длинные ногти, - а что еще делать? Да ты не грузись, Витька твой ничего и не узнает, если ты конечно сама ему не проболтаешься. Да, вот еще что. Хотела с тобой поделиться своими дальнейшими планами на жизнь. Я решила в ближайшее время дернуть в Москву. Перевестись в институт, если получиться, обосноваться там, а через пол годика глядишь и ты приедешь. Чего мне здесь делать? Тем более, когда ты уедешь, с кем я останусь? Совсем в этих трущобах свихнусь. Ты же знаешь, мои родители в состоянии купить мне квартиру. Мне и однушки хватит. А там и карьеру можно сделать быстрей и замуж реально выйти за нормального мужика не то, что здесь.

Софью почему-то в первую секунду известие Татьяны несколько испугало, и только когда она смогла нарисовать себе перспективы далекого их неразлучно-счастливого будущего, радостно улыбнулась:
- А что? Здорово придумано! Правда, мне будет тяжело здесь без тебя и Вити, но зато через полгода мы снова будем вместе, только уже в другом городе! И когда я приеду, вы будете меня таскать по всем достопримечательностям столицы и вообще, все будет замечательно!
       ****
Вечерело. Летней прохладой наполнился воздух и на небе одна за другой, словно просыпаясь, зажигались хрупкие звезды. Они были такими маленькими, что казалось, будто это капли воды, просачивающиеся сквозь плотное покрывало неба. Шаля, ветерок играл в прятки в листве деревьев.

Он бродил по улицам шумного города, не замечая происходившего вокруг. Раздумья о тысячах погибших на войне неповинных людей, поглотило все. В голове одна за другой, с поразительной последовательностью и ясностью, вырисовывались картины чьей-то смерти и убийства.

…И я сам мог оказаться в их числе и, поставленной передо мной задачей могло быть убийство. И если все это свершается по воле властителей злых, то где смысл нашего пришествия в этот мир?

Я… зачем я родился? Ведь только начал осознавать любовь к жизни и ее ценность. Внутри только разгорается жажда и тяга к поиску совершенства и все сие отдать? И таким образом! Кому и для чего? Ради каких ценностей? Что со мной будет «Потом»? – это «потом», разрослось до беспредельных размеров и наполнило душу каким-то холодным и тревожным ужасом. Казалось, все внутренности собрались в единый комок, где-то в области желудка и сердце, - находящееся в самом центре этого нервного комка замерло.

Вечен ли я, как и всякий другой человек или все мы сойдем во мрак не-бытия? – этот вопрос становился подобным неоформленной массе раскаленного металла. В сердце поселилось странное чувство – бессмысленности жизни на земле. - Если я умираю действительно, то все другие люди также, исчезают бесследно. Отсюда, следует вывод, что все суета: подлинная жизнь нам не дана. Все мировые события не больше, чем злая насмешка над человеком. Чья-то жестокая шутка, ибо мы все – не больше чем маленькие пешки в игре придуманной несколько тысяч лет назад. Что зависит от нас самих, если на все, есть чья-то воля и желание? Все предопределено еще до нашего рождения и нам остается лишь слепое повиновение.

Мое умирание… моя грядущая, неизбежная смерть есть не просто «одним меньше». Нет. Во мне, со мною умирает все то, что было охвачено моим сознанием: близкие люди, их страдания и любовь, весь исторический процесс, вся Земля вообще, и солнце, и звезды, и бесконечное пространство космоса, все вообще погружается в тьму забвения…
Независимо от внешнего; стабильности, позитивности, отличного здоровья, все мы, обречены на смерть. Вечное забвение….

Он остановился в глубокой задумчивости. Хотелось вырвать с корнем шевелящийся подобно ядовитым змеям, клубок мыслей. Он побежал вниз по улице – к дому. Люди, люди, люди. Их искореженные страстью нечеловеческие лица с пустыми глазами…оболочки. Каждый встречный таил злобные желания и чувства: мести, ненависти, презрения, сарказма… жестокость, правящая миром!

