Аб-Аф. Глава 5. Самая эротическая

Это пятая глава автобиографической повести «Дао Отморозка до Айсберга».
Предыдущие – на моей странице в соответствующей папке.

Краткое содержание… Герой припёрся в Москву из Питера, чтобы её поиметь, начиная с филфака Универа. Согласен, нынче это неоригинально. Нынче – кто уж только не сподобился перебраться из Питера в Москву с намерением чего-то здесь поиметь. Но – я сделал это раньше. Время действия – 93-й.

Настоящая глава - повествует о злостном интроитусе в Alma Mater и жёстком сексе разного рода: как с девицами, так и с печатной машинкой. Я хотел отразить это в названии, но движок Прозы.ру почему-то заменил весь заголовок на "***".
Сначала я подумал, что ему не понравилось слово "фрикции". И поспешил покрутить пальцем у виска, от такого ханжества за гранью разума. Но - поспешил. Проверил: сами по себе фривольные словечки в названии проходят. А что рубятся в некоторых сочетаниях - тому, причины, видимо технические.
Ну да ладно: это обо мне, вообще-то, повесть, а не о причудах прозы.ру :-)
 

***

Гладиатор, сумевший зарезать льва, едва ли рискует быть растерзанным тремя домашними кисками, даже если их выпустить на него разом. Автомобилист, осиливший Таганскую площадь, не ведает помех на транспортных артериях Урюпинска. Абитуриент же, сдавший письменный экзамен по русскому языку и литературе хотя бы на четыре, – может считать себя уже зачисленным.

Да, сколько сведущ, на всех гуманитарных факультетах Универа сочинение – первый экзамен. Он же – основной, «критический». Самое коварное и жёсткое сито, сразу обламывающее три четверти соискателей. Пятёрок тут – бывает ничтожно мало. До какой-нибудь ерунды, до помарки, похожей на лишнюю запятую, – докопаются обязательно. На пять я не рассчитывал. Но и тройки не желал. Хотя с тройкой – ещё можно потрепыхаться. Есть шанс натянуть 18 общих баллов, блеснув на остатних экзаменах. Это выше проходного за прошлый год. Но четыре за сочинение – это не просто на балл больше тройки. Это – уже практически гарантия. Тех, кто получил хотя бы четыре за писанину, – валить не будут. Потому как – «перспективные» (нет, отшить-то можно кого угодно, дело техники… однако ж, кем-то ведь и поток надо комплектовать?)

И вот, любуясь своей умеренно триумфальной четверкой в таблице на стенде, я думал с мрачно-горделивой иронией: «Поздравляемся, Тёма! Ты – счастливый сперматозоид, теперь уж имеющий все шансы на встречу с яйцеклеткой высшего филологического образования».

Помнится, я выбрал тему «Живой дух в «Мёртвых душах» Н.В.Гоголя». Прочие – были сформулированы совсем уж кондово, «пыльно-школьно». А тут – хоть какая-то претензия на оригинальность и поле для разгула фантазии. Правда, памятуя батины наставления, я себя сдерживал. «Избегай пышных тропов и долгих, навороченных периодов. Ими – ты несомненно задолбаешь того усталого мудака-аспиранта, которому остоебенило проверять всю эту стоеросовую тряхомудию. А задолбавшись, он пристебётся просто из вредности. И доказывай потом, что не дромадер, а, ****ь, гений!»

Что ж, мой oldman – мужик компетентный в данных вопросах. «Профессор, етить» (©). Он-то знает свою братву, филологическую. Поэтому я впитал его мудрость – и сам не мудрил в сочинении. Кое-как изложил навязшее в зубах хрестоматийное откровение, мол, самые живые в «Мёртвых душах» - это собственно мёртвые души, почившие и пропащие крепостные из списка, чьи биографии домысливает Чичиков. Ну и дополнил рассуждениями того рода, что ещё живее – живейший гоголевский язык, такой живой, что умри всё живое… «птица-тройка» и бла-бла-бла… в общем, намёл там правильной пурги, не образуя избыточно пышных сугробов… и вот – заслуженный результат.

Четыре – это нормально. Если б мне девица какая сказала «Ты отработал на крепкую четверку» - я бы немножко расстроился. Но тут – всего лишь писанина, «заказная» и достаточно убогая, к вящему удовлетворению сторон.

Прочие экзамены, по преодолении критической плевы сочинения, и впрямь прошли легко и приятно, как по смазке. Единственное, что омрачало моё житьё в те дни, – дефицит партнёрского секса: нельзя было отвлекаться. И в силу неизбежной сублимации безутешного либидо – отношения с Универом виделись мне в несколько эротическом свете. Но и сами экзаменаторы были не без этого, не без «сублимации».

Запомнился курьёз на отечественной истории. Парнишка отвечал по билету про Октябрьское вооружённое восстание семнадцатого года (тогда – формулировали уже так, безо всяких «Великих» и «Социалистических»). И надо сказать, парень являл довольно-таки своеобразное видение предмета. Чем-то оно было похоже на выступление комического двоечника в «Доживём до понедельника»: «Лично я считаю, что России ваще на царей не везло. Ну, это моё такое мнение».
Нечто вроде. «Собсна, - вещал абитуриент, - Ленин с Троцким ваще к революции отношения почти не имели. Собсна, дело как было? Заходят матросы в Смольный и говорят: «Лев Давыдович, мы тут Зимний взяли». А Троцкий, сонный такой, заявляет им: «Тише, товарищи! Вождя разбудите!»

Тут экзаменатор, сам довольно молодой и весёлый субъект, не выдержал и уточнил: «Простите, а что - Ленин с Троцким вместе спали?»

