Еврейское счастье

       
       
Лучший способ не думать о плохом – думать о хорошем.
Исаак старался.
Но что поделать, если мысли всё время сбивались с дороги, перебегали друг другу путь, наскакивали одна на другую, и стоило лишь Исааку ухватиться за какую-то светлую мысль,
за самый её кончик, она вдруг вырывалась, уносилась куда-то прочь, а вместо неё в голову лезло что-то мрачное, грустное, неуютное.
       Умирая, мама выдала Исааку страшную тайну. Оказывается, у неё, а, стало быть, у сына её Исаака, где-то там, за бугром, есть родственники. Сама она их никогда не видела, отношений с ними не поддерживала, ей об этом сказала перед смертью её мама, бабушка Исаака. Баба Гитя поведала дочери, что её, бабушкин, двоюродный брат Рувим, старший сын бабушкиной тёти Фриды, ещё до революции, Великой, Октябрьской, Социалистической, ушёл, как тогда говорили «на заработки», подался в сторону американского континента. Куда точнее – никто не знал, да и сам Рувим, пожалуй, не знал конечной точки своего маршрута. Просто в их тихом, малороссийском местечке подобралась компания из трёх хохлов, двух кацапов и одного гагауза, неизвестно каким ветром сюда занесённого, и решила в поисках счастья двинуть куда-нибудь подальше за горизонт, за кордоны родной Цебермановки, Проскуровского уезда и даже всея Руси. Дядя Рувим примкнул к «джентльменам удачи», ибо был молод, здоров, и со свойственной молодости самоуверенностью считал, что заслуживает лучшей судьбы и лучшей жизни. Под лучшей жизнью дядя Рувим подразумевал прежде всего работу, а уж работа, он полагал, должна была дать и богатство, и славу, и признание в обществе.
       Как видим, по своим убеждениям дядя Рувим был подлинным марксистом, хотя сам он об этом не догадывался и сбежал из России, не пожелав даже чуть-чуть потерпеть пока свершится Великая Пролетарская Революция.
       Впрочем, дядю Рувима, наверное, не следовало бы так вот сразу записывать в марксисты, ведь в мире существует немало других учений и течений, теорий и концепций, реакционных, разумеется, которые тоже утверждают, что труд – начало всех начал и источник всех богатств.
       Что интересно – дядя Рувим и этих, реакционных философов, тоже не читал. А раз он упорно не читал ни тех, ни этих, можно предположить, что по своим идейным воззрениям и политическим симпатиям это был абсолютный нуль. Зато портной он был – один на весь Проскуровский уезд. Вот на этом и покоилась вся его портновская философия: если у человека есть хорошо посаженная голова и хорошо пришитые руки, - они прокормят его, они дадут ему счастье в жизни.
       Кстати, о счастье. Сколько блестящих умов пыталось облечь это понятие в отточенные формулировки, чеканные афоризмы, мудрые изречения, привести к общему знаменателю всё многообразие суждений о нём и раз навсегда покончить с разбродом на этот счёт, - ан нет. Истина всегда ускользала, всегда оказывалась неполной. Зря слово «счастье» в отличие от «несчастье» не имеет множественного числа. Счастий много. И крепкое здоровье - счастье. И выигравший лотерейный билет - счастье. И надёжная крыша над головой - счастье. И хорошие соседи - счастье, ещё какое. Вот сколько вариантов счастья. Можно было бы создать "Справочник по счастью". Открывай нужную страницу, находи
нужный номер, нужное в данный момент счастье и заказывай с доставкой на дом.
       Опять же – прокол, такого необходимого пособия до сих пор почему-то нет. Человечество вообще живёт с перекосом в сторону пессимизма. Справочник по болезням есть. Справочник по грызунам, вредителям сельского хозяйства, вирусам и микробам есть. Справочник по неисправностям и поломкам есть на все случаи жизни. А где, я вас спрашиваю, справочник по счастью? Будь справочник, счастье можно было систематизировать, рассортировать, разбить по классам, разделам, оттенкам. Скажем, по территориальному признаку – счастье московское, счастье нью-йоркское, счастье тель-авивское, счастье районного масштаба, регионального, общегосударственного, межпланетного. Можно было бы сгруппировать счастье по возрастному признаку, половому, национальному – шведское счастье, канадское счастье, еврейское… Так о чём это мы?
       Итак, дядя Рувим пересёк океан, стал там благоустраиваться, а домой, своей оставшейся родне, сообщил, что жив, здоров, проходит период адаптации и акклиматизации, и как только окончательно станет на ноги, всех их перетянет к себе. Это была первая и последняя весточка от дяди. Что там дальше с ним произошло, - никому не известно, да и тут, на родине, события разворачивались так, что не до дяди стало: революция, гражданская война, Деникин, коллективизация, индустриализация, троцкисты, враги народа, съезды, съезды, съезды, - скучать не приходилось, успевай только поворачиваться да уворачиваться.