Небеса расплакались крупными слезами. Он поднял лицо к небу и расставив в стороны руки, закричал в высоту: - где справедливость? Для чего? Мы – созданные из глины и праха, так слабы и ничтожны? Кто в силах бороться с самим собой? Кто наберется смелости, чтобы без боязни обнажить свое истинное лицо перед миром? Кто поведет за собой к свету?
Тьма… тьма забвения в которую Он погружался все глубже и глубже проглотила Его. Дом. Подъезд. Дрожащей рукой Он повернул ключ в замочной скважине и улыбнулся встретившей Его пустоте. Нащупав на стене выключатель, резким движением снял рюкзак оттягивавший плечи и глубоко вздохнул. Стены дома подарили временное ощущение теплоты и безопасности. Хотелось расслабиться…

Вынул из холодильника бутылку коньяка и лимон, - средство к которому в последнее время, прибегал все чаще. Табачный дым пополз к потолку. Коньяк оставивший во рту привкус жженого сахара и пряностей, приятно согрел.

Ни один луч умного света не способен был проникнуть сквозь свинцовую стену в сознание. Закрыв лицо руками, Он зарыдал от осознания собственной слабости и полнейшего ничтожества перед светом. Коньяк, вино, водка….

Вот уже на протяжении нескольких лет, это было единственным средством, спасавшим от пустоты царящей внутри Него Самого.

Еще в пору юношества, когда Он чувствовал в Себе силу, чтобы понять замысел созданного, копошился в Своих снах и видениях, чтобы повести за Собой. Будучи с детства изгоем, Он не возненавидел людей, пытающихся в Его словах найти смысл жизни, а решил для Себя, что достаточно смел и силен, чтобы пройти по Своему пути до конца и суметь поделиться Знаниями, порой разрывавших Его мозг на миллиарды крошечных пятен. Но Время шло.
Бежало.

Оно шипело и извиваясь, смеялось над Ним. Снова и снова, преодолевая внутренние преграды страха и ужаса, Он пытался подойти к зеркалу, чтобы снять Свою маску… Но каждый раз, образ Мельпомены – живой и манящий, останавливал Его. Она была неземной красоты. Усмехаясь, она отрицательно качала головой в знак протеста и посылая Ему воздушный поцелуй, исчезала оставляя ощущение легкости Его существования.
Чтобы забыться Он начал пить. Это делало Его невообразимо спокойным. На несколько дней, а потом опять, на смену уходящему спокойствию приходила тревога и ужас перед тьмой забвения.

Давным-давно, Он проклял все созданное и сотворенное из земли. Глядя на ненавистных Ему людей, - осознавая и видя их слабость, в точности такую же как и Его, Он мечтал только об одном; собрать свою армию, чтобы уничтожить эту проклятую землю.
Коньяк расслабил. Забытье. Мельпомена, мелькнувшая в Его сознании улыбнулась и послав на прощание воздушный поцелуй, растворилась во мгле. Пришел сон.

В гулкой и звенящей пустоте дома скрипнула дверь. Мария остановилась в пороге комнаты и глядя на Него, грустно улыбнулась. Мальчик принес из спальни шерстяной плед и накрыл Его.
- Устал, - прошептал он.
- Милый мой, - Мария поцеловала спящего в голову, - как же мне тебя жаль…

       ***
В этом году очень красивая, необычайно разноцветная зима, будто и не зима вовсе. За окном многоцветье, словно весна соседствует с осенью; высокие деревья уже набрались соком, на ветках почки набухли, и сквозь кору пробивается нежно-зеленый цвет. Глядя на них, кажется, вот-вот, денек, другой и весна грянет и, в голове уже слышится мотив «Славянки». Странно, почему? Почему, мгновенно картинка – ассоциация – это парад на городской площади, под красными флагами, с серпом и молотом и шары. Множество воздушных шаров поднимаются в чистое, голубое, безоблачное небо и где-то там, превращаются в черные точки. И неважен цвет шарика; желтый или красный, все равно, в небе он станет черной точкой.

А вообще, наверное, все так просто объясняется: весна была праздником. Праздником вообще, и связанным с определенной датой. Нет, это не восьмое марта, когда мама весь день хлопочет на кухне, напевая песни. Не вечер, когда она наряжала нас с сестрой как кукол и сажала за стол. Мы ждали папу. Тот приходил с подарками и цветами, целовал нас в макушки, мама подавала горячее, а мне, хотелось плакать. Для меня, каждый раз, этот праздник был доказательством не-существования любви. Словно мои родители выполняли долг: перед детьми, соседями, обществом. Они так стремились соблюсти все правила приличия, что становилось тошно. В горле образовывался комок сухой горечи, и я понимала, что не хочу так жить. Не смогу.

       После скандалов и ссор, мама говорила, что живет с отцом ради нас. Она как будто перекладывала всю вину на наши плечи. А мне было непонятно, что значит ради нас? Разве мы с сестрой были счастливы оттого, что они лгали друг другу?

