Г. Ч. м. же - часть 2

ЗАВОД и ДУРДОМ

       На Быковский завод №402 ГА, где подлежали ремонту самолёты ИЛ-76 и вертолёты МИ-8, меня привела Марина в феврале восемьдесят третьего. К тому моменту я уже полгода нигде не работал, боялся даже выйти на улицу, поскольку настали андроповские времена, когда людей хватали прямо в автобусах, электричках и банях, проверяя, что они делали в рабочее время в этих местах.
       Итак, после собеседования в отделе кадров, я попал на “интервью” к начальнику ВОХР завода Борису Васильевичу Дроздову, красивому, высокому, с генеральской внешностью, человеку. Если жив он сейчас – дай Бог ему здоровья!
       Я претендовал на должность стрелка-пожарного заводской охраны. Узнав о моём высшем медицинском образовании, он с радостью предложил работу, пошутив, что у него служили хирурги, фельдшеры и терапевты, а вот провизора ещё не было. Работа оказалась несложной – ходить в тулупе с карабином образца 1944г. по территории завода, разделённой на четыре сектора-поста, проверяя целостность пломб и печатей на принятых под охрану воздушно-транспортных средствах.
       В случае же их возгорания было необходимо бежать на помощь коллегам, принимая участие в локализации и устранении пожара. Четыре часа на улице, четыре – в караульном помещении, где было тепло, сытно и даже стоял цветной телевизор “Рубин”. Что мне не нравилось там – большое количество тараканов, тупые разговоры некоторых вохряков и вонь их портянок, когда они разувались, готовясь отойти ко сну. Сутки служишь – трое дома.

       В первый день службы, вернувшись с поста в час ночи, унюхав запах ног и пота, под храп сослуживцев я лёг на “шконку”, с омерзением положил голову на кусок вонючего поролона, вместо подушки, накрывшись всё тем же тулупом.
       Долго не мог заснуть, думая, ну вот и ****ец тебе, Петя, до чего же ты дошёл! И был не прав. Это оказалось началом восхождения наверх, хотя, конечно, всё произошло не сразу. В ВОХРе я нашёл новых друзей, с которыми приучился пить ИАФ – подобие денатурированного спирта, для промывки каких-то деталей к самолётам. Но основным назначением этой жидкости было перманентное потребление оной заводчанами в рабочее, да и в нерабочее время. Вскоре я вглухую запил, не появлялся на работе две недели и решил снова “прилечь’’ в дурдом – психиатрическую клинику им. Корсакова 1-го Московского Мединститута.
       
       Это была моя четвёртая и последняя попытка избавиться от пагубной привычки. В психушке многие меня знали – и постоянные обитатели, и медперсонал. Известность свою я приобрёл там во время третьего захода, когда чуть не умер из-за ошибки медсестры – она ввела в вену, не прописанную мне аскорбиновую кислоту с другими витаминами, а масляный раствор какого-то лекарственного средства. Минут через пять после вливания я проблевался, потом открылась жестокая диарея, я посерел лицом и потерял сознание. Как мне сказали, вскоре прибежали врачи и сёстры, в обе руки поставили капельницы, а в различные места моего обессиленного тела воткнули шприцы.
       Я лежал и чувствовал, как сердце пытается гонять кровь по обоим кругам
кровообращения, но самый главный насос моей жизни был недостаточно силён для большого круга, я ощущал лишь слабое сжатие сердца и как кровь медленно движется к голове – и вдруг бьёт кувалдой изнутри по мозгам. Было очень больно и страшно.
       Как потом объясняла моё состояние подружка Марины Галка, большой знаток лекарств от гонореи и трихомониаза, это, говорит, душа твоя хотела вырваться из тела.
       Об этом тогда не догадывался, только года через два припомнил момент, когда спрашивал у баб в белых халатах, обступивших мою койку, - “Что вы плачете, я же не умер?!” А я-то лежал внизу, а глаза их, полные слёз, были на ОДНОМ с моими, УРОВНЕ. Они не отвечали, только печально глядели куда-то сквозь меня. Лишь со временем я въехал, что это душа моя приподнялась над измученным телом и попросила испуганных женщин не волноваться, дескать, время ещё не пришло, всё будет хорошо…

       И точно, после срочной эвакуации в реанимацию больницы №24, проведя там три дня, я пошёл на поправку, отлежав ещё полтора месяца на третьем этаже, потребляя лишь пресную пищу без соли, чтоб, не дай Бог, не спровоцировать новый анафилактический шок, подобный тому, что случился в психушке из-за роковой инъекции. Кстати, Главный терапевт Москвы, пожилая такая женщина, осмотрев меня, через неделю после анафилаксиса, откровенно призналась, что ей не понятно, почему я не умер - моё кровяное давление упало до 30 / 0 и теперь я на каждом заборе должен писать – “ Жив!”