       Родню дяди Рувима разбросало житейскими вихрями, бабу Гитю носило, как песчинку, по всей стране, пока не прибило к промышленному центру, где она и осела рядом с металлургическим гигантом – производителем стального листа и одновременно кузницей кадров, горнилом новой биологической генерации – «простой советский человек». А как можно жить рядом с кузницей? Баба Гитя жила и дрожала. Не дай Бог узнает рабоче-крестьянская власть про её, пусть хрупкие, но родственные связи с заграницей. Ведь тогда её единственной дочери Нехаме не поздоровится. За себя баба Гитя не беспокоилась, для себя она не ждала ничего хорошего, но вот дочери её это могло вконец испортить и без того несладкую жизнь. Что может быть хуже: «пятая графа» плюс родственники за границей.
       Так и несла свой крест баба Гитя, но в предсмертный час, осознав уже, что и жизнь дочери, несмотря на отсутствие порочащих родственных связей, тоже сложилась прескверно, решилась, отважилась, - переложить тяжёлую многолетнюю ношу на её плечи.
       - Нехама, - сказала она, - чтоб ты знала, у тебя есть родственники за границей.
       - Что?! Кто?!Где?! - всполошилась Нехама.
       - Я знаю где? Может в Америке,может в Ерусалиме,может под боком, в Польше.
       - Ой! – Нехама схватилась за голову. Боль от предчувствия близкой утраты матери смешалась в ней со страхом, что она сделала что-то непростительно-позорное.- Ой! Ой! А ведь я же писала во всех анкетах, что у меня нет родственников за границей. Выходит, я всю жизнь обманывала нашу родную, чтоб ей пусто было, советскую власть, выходит, я всю жизнь лгала нашей любимой партии, чтоб она горела синим пламенем эта партия вместе с этой властью, но зачем ты мне это сказала, мама? Зачем растревожила душу?
       - Затем, дочь моя, что может когда-нибудь ты сумеешь разыскать дядю Рувима, а он, наверное, уже миллионер, бо такой портной как он, с такими золотыми руками, не мог не стать миллионером, и он вытащит тебя из этой дрековой жизни. А если дяди Рувима уже нет в живых, то, наверное, у него остались дети, внуки, - это твоя родня. Найди их, дай им знать о себе, и может дочь моя ещё увидит краешек счастья, которого я так и не дождалась.
       И старая баба Гитя закрыла глаза. Навеки.
       Нехама поплакала, погоревала и стала жить со страшной тайной в душе. И точь в точь, как покойная баба Гитя, она тоже держала язык за зубами, не выдавала тайны своему сыну Исааку, и тот тоже писал во всех анкетах, что у него нет родственников за границей.
       Теперь же, когда и над её головой смерть взмахнула своей косой, она собрала последние силы и почти теми же словами, что баба Гитя, сказала сыну:
       - Исачок, чтоб ты знал, - у тебя есть родственники за границей.Конкретно – твой пра-пра-дядя Рувим, он уже, конечно, умер, так за него остались его потомки. Их имён, фамилий,адресов я не знаю, но они определённо есть, должны быть, ты приложи все силы, разыщи их, может в них заговорит голос крови, они протянут тебе руку и вытянут отсюда, где с каждым днём становится всё хуже и хуже. Передаю тебе эту эстафету памяти, донеси её хоть ты.
       И Нехама отошла в лучший мир. А Исаак остался один. Со своими мыслями, сомнениями, страхами и надеждами. Почти каждую ночь ему снились цветные сны, в которых его пра-пра-дядя Рувим, облачённый во что-то светло-салатовое, протягивал к нему трепетные руки и звал проникновенным голосом:
       - Иди же к нам, Исачок. Ты ни о чём не пожалеешь.Мы сделаем тебя богатым и счастливым.
       Исаак пытался шагнуть в сторону салатового дяди-миллионера, но тут же другой голос, секретаря парторганизации, окрашенный другим, красно-пурпурным цветом, останавливал его.
       - Куда вы, Исаак Моисеевич? Мы считали вас своим в доску, патриотом,
единомышленником, штыком, а у вас, оказывается, родственники за границей. Вот какую змею на груди мы пригрели. Выходит, всю жизнь вы ловко маскировались, выходит, вы не борец за идеалы рабочего класса, а пособник международного империализма и сионизма, наймит ЦРУ и ФБР. Вы – предатель, перебежчик, изменник, вы продались за чечевичную похлёбку и тридцать серебряников. Судить его показательным судом нашего профсоюзного собрания! Казнить его, четвертовать, колесовать! Смерть предателю!