Однако все делали вид, что верят в любовь и благополучие в нашей семье и продолжали лгать друг другу.

Нет- нет, никакие восьмые марта не напоминали мне о весне. На это был другой, самый настоящий, самый здоровский праздник, когда душа сжималась в шар и готова была парить где-то высоко в небе, вырвавшись из моего тела. От счастья. От гордости. От гаммы других чувств перемешавшихся во мне, когда я видела парад ветеранов великой отечественной войны. В форме, с медалями на груди, они шли по главной площади нашего города и мне, каждый раз хотелось плакать. Эти люди сделали так много для нас. Каждый из них был героем! – в этом я была убеждена и даже когда повзрослела, и прочла множество различных историй про трусость и предательство на войне, я свято верила, что все ветераны, которых я когда-либо видела, были героями.

       Мне очень хотелось ценить и видеть в Викторе героя, но он всегда говорил страшные для меня слова:
- Малыш, нет там героев. И нет в этой войне правды. В войнах вообще, нет правды, а в этой особенно. Разбомбить Грозный, убить массу невиновных людей, а потом видеть, как туда вбухивают миллиарды, геройства не надо. Это поначалу, в первой кампании с той стороны шли ребята, воевавшие за идею, правду, а сейчас этого нет. И с той и с другой стороны видят, что правда эта – деньги. Не делай из меня героя, я такой же…. – Виктор выражался бранным словом, - как и другие.

Я видела, что Виктор не кривит душой.

Странно, почему красочные картины за окном, навевали на мысли о войне? Ведь думалось совсем о другом глядя на сочные деревья мелькающие за окном. Быть может, на эти мысли навели вороны, кружащиеся над верхушками деревьев? Это надо же, конец декабря, в вот-вот сирень зацветет. И трава вон, какая зеленая! По-весеннему свежо и ярко, жаль от морозов все погибнет.

Поезд въехал в туннель. Еще чуть-чуть и Москва. Интересно, смогут ли Таня вместе с Виктором приехать на вокзал? Софья засмотрелась на расписанную политическими лозунгами и матерными фразами, кирпичную стену за окном и задумалась. Виктор говорил, что в Москве жизнь гораздо насыщенней, ярче и интересней, нежели в их городе. Наверное, иначе она бы не была столицей.

Больше, чем сам город и дальнейшие действия, Софью волновали их отношения с Виктором. Год в разлуке, как ей казалось, помог ей самой осознать и понять совершенные ошибки. На месте обиды на Виктора уже давным-давно было оправдание и желание быть вместе. Татьяна говорила, что ее личная жизнь наконец-то изменилась в лучшую сторону.

Картина за окном сменилась; солнце выглянуло из-за туч, которые были ни грозными, хмурыми, плотными, а скорее наоборот; теплым, светлым потом плывущим на запад.
Деревья резко сменили окрас и форму. Не сбросившие листву так и стояли рядком: красные, желтые, серые и снова красные, - настоящая осень. Легкий снежок хороводил, кружил и подхватываемый ветерком, очень старался быть похожим метель, напоминая о зиме. И если бы не мешавшие солнечные лучи, шаловливо, по-ребячьи рассыпавшимся по верхушкам деревьев, полям, расположившимся за лесополосой, крышам домов города на горизонте; белого, светящегося, кажущегося неземным.

- Красота-то, какая! – Софья смотрела, не отрывая взгляда от сказочного города, купающегося в солнечных лучах, стайку ворон кружащих над деревьями и видела во всей этой красоте жизнь. Так, также прекрасно было и в древней Руси, когда люди поклонялись могуществу солнца и были правы. Вон, - одна набежавшая тучка и город исчез, будто и не было его никогда….

 Двери купе с шумом открылись и, женский голос пропищал:
- Софья, ты белье уже сдала?
- Да, - доброжелательно улыбнулась девушка, попутчице.
       ****

- Не люблю карканье ворон, - сказал мальчик то ли Смеху, спрятавшемуся во внутреннем кармане его меховой куртки, то ли Марии идущей позади него, - кажется, будто они злобно высмеивают.
- А ты попробуй посмотреть иначе; в эдакую метель можно заблудиться, а они будто поддерживают нас, не дают заблудиться.
- Фантазерка! – засмеялся мальчик, - мы же не в деревне, где ни будь в тайге.
Во дворе дома одинокий фонарь, освещал ступени у подъезда. Периодически, из темноты выныривала тень человек, и быстро набрав код домофона, пропадала в светлом квадрате подъезда.
- Все это похоже, на какой ни будь, триллер, - сказал мальчик, нажимая на кнопку вызова лифта.