К слову, тот «комик» получил за историю тройку – и прошёл. Я был рад за него, но и немного досадовал: нафиг, спрашивается, было заучивать поименно всех членов Совнаркома и всех делегатов Первого съезда РСДРП? Чтобы получить на два балла больше и оказаться на одном курсе с ребятами, которые вовсе без понятия, что такое Совнарком и РСДРП? Впрочем, тот «умник», чего не отнять, имел хороший заряд личного обаяния и вообще оказался душевным парнем. Нынче – работает редактором научно-популярного отдела в весьма солидном издательстве.

Всего, на четырёх экзаменах, я набрал 19 баллов. Соответственно, мог бы и не заявляться в Универ вплоть до первого сентября. Но – заявился. Чтобы потешить своё тщеславие видом моей фамилии в списке счастливчиков.

И вот я стоял перед стендом, тешил тщеславие, упивался успехом, дрочил гордыню, и всё такое, – как случился сюрприз…

Он, сюрприз, тронул меня сзади за плечо, я обернулся – и слегка вздрогнул.

Здесь, вероятно, стоит поведать историю предшествующих событий, свидетелем коих я не был, но знаю с чужих слов.

Где-то за час до начала моего сеанса самолюбования перед стендом в деканат заявился не совсем академического облика мужчина. Был он в чёрных джинсах, в криминально-добротной кожанке, на щеках имел маргинально-стильную трёхдневную щетину, а на носу – минусовые «хамелеоны» изрядно пижонского вида. Более всего он походил на гангстера-маньяка-интеллектуала, киношного, нестрашного. Поэтому девчушка-секретарь, студентка-пятикурсница, не испугалась. Но лишь улыбнулась и спросила:

«Вы к кому?»

«Да мне б узнать токма. Про ребёночка маво, кровинушку рОдную. Поступил он, чи где?»

Девушка нахмурилась:
«Вообще-то, скоро списки вывесят. Но…»

Посмотрела – подтвердила:
«Да, есть. Железнов Артём Викторович».

Порадовавшись чужому родительскому счастью, эта милая барышня совершенно раскрепостилась и пустилась в рассуждения о диковинности совпадений:
«А вы, значит, Виктор Железнов? Знаете, это очень даже символично, что ваш сын поступил. Потому что у вас очень такое «филологическое» имя. Прямо, как автор учебника по…»

Тут в кабинет вошёл замдекана:
«Витя? Какими судьбами?»

И вот, после крепких научно-мафиозных объятий, после конфузливого фырканья секретарши, после церемониального чаепития в деканате, мой oldman, на выходе из стеклобетонного Храма Гуманитарных Премудростей №2, вдруг заметил меня. Подошёл, тронул за плечо и осклабился:
“Hi, ye lucky fucker!”

Совладав с первым шоком, я ухмыльнулся в ответ:
“Ye bet, I am!”

Поинтересовался уже по-русски:
- И как ты догадался, что я именно в Москве?

Батя хлопнул себя о бедру, мотнул головой:
- Да знаешь, вот сунулся сначала в Сыктывкар… потом – в Бодайбо…

Я усмехнулся, малость неловко. Да, он достаточно хорошо меня знал, чтоб быть уверенным: если я отказался поступать в Питере, вариант остаётся только один - Москва. Соответственно, вся моя конспирация с утаиванием города пребывания, во избежание родительской протекции – гроша деноминированного не стоила. Но oldman честно не вмешивался в экзаменационный процесс, обозначился лишь по его завершении.

- Но ты много-то о себе не воображай! – заявил батя, закурив. – Я сюда по делу приехал. Пригласили выступить на семинаре для коммерсов. Втереть им, как грамотно разводить американских подельщиков, очаровывая глубоким пониманием их культуры и впаривая уважение к тутошней. Как грани, короче, стирать, и не напороть при этом косяков. Бабла – реально дают.

Я прыснул. Слушая батю в непринуждённой беседе, его можно принять за кого угодно, кроме того, кем он является в действительности - светилом отечественного словолюбства и одним из крутейших в мире специалистов по англоязычной литературе второй половины двадцатого века

Через несколько дней я отбыл в Питер вместе с oldman’ом. Во-первых, чтобы отпраздновать свой маленький триумф в кругу семьи, во-вторых – чтобы забрать свою пишмашинку.

Замечу, персональный компьютер тогда, в девяносто третьем, был для меня роскошью покамест недостижимой. Они уже стремительно дешевели, как и бакс в России, но всё равно цены на ПК, что айбиэмки, что макинтоши, казались заоблачными. Мало кто из физических лиц мог себе позволить это чудо хайтека. Не то, что новейшую супермощную «трёшку» с тактовой частотой сорок мегагерц и с аж четырьмя мегами оперативки, но и морально устаревшую икстишку, едва-едва тянувшую работу с самым примитивным текстовым редактором вроде «Лексикона».

У бати, ещё с конца восьмидесятых, имелась «двушка». Подарок от одного богатенького СП, которому oldman правил документацию и помогал решать разные деликатные вопросы с «буржуинами». Проживая в той же квартире на Литейном, я, конечно, кое-как выучился управляться с умной машиной. Во всяком случае, и в пьяном угаре был в состоянии подредактировать файлы конфигурации системы, чтобы запустить какую-нибудь особо требовательную игрушку.