       Но хотелось бы поведать вам больше о четвёртой попытке. До неё меня лечили и антабусом, и трихополом, и “спираль” в жопу вшивали. Год не пью, а затем всё снова. На этот раз мне даже лекарства не давали, боялись возможной аллергической реакции и хотели как можно скорее от меня избавиться. Мой лечащий врач, по кличке “Лысый Череп” нагнал пургу, что я научаю “шуриков”, как доставать больничные листы из дурдома.
       Да, нужно сказать, что в “Корсакове” лежали вместе “алики” (алкаши) и “шурики” (ёбнутые) в пропорции, где-то 1:5. Алики в прошлом там обслуживались знаменитые - говорили, что моя кровать стояла как раз в том месте, где спал Сергей Есенин. Но, может, и врали.
       Знаю точно, что бывали в этом “доме скорби” актёры Борис Новиков, Спиридонов – “Федька” из “Вечного зова” и “Сидор Лютый” из “Неуловимых мстителей “. Из шуриков самый крутой лечился Геннадий Хазанов, хотя в то время он был совсем не крутой, а просто косил от армии, - и правильно делал, а то, попади он в солдаты, из него бы Винокур получился.

       Так вот, “Лысый Череп” на меня наехал и говорит, раз ты шуриков тому обучаешь (я так и не понял, чему), мы тебя будем выписывать и больше сюда не положим. Но, поскольку ты от нас в прошлом, как бы пострадавший, то, так и быть, завтра введём тебе в вену “торпеду” на полгода. От которой, как он заверил, Высоцкий умер. И видеть тебя здесь больше не хочу!

       Назавтра, после обеда, вызывает меня в процедурную, ширяет в вену редкий препарат и… ампулу пустую, откуда-то достаёт и показывает – вот видишь, говорит, французское средство на тебя изводим, больших денег стоит! Иди, говорит, полежи в палате часок, и домой отправляйся.

       Когда “Лысый Череп” долбил по вене “кремлёвским лекарством”, я почувствовал горячий прилив к голове, а мне говорили, что “торпеда” при введении должна вызывать подобный эффект.
       Повеселевший, прилёг на кровать и оставался в палате один, поскольку по правилам дурдома после обеда все больные должны прогуливаться по “психодрому” – наружному огороженному двору. Только законченным шурикам дозволялось находиться внутри, и то на лавочках в коридоре, дабы не мешать уборщицам мыть полы в помещении.
       Ну вот, лежу я себе на койке, довольный такой, а старая сука со шваброй подходит ко мне и орёт:
- Ты чё тут разлёгся, распорядка не знаешь?!
       Отвечаю:
- “Торпеду” сделали, лежать мне велели…
- “Торпеду”? А рожа чего не красная?
- А что, красная должна быть?
- А то как же!
       Я встал, пошёл в туалет и посмотрел в зеркало на своё лицо. Оно было белым, уже без признаков алкоголизма, лицо тридцатилетнего человека без будущего. Ошеломлённый обманом, побрёл назад, лёг на своё место, послав на три буквы старую ведьму, которая, как я сообразил потом, была моим ангелом.
       Переваривая грустную новость, думал, ну хорошо, туфту забабахали, ну, выпишут через час, а через два снова напьюсь?! А сюда уже не примут, да и я больше не хочу! Господи! Дай мне сил хоть три года не попить, а дальше видно будет!
       Может мордовскому Главному Богу помолиться? Шкай, не имеющий ни начала, ни конца, Поднебесный Управитель людей, зверей и растений! Запрети духам зла мне водку в стакан наливать, пропадаю я... Шкай, оцю Шкай, верду Шкай, ваны-мыст!..