       - Не-ет! – кричал Исаак и просыпался. Левая часть его лица ещё улыбалась навстречу дяде, а правая уже была покрыта бисеринками холодного пота. Исаак лежал под одеялом тихо, как мышь, вслушивался наяву в только что растаявшие голоса, затем сгонял улыбку с левой щеки, приводя выражение лица в усреднённое, отвечающее образу простого советского человека, и отправлялся на службу.
       Так продолжалось довольно долго. Но долго так продолжаться не могло. Надо было на что-то решаться. Либо плюнуть на дядю-миллионера, сохранить достоинство советского человека и показать жирный кукиш через океан, либо проявить слабость, поступиться заученными принципами, не устоять перед искусом фальшивого изобилия и блеском позолоченной мишуры.
       Исаак проявил слабость. А что? Он столько раз в жизни демонстрировал силу, несгибаемость, верность и стойкость, что мог один раз проявить слабость? Мог. Вот он её и проявил.
       Из ящика письменного стола Исаак достал все заработанные за жизнь знаки отличия – медали «Ветеран труда» и «К столетию со дня рождения Ленина», значки «Ударник коммунистического труда» и «Турист СССР», инженерный ромбик с перекрещенными внизу молоточками, нацепил всё это на серый в полоску пиджак, и в таком представительном, внушающем доверие виде, двинул в высокое юридическое заведение. Там, сбиваясь и запинаясь, он рассказал о двоюродном пра-пра-дяде Рувиме, бабушке Гите и тёте Фриде, но юристы не приняли его заявку на международный розыск – слишком путанными и малозначительными были сообщённые Исааком сведения, не за что было ухватиться. Но в Исаака вселился бес. Теперь он руководил всеми его поступками, науськивал, толкал под руку, требовал решительных действий. С его дьявольской подачи Исаак стал рассылать во все концы письма и заявления, жалобы и ходатайства с настоятельной просьбой – найти неизвестно где, неизвестно кого по одной единственной зацепке: дядя Рувим. Всё впустую. За поиск никто не брался. От жалобщика отбивались как могли. Исаак требовал своё, наседал, не сдавался. Шла борьба равных соперников – Исаака и государства. И тут Исаак ловким финтом решил обойти государство. Через его голову он обратился прямо в ООН с пространным, берущим за душу посланием. Так, мол, и так, я такой-то такой-то, мой пра-пра –дядя Рувим эмигрировал куда-то к вам,у него остались родственники, я тоже один из них, как же так – они там, я – здесь,я их никогда не видел, они меня, разве это гуманно,
разве это человечно, помогите воссоединить семьи.
       Внешне ничего не изменилось в облике Исаака после отправки этого письма –
он всё так же ходил на работу, так же съедал дежурную котлету в обеденный перерыв, тем же путём возвращался домой. Но богатый дядя всё чаще являлся к нему во сне с левой стороны, а с правой всё яростней свирепствовал секретарь парторганизации.
       - Опомнитесь, Исаак Моисеевич! Не играйте с огнём! Предупреждаю в последний раз!
       Однажды, июльским вечером, когда, позёвывая, Исаак досматривал по телевизору какой-то незамысловатый детектив и уже готовился отойти ко сну, раздался звонок в дверь.
       - Кто бы это так поздно? – недоумённо подумал Исаак, походя к двери. Визуальный осмотр в «глазок» вызвал нехорошие предчувствия. На лестничной площадке расположился настоящий цыганский табор – какие-то мужчины и женщины с котомками, чемоданами, баулами и узлами. Вид у пришельцев был весьма живописен: до полной уверенности в возникшей у Исаака ассоциации не хватало только шатра, гитары и бубна.
       - Кто там? - спросил Исаак.
       - Свои, - уверенно ответили из-за двери.
       - Все мои в отъезде.
       - Да не бойся ты, Исачок, - назвали его по имени. - Мы действительно свои. Ты же так долго разыскивал нас. Даже через Организацию Объединённых Наций.
       - Что,что?!- закричал Исаак и рванул на себя дверь.
       - Здравствуй, дорогой братишка,- на очень ломаном русском сказала стоявшая впереди дородная женщина, как видно,предводительница всей этой оравы.- Что же мы стоим на пороге? Что же ты не приглашаешь нас в дом?
       - Да,да, - машинально отступил в сторону Исаак, - заходите, пожалуйста.
       - Гоу ап! - скомандовала женщина и все вошли в квартиру.
       - Располагайтесь, - сделал неопределённый жест рукой Исаак, пытаясь незаметно сосчитать сколько же вошло человек: шесть или девять.