Но поскольку oldman обычно сам занимал свой комп, мне приходилось работать по старинке, на печатной машинке. Сейчас – в это уже верится с трудом, кажется чем-то запредельно неудобным, даже – «пыточным». Корпеть над каждой фразой, прокручивать её в мыслях вновь и вновь, прежде чем перенести на бумагу, ибо замазывать и перебивать – устанешь пыль глотать… Нет, положительно, персональные компьютеры – то была революция. И сладостны плоды её, хотя, возможно, и растленны: ржавеет от их нектара дисциплина мозгов и пальцев. Ну да – что уж поделать? Велосипед и «одиннадцатый номер» - однозначно полезны для здоровья, а механические транспортные средства грозят гиподинамией, но зато – чертовски шустрее. Прогресс – штука суровая…

И вот я перетащил свою машинку в Москву, в Родионову берлогу – с тем, чтобы печатать на ней денежные знаки. Опосредованно, через бумажки с буковками и бухгалтерию того юрлица, что мне их закажет. Да, при всём разнообразии возможных источников доходов – бандитизм, альфонсизм, разгрузка фур и т.п. – я всё-таки решил остановиться на труде литературного переводчика. Пусть непретенциозно, пусть неромантично – но мне это нравилось. И я думал зацепиться за какое-нибудь московское издательство, не слишком жлобское. Что ж до альфонсизма… нет, я решил не опошлять чистый разврат меркантильными устремлениями.

***

С Юлькой мы познакомились на Бисах, на крыше. Но не собственно Булгаковского Дома, а соседнего, обращённого фасадом на Садовое. В погожие дни там, на крыше, тусовалось много всякого занятного, колоритного пипла. Цвет молодёжной интеллигенции, можно сказать. Музыканты, поэты, художники… алкоголики-тунеядцы-наркоманы.

Юлька училась в РГГУ, Российском Гуманитарном на Новослободской (в обиходе - «Рагу»). Грызла своими жемчужными зубками лингвистику. А значит – душа родственная, языколюбивая. На том и сошлись, разговорились.

Прелюдия к нашему флирту была неторопливой и основательной, в полном соответствии с канонами старомодной благопристойности. Лишь через полчаса трёпа о том, о сём Юлька поведала, что порой выбирается в Серебряный бор на нудистский пляж, поскольку предпочитает вкушать водные процедуры без стеснения.

Я пожал плечами, сказал:
- Нет, купнуться голяком – это святое, только я не совсем понимаю, зачем для этого дела полный пляж свидетелей, тоже нагих? Знаешь, может, я какой-то извращенец, но при виде голых девчонок со мной иногда творятся… ужасно безнравственные вещи, способные их смутить…

Юлька чуть зарделась. Скромно потупившись – сообщила:
- Ну, там же не сплошь нудистские пляжи. Есть и местечки уединённые…

Спустя часа три, когда мы, приятно истомлённые, отдыхали на траве у берега, Юлька вдруг спросила:
- Слушай, а у тебя когда-нибудь бывало, что – надо, а вот облом? Ну, в смысле, вообще не стоит?

- Со всяким может случиться, - дипломатично отмазался я, чувствуя себя «адвокатом своего пола».

- И что тогда?

Я усмехнулся, ответил немного уклончиво:
- Язык – прелестно универсальное средство общения…

Подумав, Юлька выдала, с патетическим чувством:
- Вот бывают же ответственные, заботливые самцы, что с должным с уважением относятся к чувствам и чаяниям того алтаря, на котором воскуривают фимиам!

Я промолчал, улыбаясь, потягивая сигарету. Будь у меня совесть – она бы сейчас немножко «угрызнулась». А будь я до конца откровенен с этой замечательной барышней, я бы должен был сказать ей, и всем её товаркам, примерно следующее:

«Подруга! Не надо меня идеализировать, приписывая какие-то альтруистические мотивы! Посмотри на меня: где я – и где уважение к чьим-то там чувствам и чаяниям? Нетушки, я на редкость эгоистическая сволочь, чем вполне счастлив. К тому ж - и male-chauvinist в самом махровом виде. Да, когда говорят о «самцовом шовинизме» и «сексизме» - это аккурат про таких, как я. И твой сакральный алтарь интересует меня лишь как место, куда можно засадить свою похоть, чтобы с кайфом тебя отодрать. Но фишка в том, что кайф мой будет неполным без твоих заполошных вздохов и стенаний. Это дело принципа и престижа. Это дело моего донгуанского самодовольства, в конце концов. Поэтому, подруга, что бы ты ни думала про свою «нечувствительность», какие бы ни пестовала заблуждения касательно своей «фригидности», - ты у меня сдохнешь, но кончишь! Иначе – зачем ты вообще нужна, когда у меня и руки не больные?»

 Да, примерно таких взглядов на дела интимные придерживался я в семнадцать лет. Сейчас, конечно, многое изменилось. Кое-какие из тогдашних моих максималистских убеждений представляется нынче наивным. Я многое понял. Например, что женская сексуальность – тонкая, неоднозначная штука. И долбиться к ней напролом, сгоняя с себя семь потов, - может оказаться чрезмерной, избыточной тратой сил, времени и семени. И зачем мудрить с изысками «предварительных ласк», когда можно просто придавить её к кровати да всыпать ремня по голой заднице? От этого – они заводятся и млеют стопудово, без осечек. Во всяком случае, пока что я не встречал барышень, которые не были бы мазохистками той или иной степени латентности. О причинах сего – можно было б рассуждать много и долго, но главное – оно так. К слову, большинство парней – тоже мазохисты, хотя, возможно, не знают этого про себя, до поры, и что уж точно – их я не трахаю. Разве лишь – в мозг…

***

Был сентябрь. Я прогуливался в районе «Новослободской», методично убивая три вещи: пиво в бутылке; сигареты в пачке; и время. Я приехал слишком рано: был ещё час до конца пары у Юльки.