       Итак, прогуляв больше месяца, я, с волчьей справкой из дурдома, прибыл в кабинет начальника ВОХР Дроздова. Взволнованный и виноватый, полушёпотом-полухрипом молвил:
       - Борис Васильевич, не увольняйте меня по “тридцать третьей”. Я запил, лечился в больнице. У меня жизнь, может, будет новая, хорошая... Разрешите по “собственному” уйти... Пожалуйста!
       А он мне:
       - Так ты, Шнякин, сейчас не пьёшь?
       - Не пью, Борис Васильевич.
       - А раз ты не пьёшь, зачем же я увольнять тебя буду? Бери карабин и иди на пост.
       Никогда не забуду слов этих! Благодарен я ему, по сей день, поверил он в меня, хотя уже не верил никто, думаю, даже моя Маринка.
       Я начал хорошо работать, не опаздывал, принял участие, рискуя здоровьем, в тушении моторно-испытательной станции, был назначен инструктором по пожарной безопасности и, однажды, даже давал инструктаж бывшему Марининому ёбарю, по фамилии Бурмистров.
       Отучился два года в Высшей инженерной пожарно-технической школе МВД СССР, что на улице Галушкина, и даже иногда замещал начальника караула. Носил синюю лётную форму - погоны на плечах, а пистолет “ТТ” - на поясе. Сам раздавал карабины и патроны моим подчинённым-охранникам и как не без подъёбки заметил Витька Артёмов, бывший электрик из Малаховки, служивший у нас в карауле, я сумел сделать “головокружительную” карьеру.
       Бабы стали на меня поглядывать, я, даже, с одной согрешил. Звали её Валя, тридцати пяти лет, работала она в 5-м цехе мастером, а жила недалеко от завода, небольшого роста блондинка, фигуристая, очень сисястая, что, собственно, и вызвало к ней интерес.
       Однажды вечером, в рабочее время, я отпросился на три часа у начальника караула. Пришёл к блондинке домой, она мне чай с тортом подаёт и водка на столе стоит. Говорю ей, что не пью - а ты бы выпила, Валюша, чтоб у нас с тобой всё половчее получилось. Наверное, уже к тому времени Маринка во мне условный рефлекс выработала - лезла трахаться только выпивши. Пока баба не выпьет, она как бы и не баба для меня – лёгкий, да и тяжёлый перегар, действовал на мой организм возбуждающе.
       А хозяйка разозлилась – раз ты не пьёшь, то и я не буду... Ну и начали мы всё это дело “на сухую”. С лифчиками я всегда имел проблемы - никогда их расстегнуть не мог, не то чтобы красиво, а вообще. То ли руки от желания дрожали, то ли они, действительно, по определению Марины, были “под *** заточены”. А тут изловчился-таки, снял бюстгальтер, и… пышные груди её раскатились почти до пупка, став плоскими и жидкими.
       Но такие удары судьбы я умел держать – уж если женщина давала, то промашки не случалось. Обследуя другие участки тела, обнаружил, что кожа была гладкая, влагалище, на ощупь, тёплое и влажное, а поскольку минет не входил в набор Валькиных сексуальных навыков, то пришлось приступить заводским способом, задрав повыше её белые ровные ноги.
       Особого блаженства я не испытывал, да и она, что-то не сильно “тащилась”. Потом шепчет мне: “Ты на спине лежи, а я сверху сяду. Только так кончить могу”. С моей стороны возражений не последовало...
       В этой позиции заводчанка преобразилась, стала активно двигаться, тихо поохивать и, вскоре, закатив голубые глаза, кончила. Во время оргазма из неё хлынуло столько горячей жидкости, что потом ей, наверняка, пришлось менять не только простынь, но и матрас. Довольной партнёрше уже не надо было ничего, мне же, всему мокрому, оставалось лишь развернуть её задом и завершить этот странный акт.
       Потом Коля Берковский, с которым я познакомился в дурдоме (то ли алик, то ли шурик – *** его знает), утверждал, что бывают такие бабы, у которых во время оргазма происходит самопроизвольное мочеиспускание. И что он сам трахал такую. На кафельном полу одного из цехов Очаковского пивзавода.
       А Валька, заметно повеселела, выпила рюмку водки, и даже не узнав, хочется ли мне ещё, спросила, когда мы увидимся снова. Я ответил неопределённо, может, через три дня, в мою следующую рабочую смену, но, как мог, избегал встречи. А вскоре, с облегчением увидел её вместе с высоким бригадиром из 8-го цеха