       - Располагайтесь, - перевела приглашение женщина и первой уселась на стул.
       Исаак стоял как соляной столб, что-то сковало его позвоночник.
       - Садись, - разрешила гостья, - в ногах правды нет.
       И когда Исаак присел на краешек стула, она протянула ему руку: - Будем
знакомиться. Ты звал нас, и мы явились.
       - Я звал?!– удивился Исаак.
       - А кто ещё? - и женщина полезла в сумку за бумагами. - Вот твоё письмо в ООН,
где ты пишешь, что давно разыскиваешь родственников дяди Рувима и хотел бы воссоединить семьи. Мы как раз и есть эти родственники, в третьем, кажись, колене.
       - Ах, вот оно что, - кислой улыбкой Исаак попытался изобразить на лице радость. – Но как вы меня нашли? Как вам удалось выехать из страны?
       - Выехать из нашей страны – раз плюнуть. Никаких формальностей, никаких закавык. Демократия «от» и «до». А насчёт того как нашли, так вроде не мы тебя, а ты нас искал.
       - Ну да, ну да, - согласился Исаак. – И кем вы приходитесь мне и дяде Рувиму?
       - А чёрт его знает кем. Дядя-то наш Рувим давно умер, после себя, кроме детей и долгов ничего не оставил. А мы пожинаем плоды. Мучаемся всю жизнь. Да что я тебе рассказываю. Ты ведь газеты свои читаешь. Сам знаешь, каков он, капиталистический рай.
Хорошо, что оттуда вырвались. Будем жить теперь в стране победившего социализма.
       Исаак побледнел, лоб его покрылся испариной.
       - Да не волнуйся ты, - успокоила его женщина, - все мы очень приличные люди, все борцы за мир, демократию, активные участники манифестаций и демонстраций, общественники, члены партий. Том и Мэри – от первого брака – антиглобалисты, Грегор и Кэти – от второго – коммунисты, Питер – не помню от кого – в партии зелёных Гринпис, а Джек, даром, что ростом мал, - заядлый полемист,трибун на общественных началах. Ну, а я, их мама и твоя сестра Сима.
       Исаак пришибленно молчал, выпукло таращил глаза и казалось вот-вот выпадет в нерастворимый осадок.
       - Тю-тю-тю, - стала выводить его из прострации сестричка Сима. – Очнулся?
Вот и ладненько. Скажи-ка, братишка, а пожрать у тебя ничего не найдётся? А то мы с дальней дороги…
       - Да-да, конечно, - вскочил со стула Исаак. – Сейчас я вас покормлю. Вот колбаса, вот вермишель, маргарин, пшёнка…
       - Отличную пирушку устроим, - сказала Сима. – Мы ведь тоже не с пустыми руками приехали.
       И она стала развязывать рюкзак.
       Поели, выпили, отметили встречу.
       - Пора укладываться, - в лоб намекнула Сима. – Как у тебя с жилищными условиями?
       - Всё, что видишь, - Исаак обвёл рукой вокруг. – Комната двадцать метров.
       - Один, что ли живёшь?
       - Да нет. Жена у тёщи гостит, сын в армии служит.
       - Тесновато, - отметила Сима. – Но ничего. Как-нибудь разместимся. Мы же не буржуи какие-то, нам много не нужно.
       - Но у меня постелей на всех не хватит.
       - Мы и тут тебя выручим, - рассмеялась сестричка Сима и что-то сказала своей команде.
       Тут же, откуда ни возьмись, появились спальные мешки, надувные матрацы и даже один гамак.
       - Это Грегор, коммунист наш, любит в гамаке спать, - пояснила Сима. - Ну-ка, где здесь лучше его присобачить?
       В эту ночь Исаак не сомкнул глаз. Он просто не мог уснуть. Рядом храпел антиглобалист Том, что-то выкрикивал во сне полемист Джек, со второго яруса, с гамака, свешивалась рука коммуниста Грегора.
       Родственники спали сном уставших людей, а Исаак смотрел в потолок, а сквозь него ещё дальше – в небо. И думал. Думал о том, какая всё же препаскудная, коварная и непостижимая штука – фортуна. Она – как рулетка, в которой столько номеров сколько людей на земле. Попробуй угадай, поставь на выигрышный номер. Не угадаешь. Не выиграешь. Тем более, если ты родился под особой звездой – еврейской, шестиконечной.
       Что-то приснилось Грегору, и рука его, повисшая как плеть над самым носом Исаака, пришла в колебательное движение. Исаак оторвался от своих мыслей и переключился на руку. Она раскачивалась равномерно, размеренно, будто маятник от часов отсчитывал быстротекущее время: тик-так, тик-так, тик-так.