Вдруг моё внимание привлекла свежая, блистающая медью вывеска над портиком какого-то серого офисного здания: «ГАЛА-ПРЕСС».

«Хм! – подумал я. – Знакомые буквицы».
То были одни из самых зубастых акул стремительно растущего издательского бизнеса. Они успели уж изрядно поэксплуатировать мои молодые творческие силы в Питере, к обоюдному удовольствию, а теперь, значит, замахнулись на Москву, как и я. И офис снимают – практически в центре. Что ж, видимо, дела у ребят идут неплохо, и я готов порадоваться их благосостоянию, но ещё лучше – разделить его с ними…

Я допил пиво, торжественно вручил бутылку ближайшей охотнице за стеклотарой – в ту пору лишь на особо уединённых пляжах Серебряного бора можно было укрыться от внимания этой публики, да и то не факт – бросил окурок в урну и зашёл в парадную.

«Здравствуйте, - сказал я, очутившись в кабинете редакции, где сидели три дамы бальзаковского возраста и тургеневской деликатности. В общем, вполне себе литературные дамочки. Перед таким – не грех было сделать признание: – Я переводчик. Сотрудничал с вашим издательством в Питере и рад был бы продолжить эту хорошую традицию. Можете справиться обо мне у Максима Ч. Если, конечно, вы заинтересованы».

Дамочки были весьма любезны. И – таки да, заинтересованы. «Вот, для начала, брошюра. О хиромантии. Всего пять листов. Месяца за два управитесь?»
Я мысленно поперхнулся. И заверил: «Постараюсь. К слову, сколько за лист?»

Они смутились: «Ну, мы только недавно открылись, здесь, в Москве. И пока – с финансированием имеются некоторые трудности. Но…»

Ставка порадовала: раза в полтора выше питерских расценок.
“I love this city, I love this game!” – подумал я, унося в зубах лакомый заказ.

Вернулся через три дня.
«Желаете что-то уточнить?»

Я помялся, для пущей театральности:
«Хм… Вообще-то, желаю сдать работу…»

«УЖЕ?»

«Я быстро печатаю», - скромно уведомил я.

Редактор Елена Владимировна, главная по эксплуатации меня, поправила очки и, пронизав их стёкла своим строгим взыскательным взглядом, вперила его в текст.

«Неплохо, очень даже неплохо, - констатировала она через пару минут. – Править – почитай, нечего».

Не скрою, я был польщён. Да и чего б мне не быть польщённым? Но ещё круче – вознаграждённым материально.

Елена Владимировна, безусловно, уловила мою мысль и доверительно понизила голос:
«Скажите, а вы как бы предпочли получить гонорар? Официально, или…»

Сохраняя самое серьёзное, граждански озабоченное выражение лица, я осведомился:
«Официально – это когда налоговая инспекция узнаёт о моём финансовом счастье, радуется за меня и просит за свою радость небольшой презент в размере от двенадцати и выше процентов? Так? Знаете, Елена Владимировна, скажу честно: я патриот своей страны. Ибо широка она – чудо как широка. И много в ней лесов, полей, рек… Так спрашивается: при таком богатстве – зачем ей ещё и мои деньги?»

В общем, мы друг друга поняли. И совершили зловещее преступление против наполняемости федерального бюджета. В чём сейчас я, конечно, ужасно раскаиваюсь. Правда-правда. Иной раз думаешь: «Вот если б тогда, в те ужасные девяностые, все расчёты велись «в белую»… если б не было заводов, выпускающих, согласно отчётности, полторы гайки в месяц… если б не было ресторанов, сдающих в налоговую кассовый чек на сто рублей дневной выручки… если б не было издательств, не ведающих чисел больше 5000 в указании тиража… а также их сотрудников, питающихся святым духом… да, если б весь реальный «бабкооборот» светился как есть – это, по крайней мере, выбило бы почву у нынешних «рыдателей за Отечество», скулящих на жуткое падение ВВП и тотальное обнищание трудящихся в эти кошмарные девяностые».

Но – тогда у нас были другие приоритеты. Мы тогда делом занимались да бабки зашибали. И, конечно, мухлевали, как могли, с налогами, не особо заботясь о том, как на нашем мухлеже будут потом мухлевать пропагандисты, распевая жалостливые песенки про вопиющую бедность «провальных девяностых». Да, бедность. Если со Швецией сравнивать. Но с советским «лайфстайлом»? Покамест не в склерозе: помню и его…

Вообще же, у меня очень взвешенная и обоснованная гражданская позиция. В отношении своих прав – я убеждённый либерал, в отношении обязанностей перед государством – неисправимый анархист. Нет-нет, я уважаю это государство, до такой степени, что даже не лезу к нему с дурацкими вопросами, вроде – где сорок тысяч советских рублей, составлявших наши семейные сбережения перед Павловской заморозкой (из них пять – мои)? Я всё понимаю. Рублёвый навес, туфтовое обеспечение в условиях тотального товарного дефицита, и вообще это были ненастоящие, игрушечные деньги. Но только – это ли повод делиться с российским правительством уже настоящими своими деньгами? Нет, уж не до такой степени я его уважаю. И правду сказать, больше всего я ценю в нашем государстве, что оно и не даёт оснований для чрезмерного к себе уважения. Честно: вот не дай бог оно решит возместить нам те пресловутые советские вклады, да ещё и в полном объёме! Бабушкам – пусть возмещает, я не против, я двумя руками за. Но таким, как я, – не надо. Иначе – ведь и нам придётся резко стать «сознательными». А не хочется…