Мария молчала. Она смотрела замершим, словно обращенным к каким-то высшим сферам взглядом, поверх голов молодой пары, стоявшей у лифта.

Мальчик перехватил ее взгляд и увидел, как Мария потерла шею судорожно пытаясь вздохнуть воздух.
- Я не понимаю, почему приезд Соньки должен нам помешать? Неужели ты не можешь ей сказать правду? – нервно взмахнула рукой девушка.
- Какую? Что я люблю ее? – с металлической ноткой в голосе, сказал мужчина.
Двери лифта открылись.
- Седьмой, - ответила на вопросительный взгляд мужчины, Мария.
- Однако, любовь к ней, не мешала тебе жить со мной, - истерично засмеялась девушка.
- Тань, мы поговорим обо всем дома!

В наступившей тишине было слышно, как Смех копошился под курткой и как лифт щелчком отсчитывал этажи.
- Опять? – спросил мальчик, выйдя из лифта.
- Знаешь, что самое печальное? – усмехнулась Мария, - здесь смешана зависть, злость, отчаяние и нет ни капли раскаяния за сотворенное предательство.
- А любовь?
- Увы, - отрицательно покачала головой, глядя куда-то вдаль, Мария, - ни у одного из героев всей этой истории…
       ****
Вечерело. Затянутое серыми облаками небо навевало грусть. Он полил засохший куст розы в горшке и потрогал сухие листья растения, словно проверял, есть ли в них еще жизнь? Скрюченные, темные листья и бутоны осыпались от Его прикосновений.

Похолодало. Ударили крепкие морозы. Зима наконец-то взяла свое; выбелив все живое и сочное, чему не положено быть в это время года.

У Него опять ничего не получалось. Силы иссякали, давая понять, что у всего сущего есть свой – логический конец. Безысходность. Интересно было бы понять в чем была ошибка? Ведь за все время своего существования Он принимал сотни попыток рассказать людям, повести их за собой, научить, отдать Знаемое им в руки, но однако…. Религия нашла своих последователей, но она отражала лишь часть того, что Он хотел отдать.

Неужели был прав Тот – с кем Он встретился на ярмарке еще в самом начале пути?...
Это был летний, довольно жаркий и просторный день, когда Он, - босой, одетый в какое-то рубище решил рассказать многим людям то, что Он знает. Сердце ныло в предвкушении той поистине сладкой для Него минуты, когда люди услышат и осознав….. «Все будет иначе», - Он был полон твердой решимости забираясь на телегу и готовясь к речи, созывал народ.
Кто-то пришел, потому что ждал возможности посмеяться, кого-то этот бродяга в маске привлек своей загадочностью, кто-то ждал чудес. Его речь была искренней, пылающей страстью душевной, понятной и доступной каждому. Не излагая сложнейших философских мыслей, Он рассказывал людям о Своих видениях в коих являлось Ему то, что будет с этим миром, если не противостоять нарастающему злу внутри каждого человека. Женщины то и дело подносили платок к глазам, вытирая навернувшиеся слезы от столь прекрасного и болезненного, что еще есть. Он, окинув в очередной раз, взглядом толпу и возликовал: да, да! Все эти люди чувствуют в этом момент тоже, что испытывал Он, когда всепоглощающий, яркий, нежный Свет окутывал Его душу и звал подняться вверх по лестнице, не боясь преград. Он думал, что люди испытывают ужас в точности такой же, какой испытывал Он, видя в своих видениях, как люди посылают друг друга на казнь и смеются над болью другого. Все это остановится! Все станет иначе! Он ждал этой минуты так долго.
Вдруг, Он увидел, что к толпе подходит богато одетый господин, обнимающий за талию свою спутницу в пышном, бальном платье. У господина в руке была изящная трость из слоновьей кости украшенная тонким серебряным узором. На нем была белая рубашка с пышным, волнистым воротником, и ярко красный с золотыми узорами на груди, кафтан.

