Родственные души, часть 2

       
Родные по плоти, сёстры – Вера и Марфа, напротив, были полным противопоставлением друг дружки, наперекор кровным узам и самой природе. Если первая, - была «гостьей» в имении, то Марфенька, наоборот, - неотъемлемою частицей, сотканною, казалось, из самого воздуха Малиновки. На все попытки разбудить эту детскую непосредственность неведения окружающей действительности, словно Ангел-хранитель отвечал её устами: «Чего не знаешь, так и не хочется. Вон Верочка, той всё скучно, она часто грустит, сидит, как каменная, всё ей будто чужое здесь! Ей бы надо куда-нибудь уехать, она не здешняя. А я – ах, как мне здесь хорошо: в поле, с цветами, с птицами как дышится легко! Как весело, когда съедутся знакомые!.. Нет, нет, я здешняя, я вся вот из этого песочку, из этой травки! Не хочу никуда. Что бы я одна делала там в Петербурге, за границей? Я бы умерла с тоски…» Для неё всё мироздание – это слобода, имение с его людьми: родными, дворовыми, знакомыми; местные красоты… Это всё, что только может в себя включать понятие – искренной, чистой подлинной Жизни! В чём-то нарочито наивной, но искренной и не притворной. Пусть даже и за стеною непознанного. Прародители человечества именно в неведении оставались блаженно непорочными. Райский нашёл в себе силы осознать, понять эту чистоту её сердца, быть честным. Не осквернить святости Души. «Да, Марфенька, - обращается он к ней, - ты права: грех хотеть того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых в книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться, быть другою! Люби цветы, птиц, занимайся хозяйством, ищи весёлого окончания и в книжках, и в своей жизни…»

Таким образом, разрешения требовала одна тайна.
Вера.
На момент приезда она оказалась за Волгою, в гостях у жены священника – подруги по пансиону. И Райский мог только догадываться, просматривать, новый, уже не тот – далёкий детский лик старшей сестры Марфы Васильевны, в сравнениях из её же, в частности, рассказов. И вот-вот отчаявшись «писать скуку», неизбежно лежащую в самой жизни, увидел этот противоречивый, исполненный неразгаданною загадкою, бездонный взгляд.

«Что это за нежное, неуловимое создание! – думал он, - какая противоположность с сестрой: та луч, тепло и свет: эта вся – мерцание и тайна, как ночь – полная мглы и искр, прелести и чудес!..»

«Исключительная, глубокая натура её долго довольствовалась тем запасом наблюдений, небольших опытов, которые она добывала около себя. Несколько человек заменяли ей толпу; то, что другой соберёт со многих встреч, в многие годы и во многих местах, - давалось ей в двух, трёх уголках, по ту и другую сторону Волги, с пяти, шести лиц, представлявших для неё весь людской мир, и в промежуток нескольких лет, с тех пор, как понятия у ней созрели и сложились в более или менее определённый взгляд. Инстинкт и собственная воля писали ей законы её пока девической жизни, а сердце чутко указывало на тех, кому она могла безошибочно дать некоторые симпатии.

Она не теряла из вида путеводной нити жизни, и из мелких явлений, из немудрёных личностей, толпившихся около неё, делала не мелкие выводы, практиковала силу своей воли над окружавшею её застарелостью, деспотизмом, грубостью нравов.

Она, по этой простой канве, умела чертить широкий, смелый узор более сложной жизни, других требований, идей, чувств, которых не знала, но угадывала, читая за строками простой жизни другие строки, которых жаждал её ум и требовала натура.

Она смотрела вокруг себя и видела – не то, что есть, а то, что должно быть, что ей хотелось, чтоб было, и так как этого не было, то она брала из простой жизни около себя только одно живое, верное, созидая образ, противоположный тому; за немногими исключениями, что было около.

В область мысли, знания она вступила так же недоверчивым и осторожным шагом, как была осторожна и скупа в симпатиях.

…Она шла не самонадеянно, а, напротив, с смущениями, не ошибается ли она…»



И вот – драма! (Из опубликованного в № 11 «Нашего Слова», 2005 г.)

окончание следует…