Полагаю, я уж в достаточной мере обозначил степень своего морального уродства и социальной безответственности? Наверное, да. Потому, возможно, следующее моё откровение покажется кому-то странным, но меня тогда действительно тешило сознание, что я занимаюсь всё-таки полезным, нужным людям делом. Я переводил третьесортные детективы, не лучшего качества фэнтазийную дребедень, а то и вовсе какую-то оккультную пургу, но мы не ставили перед собой задачи нести в массы свет высшего разума да «истинной литературы». Мы были жлобами – но не настолько самонадеянными хамами, чтобы считать себя в праве кого-то «просвещать». Мы просто давали людям то чтиво, которое им было нужно. Спрос-предложение – и никаких левых заморочек.

Сограждане, тотально обнищалые и пухнущие с голодухи, готовы потратить несомненно последние деньги на кусок макулатуры с развала у станции электрички, чтоб было, чего почитать по дороге на свои шесть соток? Что ж, я перевожу этот кусок «палп-фикшена», чтоб он появился на том развале и скрасил путь дорогого компатриота на дачу. Ему было нужно – мы предоставили.

И я действительно заботился о любезном, хотя неизвестном читателе. Откровенной лажи не ляпал, старался сохранить худ. достоинства там, где они были, и даже - как-то оживить текст, совершенно бездарный в оригинале. Хотя, конечно, пёкся я не столько о читателе, сколько о своём… ну даже не «реноме» и не о «брэнде». Я не собирался всю жизнь заниматься переводами. Это всего лишь подработка. Но – это творческая фигня, процесс почти что интимный, а потому – на него распространялись те же правила, что и на «фулл-контактное» общение с барышнями…

***

Не знаю, достоинством то считать, или ж изъяном в моей биографии, но в событиях 3-4 октября девяносто третьего года я не принял ровно никакого участия. Собственно говоря, я их продрых. Накануне – двое суток без продыху работал над особо срочным заказом, прогнал через свой пищевод чашек пятьдесят кофе, а через пишмашинку – добрых шесть листов текста. Да, для несведущих поясню: «лист» – это авторский лист. То бишь, сорок тысяч печатных знаков или двадцать две стандартные страницы. В общем, шесть листов за 48 часов – это очень дохрена. Дохерища, можно сказать. Но – умоляли слёзно, надрывно сделать горящий материал в невероятный срок, и я не сумел отбрыкнуться.

Потому неудивительно, что едва работа «сваркалась» - я срубился, как последний «шорёк», и «мюмзиком» канул в «мову»…

Где-то, наверное, часов в семь вечера ко мне постучался Родион, разбудил и уведомил: «Тём, тут война в Москве идёт!»

«Да и хер бы с ней!» - сонно пробурчал я и перевернулся на другой бок.

Потом, уж окончательно проснувшись часа в два пополуночи, я зашёл в комнату Родиона, где он сидел, прилипши к телевизору, уяснил ситуацию и присвистнул: «Да, круто!»

Родион живо откликнулся: «Да уж, бля! Гайдар, бля зовёт на баррикады, бля! Руцкой, бля, оказывается, военный преступник: афганских вдов и сирот, етить, бомбил! «Верный Руслан» - собака неверная! Вона – вишь ты… Да чтоб они там все друг дружку покрошили! Хотя Гайдара – нет, не надо. Я у него сам печень достану – и Чубайсу скормлю. Потому что Чубайса я, суку, уважаю! И он, падла, сожрёт у меня печень Гайдара!»

Родион был заметно пьян, то было вполне естественным его состоянием, и я не собирался дискутировать с ним на политические темы… Но, признаюсь честно, для меня стало сюрпризом, что вялотекущая осада Верховного Совета перешла в столь острую фазу. Впрочем, это даже интересно. Надо, наверное, на месте заценить, чо-как? Из чистого любопытства. А засадят маслину в голову – тогда и вовсе не будет надобности объяснять потомкам, почему держался в стороне от судьбоносных всяких событий. И – никаких больше срочных заказов по шесть листов за два дня…

Я накинул кожак и вышел на улицу. Там было непривычно безлюдно и «маломашинно», непривычно – даже для столь позднего часа. Но минут через пятнадцать мне всё же удалось поймать тачку.

«До Пушки – пятьдесят баксов!» - предложил я.

Водила поначалу воссиял – «Пятьдесят баксов?» Но тотчас скис и даже озлобился: «КУДА? Парень, если ты потерял свою голову на Пушке – я тебе сочувствую. Но – попробуй поискать её поближе!»
И – по газам.

Вот так я и остался непричастным к той эпохальной буче. Не шлёпать же пешкодралом от «Юго-Западной» до Центра? То было уж превыше моего суетного желания оказаться в гуще событий. Впрочем, будь я там – на что бы сумел повлиять? Да у меня тогда и банального ствола-то не было, не то что способности влиять на политические расклады…

***

Елена Владимировна выговаривает мне, полустрого, полушутливо:

 - Артём, ну нельзя ж быть таким жадным! Мы вам уж подняли ставку – но вы нас ведь разорите, если задрать ещё. Я уж и так…

Это уже декабрь. Я пашу на них уже три месяца, перевёл дофига всякого-разного, и они действительно подняли ставку, но всё равно – это какие-то смешные копейки. Как прикинешь, сколько нужно вкалывать, чтоб накопить на захудалую халупу-однушку… или хотя бы – на приличную тачку… нет, я так не играю!