-Браво бродяге, возомнившему себя пророком! – закричал господин и похлопал в ладоши.
Он долгим взглядом посмотрел на пришедшего, успевшего завладеть вниманием толпы. Впрочем, это было естественно: увидеть в таком месте богатых господ, было делом чрезвычайно редким.
- Поди сюда?! – подозвал оратора, - иди-иди, не бойся
Толпа расступилась перед Ним, давая возможность подойти к господину.
- Я хочу угостить Тебя хорошим ужином и предложить ночлег в своем доме, - господин указал в сторону своей кареты, стоявшей на обочине дороги.
 Он принял приглашение. Роскошный, богатый дом в котором Его приветствовали как одного из лучших гостей, не оставил в Нем никаких эмоций и напротив; разговор поздним вечером у камина, перевернул все с ног на голову в Его и без того воспаленном сознании.
- Все было предопределенно заранее. Мы знали, что Ты вскоре появишься в этих местах, - жестом указывая на кресло, сказал хозяин дома.
- Как?
- Самым обычным образом. Ты думаешь, ты – первая попытка что-то рассказать людям? Весь секрет в том, что им не нужно ничего рассказывать. Ни все знают сами. Они всем владеют, но не каждый может услышать. На том или этом конце земли, люди убивают друг друга, деля то богатства, то земли, то жен, а то и вовсе ничего. С тех пор, как первый убийца на земле сделал свое дело, жажда к убиению в крови людей.
- Первый человек был черен сердцем, и он поступил так по неведению своему.
- Брось! Он знал, что творит, также, как это знает и сейчас, всякий убийца. Добро и зло существует для тех, кто не знает вечности, кто не в силах подняться над своими желаниями и страстями, для тех, кто не способен узреть все тайны, что хранятся в его душе.
- Но ты сейчас сказал, кто не в силах узреть, подняться… но ведь Я такой?!
- Ну вот видишь, не успел я высказать свои мысли, как Ты тотчас, подобно любому человеку, тянешь все на себя, - господин засмеялся, - я не в праве отвечать Тебе на эти вопросы. Могу сказать только, что ты подобен Человеку. Мы решили, что очередная попытка спасти мир будет именно такой.
- Значит, Я способен спасти мир?
- Как и всякий другой Человек.
- Но люди так слабы…значит, во мне тоже не хватит сил.
- А ты попробуй, прожить жизнь. Прочувствовать все чувства, понять всю прелесть и сладость чувств, что дано испытать. Познай свободу, право выбора, грех и быть может, Ты иссякнешь так и не сумев ничего изменить. Тогда, Ты будешь готов измениться Сам и однажды решишь собрать свой войско, чтобы властью установить и утвердить желаемое. Только это уже будет не истина…. А может… может, Ты сможешь заглянув внутрь самого Себя, ответить на все тайны мира и принести людям истину. Которую впрочем, они отвергнут, - хозяин дома закурил сигарету.

- Кто ты? Откуда ты все то, что сейчас было сказано мне, знаешь? И почему я в маске, ты знаешь?

На эти вопросы, хозяин дома так и не ответил. Ни в тот вечер, когда душевная беседа продолжалась далеко за полночь, ни на утро, когда проводил Его за ворота, - вновь странствовать….

«Неужели он был прав и я настолько слаб, что не способен даже сам себе поверить? Что ж, в таком случае, мне уже пора создавать свою армию» - усмехнулся.
Взяв сигареты, Он вышел на лестничную площадку, где встретился с молодой девушкой. Та сидела на корточках у стены и докуривая сигарету, восклицала в телефонную трубку:
- Сонечка! Как я рада тебя слышать, дорогая! Ты уже приехала? Виктора? Нет, откуда? Я его не видела тысячу лет. Позвони еще, может он в метро. Я бы очень рада, но сейчас не могу, я на работе…
Он пристально посмотрел на девушку и усмехнулся:
- Такой только армией руководить. Сколько лжи! И никакого раскаяния.
- Таня, ты мой мобильный не видела? – из-за дверей выглянул мужчина.
- На моим воспользуйся?
- Ты что с ума сошла? Мне Софье позвонить надо, я катастрофически опаздываю.

Девушка пожала плечами и демонстрируя презрение и обиду, поднялась по лестнице.
«Какая банальность», - подумал Он и услышав испуганный крик девушки, улыбнулся. Он знал, что войдя в квартиру Татьяна увидела сидящего в кресле Солдата. Тень принесла с собой парочку плащей, в точности таких же, который был на ней. Татьяне понравится та власть, которой она будет обладать уже утром. Власть не может, не нравится. Она пьянит, радует, кружит голову. Тем более, людям.