Отвечаю:
- Елена Владимировна! Был бы я жадным – накручивал бы объём. Вы ж ведь за русский текст платите, а не за исходный. Уж поверьте, я в состоянии «перевести» слово money как «общепринятый расчётный эквивалент социально значимой ценности продукта». И тому подобные кунштюки. Однако ж мне – качество дороже. Но вот я немножко не понимаю: почему я, вполне себе классный специалист, пекущийся о качестве, получаю за час добросовестной работы втрое меньше, чем, пардон, проститутка-дебютантка на вокзале!

Елена Владимировна малость тушуется, выговаривает:
- Ну я, Артём, извините, тоже получаю меньше среднего сутенёра…

Подхватываю:
- И это – нормально? Что я получаю меньше проститутки, а вы – меньше сутенёра? Наш продукт – он же востребован. На нём немалые деньги зарабатываются. И никто, поверьте, не разорится, если поднять ставки вдвое, а то и втрое!

Елена Владимировна вздыхает:
- Да я б и рада, Артём. Но не я – решаю. И вообще… вот, скажем, ваш коллега, Дима С. – он не хуже вас переводит. Тоже – очень качественно. Он ведь не только переводит – но и сноски разъяснительные прописывает, и для читателя, и для редактора… И он – вообще ни разу не поднимал вопрос о повышении ставки. Ну и вот… - она разводит руками.

«Ну и вот, - думал я, - дайте мне хоть на полчаса этого Диму С., которым мне тут все уши прожужжали! «Дима С. – то, Дима С. – сё». Фрилансер-бессеребренник, блин! Маньяк-перфекционист! Да, наслышан. Он вообще не говорит о деньгах, покуда ему не напомнят. А когда напомнят – улыбается святошески-анахоретски: «Ах, да!» - и небрежно суёт в карман скатку купюр - «Но, право, это ведь так несущественно… Эти деньги…» Да, блин, дайте мне его на полчаса – и уж я-то мозги вправлю этому аскету, не от мира сего!

***

Будь я пессимистом и нытиком – сказал бы: то был чёрный день, исполненный обломов. Но если разобраться – нет. Хотя в тот день, в самом конце декабря, произошло несколько событий, малость озадачивших меня.

Во-первых, Юлька дала мне отставку. Не то, что поругались, но она, кажется, обрела настоящую любовь. «У нас с ним всё серьёзно – даже не трахались ещё».
Поначалу я хотел надуться, но потом подумал: «Что ж, коли барышне приспичило влюбиться – то очень славно, что объект – не я. Вот это – были бы вилы. Нафиг надо?»
И я пожелал ей всяческих успехов.

Меж тем, и у Родиона, нежданно-негаданно, прорезалось вдруг матримониальной счастье. Бывшая его супружница, летом бросившая моего «лэндлорда», внезапно возжелала замириться и вернуться. При условии, что он бросит бухать. «Тёма, я бля буду – но люблю я эту суку! Поперёк себя-то ведь не… Ай! Но ты не в обиде, нет? Ты не беспокойся: за остаток месяца я вычту, верну чин-чинарём…»

Да, меня определённо не звали в свидетели их реанимированной семейной идиллии, и надо было искать себе новое пристанище. И то был – облом номер два.

А в-третьих – мне пришлось ждать. Чего я очень не люблю. Да, прежде чем искать новую обитель, я зашёл в редакцию, чтобы сдать очередную работу – а меня попросили обождать в кресле у двери. Елена Владимировна – была занята. Беседовала с парнем моего примерно возраста, может, чуть постарше. Довольно колоритным. Рослый брюнет, живой и как-то «по-аристократичному» развязный, в той мере, в какой развязность «бонтонна» и подкупающа. Он был не то, чтобы смуглым, не смуглее обычного брюнета-москвича, но всё же в его облике сквозило нечто неуловимо «гишспанское», идальгийское…

Глядя на него, я, помнится, подумал: «А вот один *** – на блондинов барышни круче западают!» В смысле, я-то – как раз блондин, с соломенными волосьями и серо-стальными ирисами. А в том парне - было нечто такое, что провоцировало во мне иррациональную, инстинктивную ревность…

Прощаясь с Еленой Владимировной, он сказал:
«Да нет, ну если сейчас касса у вас пустая – то не вопрос! Позвоните, когда будет! Мне – не к спеху!»

С этими словами он порывисто поднялся, и, откланявшись непринуждённо-элегантно, направился к выходу. Елена Владимировна обратилась ко мне: «Здравствуйте, Артём! Извините, что…»

«Идальго» при слове «Артём» как-то на миг задумался и мимоходом скосил глаза на меня. То был мимолётный взгляд – но пристальный, прицельный, фотографический.

Наскоро обсудив наши текущие дела с Еленой Владимировной и приняв очередную книжку, я вышел. И на лестнице – столкнулся с тем самым долговязым брюнетом. Он там явно дожидался меня. Он этого не скрывал.

- Так! – сказал он, тронув меня за плечо. – Ты, если не ошибаюсь, Артём Железнов, да?

«Он меня бить, что ли, собирается?» - подумал я, с привычной своей паранойей. Но подтвердил:
- С утра – был. А с кем имею честь?

Он представился.

«А, так вот ты какой, Дима С.! - подумал я. – Ну что ж, если нам суждено было поговорить по душам, то…»

- Ну и вот нам, пожалуй, стоит поговорить без обиняков и синекдох, без антитез и антимоний! – заявил этот парень. – А потому, личный вопрос: парень, тебе сколько лет?

Про себя я подумал: «Сколько есть – достаточно, чтоб твой «гишпанский» шнобель набок своротить… если, конечно, ты к тому клонишь…»

Но ответил сдержанно:
- Скоро восемнадцать будет.

Мой собеседник необычайно воодушевился, исполнился высокомерия вселенского, точно Обь перед Иртышём, когда узнала, что он – приток ея:
- Восемнадцать скоро будет? А мне – оно уже было. И скоро, в январе, девятнадцать уже будет. Поэтому – и виждь, и внемли, что тебе глаголет реально старый и умудрённый жизнью, блин, тёртый кнедлик, со всех сторон обсыпанный мукой суровых перипетий бытия!

Закурив, он продолжил свою лекцию тёртого и обсыпанного кнедлика:
- Слышь, парень, ты попутал! Ты что о себе возомнил? Думаешь, дохера приятно слышать: «Артём Железнов - то, Артём Железнов - сё»? Ах, блин, Артём Железнов гонит по два листа в день – и качество держит! И ты – держи равнение на него! Да я стар уже, чтоб так жопу рвать! Да пошло оно нахер! И нехер их баловать! Их дрессировать надо! Но – как прикажешь это делать, когда всякие пионеры, блин, стахановцы, штампуют по два листа в день, как так и надо?

Усмехнувшись, не без некоторого самодовольства, я спросил:
- Дедуля, а ты чего, собственно, хочешь? Чтобы я сделал себе сэппуку? Или – чтобы я тебе, в порядке дружеского одолжения, отхватил катаной голову, когда сэппуку сделаешь ты? Или – чего ещё?

- Ты пиво пьёшь? – полушёпотом, с замогильной суровостью осведомился он.

Вторя его интонациям, я уточнил, тем же сакральным полушёпотом:
- А ты знаешь какие-то иные способы потребления пива?

Он фыркнул, махнул рукой:
- Нет, ну там возможно клизмирование… ингаляция паров… все дела… Но я в данном вопросе – замшелый консерватор.

***

Мы осели в «Галерее». То было удивительное, мистическое место. Идёшь от «Китай-Города» к Кремлю, застройка плотнейшая, домишки теснятся, друг дружку подпирают, почти как в Питере, только что здания – всё больше купеческой архитектуры, «эклектической», аляповатой; непролазные такие каменные джунгли, кучерявые и беспросветные; но примерно на полпути до Красной площади ты делаешь шаг под ничем не приметную арку – и вдруг оказываешься посреди огромного пустого пространства. Пустого и запустелого: обшарпанные стены, выщербленные колонны, всюду бетонная пыль и кирпичная крошка. Гигантский атриум, и по сторонам – высоко вознесённые проходы, ограждённые мощным бетонным парапетом (на нём не то что сидеть – любовью заниматься можно) и внушительной, даже в хвори своей, колоннадой.

Собственно говоря, это Московский Гостиный Двор. И сейчас там всё красиво, лоск и лепота (хотя немножко настораживает, что знаменитую прозрачную крышу мастерил Нодар Канчели). Тогда же, в начале девяностых, там царила полнейшая разруха. Но и руины те – дышали очарованием величия. Было в них нечто неописуемое, запредельное. Прежде всего – само ощущение того, что в самом сердце Москвы может существовать такое огромное и совершенно пустое, необжитое пространство. Это попахивало коровьевским «пятым измерением». И это внушало пиетет. Такой силы, что сознательные юноши, тусившие там, для отлива спускались во внутренний двор, дабы не осквернять саму Галерею.

Димка, и так парень незажатый, набравшись пива, раскрепостился совершенно. И с необычайной живостью рассказывал о себе.

«Прикинь, у меня был бизнес. Ещё в школе. Что я делал? Я скажу тебе, что я делал. Я делал конфетки. По эксклюзивному рецепту. Записывай. Толокняное детское питание «Малютка», пломбир за сорок восемь копеек… ну, в смысле, здоровые пачки… обсыпка – сухарная крошка и какао-порошок. Охуенная вещь получается. «Вкус – спесифиський, во рту тает».
И ты будешь смеяться, но это был серьёзный бизнес. Я раскрутился нехило. Сначала – сам клепал эти шарики, потом – арендовал помещение, типа, кондитерский цех, посадил туда тёток всяких, кулинарно грамотных… ещё – и торты «Птичье молоко» освоили. Пять торговых точек по городу имели. Всё по-взрослому! Бабки – лопатой гребли. Я тогда комп прикупил, тачило. Ниссан Санни. Праворульный, но свеженький. Классная была машинка…»

Он умолкает, прикладывается к пиву.

«Почему – была?» - спрашиваю.

Димка вздыхает:
«Потому что теперь – *** знает, где она. Короче, всякая лафа в этом мире имеет свой экзистенциальный медный таз… Ну и моя – накрылась. Нет, ты не подумай, я не дебил, чтоб без крыши дела воротить. И у меня крыша была – дай божЕ! В три наката, в два обхвата. О чём я и уведомил тех жадных санкюлотов, которые стали до меня домогаться. И им подтвердили. Но это оказались люди реально отмороженные на оба полушария головного мозга, предположительно отсутствующего вовсе. Бычьё - без нюха, без разума. И вот еду я на дачу, ночью, и на мосту через Москва-реку, там, в Области – приветик. Автоматная очередь в лоб. Точняк – по водительскому месту. Но только – им, видимо, забыли сказать, что машина праворульная. Это и спасло. Тормознул, вывалился, прыгнул в речку. Продрог, как цуцик. Не май месяц был – а мне ещё пришлось до ближайшего наспункта топать хэ зэ сколько вёрст. Тачка – йок. А я острый бронхиолит подхватил, неделю без курева маялся. Со злости – рассказец накропал, зело философский. Такой замороченный, что в «Инсомнию» приняли на раз. Они там обожают подобную пургу. Но я решил, что это последний мой философский рассказ: ну нахуй снова с бронхиалитом крючиться!»

«И с бизнесом – тоже решил подвязать. Староват я для этих дел. К тому ж, питание то детское, козЫрное толокняное, выпускать перестали. Потому как, видите ли, для киндеров – оно не самый цимес. Нынче – помоднее детская жрачка появилась. Но мне-то – для конфет надо, а не для киндеров. Вообще, парадокс. В этой стране не было почти ничего, кроме толокняного детского питания, которое плохо годится для киндеров, но идеально – для конфет. Теперь есть всё, кроме того самого детского питания «Малютка», которое, блин, «квинтэссенциально» для моего бизнеса… Нет, можно было, конечно, сменить и расширить ассортимент – но я решил продать своё дело».

«Собственно, крыше – и продал. Они там, видишь ли, немножко расстроились, что со мной так вышло. На мосту. Они-то думали, что с вменяемыми людьми схлестнулись. Которые соображает: кой болт меня валить, когда им всё равно ничего не светит? Но логику идиотов – кто постигнет? В общем, ребятишки напряглись малешко, бровушки сурово насупили – и вломили ответку по полной! Тех отморозков – элементарно в ноль прессанули, до кондиции планиметрической. И выкорчевали со всей мочковатой их корневой системой. Там ****ец бойня была: с пару дюжин трупешников. Просто пришёл взвод автоматчиков – и фамилий ни у кого не спрашивал. Потом в газетах писали: «Белая Стрела» ин экшен… ментовские эскадроны смерти… особсекретный легион «Яйца Сивого Мерина», находящийся в прямом подчинении Президента и Папы Римского… Ага. *** там – ментовский! Там «красные» - рядом близко не стояли. А если стояли – то курили, блин. Нет, это, чыста, общество содействия малому бизнесу…»

Я впитывал Димкины излияния с благодушной, немного рассеянной улыбкой, пребывая в приятной пивной расслабухе. Мои уши – прожили на этом свете семнадцать лет. Каждое из них. И за это время – какие только колебания воздуха не теребили мои барабонные перепонки. Уж как-нибудь – снесут и эту байку…

«Впрочем, - подумал я, - почему б ему и не лепить конфетки на продажу, когда я торговал механическими собачками? Это ж страна больших возможностей и даже – чудес…»

Димка же – завершил свою исповедь так:
«Короче, бизнес я продал, баблом ребята не обидели, всё по-чесноку… купил с рук сорок первый «Москвич». По принципу – иметь такую машину, какую, в случае чего, не больно-то жалко, если из автомата расхуячат. Кстати, их лажают, «Москвичи», но мой – ничего. «Зубилки» со светофора – рвёт только в путь. Воот… А сам – поступил на юрфак. Сейчас – на втором курсе «юрисперденцию» поёбываю. Ну и переводики – для души…»

- А юрфак – чего? - уточнил я.

Димка смерил меня неподражаемо «снобливым» взглядом, вполне красноречиво обозначившим вузо-принадлежность его юрфака.

Я рассмеялся и открылся сам:
- Я в той же лавочке на филфаке чалюсь.

- Курс – первый? Салага!

- Курс – первый, зато дан – второй. Хочешь об этом поговорить?

Димка поднял руки:
- Всё, всё! Сдаюсь. Я, конечно, занимался кое-какой ***нёй, вроде тайдзи, но филфакеры со вторым даном… нет, таких я реально боюсь…

Потом я как-то обмолвился о своём «бомжовом» статусе, что с квартиры сгоняют. Не то, чтобы посетовал – бабки на съём у меня были, но – упомянул как факт.

Димка нахмурился и неожиданно спросил:
- Слушай, ты наркотики употребляешь?

Я малость смутился:
- Ну так… покуриваю иногда. За компанию…

Димка вздохнул с явным облегчением, поморщился и махнул рукой:
- А, да это ***ня… На предмет «пыхнуть» – я и сам не святой Августин. Но, конечно, так, чтоб не убиться, а рассмеяться… Я просто подумал: может, ты винтовой, при твоей-то стахановской производительности? В смысле, первитина гидрохлорид по вене гоняешь. А то – есть у меня один кореш, пацан во всём прикольный, но сидел плотно на этом дерьме. И как ширнётся – святых выноси. Суетной – ****ец. Он у меня как-то на хате гужевался с месяц… чего-то он кому-то не тому в нюх втёр у себя на районе… искали его – вот у меня и притырился. Ну и доложу тебе: это вилы были, когда он вмазанный. Вилы, грабли, тяпки – весь садовый инвентарь. ****ить приходилось его жёстко, чтоб не мудил. Сейчас, правда, снялся, тьфу-тьфу. Не зря я, наверно, ему ****ьце чистил… А ты, значит, не торчишь? Ну и славно. Тогда – велкам, перекантуйся у меня покамест.

Я хмыкнул:
- Что, серьёзно?

Димка пожал плечами:
- А чего? Я один живу. Хата – от бабушки досталась, царствие небесное. Иногда – скучно. Да и практика в устном английском – не повредит. А то, знаешь, я, конечно, спецшколу закончил – но с той поры как-то маловато разговорной, блин, практики. В Универе, прикинь, английские семинары на русском ведутся… Да и вообще я там не так часто бываю: далековато ездить. Короче, be my guest!